Авдотьино. Арест
Северка текла темная, студеная и тугая. По дорожке к церкви Тихвинской Пресвятой Богородицы вышагивали две головастые непуганые вороны, любопытно кося на нас настороженным глазом. А напротив церкви над озябшим бурьяном торчал гребень стены с остатками облупившейся побелки.
Мы стояли с Валерием Ивановичем Болдиным, здешним краеведом, в центре тихой подмосковной деревни Авдотьино (Тихвинское), у места отчего дома великого русского патриота-просветителя Николая Ивановича Новикова. Остовы печных труб над пустоглазым черепом двухэтажного флигеля - это все, что осталось от усадьбы незабвенного гражданина России, дворянина, первого журналиста, писателя и издателя, разбуженного книжными знаниями только что народившейся империи. Потомственного дворянина, чей род заработал это уважаемое звание своим усердным служением Отечеству.
Отсюда увозили больного, почти в беспамятстве, арестованного Николая Ивановича, в карете с зашторенными окошками, в сопровождении вооруженной охраны. После обыска, перевернувшего вверх дном все дворянское гнездо. Искали тайную типографию на чердаке, в обширных подвалах. Типографии не нашли. Но вот крамольные книги...
А он все пытался оттопырить занавесочку и через образовавшуюся щель бросить взгляд на отчее гнездо, на пороге которого бились в припадке сын и дочь... От нестерпимой жалости к ним, от боли в груди он пытался встать, чтобы кинуться, помочь.
- Сидеть, ваше благородие! - конвоиры были суровы и непреклонны, как судьба. Хоть и робели перед человеком с такой гордой осанкой, с лицом породистым, челом мыслителя-мудреца. И так спешили, чтоб засветло доехать до Москвы, так гнали лошадей, что карета чуть не перевернулась на съезде с моста.
Как было не спешить, если исполнялось тайное и строжайшее повеление самой Екатерины Великой!
Москва. Обыск
Напуганная до панического состояния французскими событиями, подогреваемыми слухами о готовящемся покушении на нее ее же сыночком Пашенькой, спешащим стать Павлом I, российская императрица собственноручно пишет указ московскому главнокомандующему князю Прозоровскому о зловредной книге. Напечатанной якобы в Москве церковными литерами и содержащей "статьи из повествований раскольнических". И, не стесняясь своего чина и звания "просвещенного" монарха, дает "низкие" указания, приличествующие разве что уряднику: "...имеем причину подозревать в сем деле известного вам Николая Новикова, который, как слышно, сверх типографии, имеющейся у него в Москве, завел таковую и в подмосковной деревне. Вследствие чего повелеваем вам, выбрав одного из советников уголовной или какой другой палаты и одного или двух заседателей верхнего земского суда, людей верных, надежных и исправных, послать их нечаянно (выделено мной. - А.Ю.) к помянутому Новикову как в московский его дом, так и в деревню, и в обоих сих местах приказать им прилежно обыскать (то же. - А.Ю.), не найдется ли у него таковая книга, либо другие ей подобные, или же, по крайней мере, литеры церковные. И то, и другое будет служить достаточным обличением, что издание помянутой книги есть его дело, и в таком случае не только лишается он права содержать типографии, как преступивший изданные от нас повеления,.. но подвергается конфискации всех таковых книг и литер, сверх того и должному по закону ответу и взысканию. Чего ради и надлежит самого его взять под присмотр и допросить о причине такового запрещенного поступка..."
Всего-то книга...Не "Коммунистический манифест" Карла Маркса, не призыв "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"...
Но Екатерина не была бы Великой, если бы не имела нюх истинной ищейки. А посему:
"...Не оставьте также без внимания и нужного исследования и сего обстоятельства, что как помянутый Новиков, по общему о нем сведению, есть человек, не стяжавший никакого имения ни по рождению его, ни по наследству, ниже другими известными и законными средствами, а ныне почитается в числе весьма достаточных людей, наипаче же знатными зданиями и заведениями, то откуда он и каким образом все то приобрел, и может ли оправдать бескорыстное его в сем случае поведение. О чем всём, по надлежащем исследовании, не оставьте донести нам обстоятельно и немедленно..."
Вот именно. Кто же поверит, что книжное дело может сделать человека богатым и славным, что книжные знания дадут людям ощущение могущества и свободы. Что они - буковки на белом листе бумаги, будут вершить судьбы и людей, и государств!
Впрочем, кое-что великий скромняга Карамзин знал лучше царей. О Новикове, к примеру, и его просветительской деятельности. Он ценил Николая Ивановича как соратника на ниве просвещения, как деятеля новой волны, дорожил дружбой с ним, считал главным распространителем книг и книжных знаний в России: "Он торговал книгами, как богатый голландский или английский купец, то есть с умом, догадкою, дальновидными соображениями".
Это Николай Михайлович оставил о нем свою поминальную молитву.
Шлиссельбург. Заточение
Вечером в день святого Николая Чудотворца (считалось, что он покровительствует Николаю Новикову) к московскому дому, куда привезли из Авдотьино больного хозяина, подкатили три кареты. Из дома вывели арестанта, под руки его поддерживали друг и личный врач М.И. Багрянский да слуга; усадили в среднюю карету, куда сели и два гвардейских офицера-конвоира. Кавалькада тронулась. В каретах, что катили впереди и сзади, ехала вооруженная охрана. В пакете, что хранился у старшего офицера, было строгое предписание: везти, поспешая, безымянного арестанта прямо в Шлиссельбургскую крепость, построенную на острове в истоке Невы, минуя Санкт-Петербург и другие крупные города. А буде не избежать остановки, содержать арестованного инкогнито в помещении, освобожденном от посторонней публики. В походной сумке у конвоиров хранилось и предписание коменданту крепости: безымянного арестованного "от Прозоровского" принять и поместить в каземат, в котором до этого содержался убиенный претендент на царский престол царевич Иван VI Антонович.
"Просвещенный абсолютизм" утрамбовывал своего последовательного критика в каземат старинной русской крепости, ставшей узилищем для политических противников самодержавия.
Я не детектив пишу, а штрихи к истории крушения человеческой судьбы. Судьбы русского человека, великого своим подвигом высокого просвещения "немытой России". И прозорливого провидца, верившего в лучшее будущее своего народа. За то и получившего от венценосной российской власти в награду 15 лет заточения в Шлиссельбургской крепости как "враг народа", выражаясь языком словаря-справочника современных репрессий. За два года до его ареста Екатерина Великая ввела двойную цензуру - политическую и церковную - всей печатной продукции российских издателей.
От расположения до каземата у "просвещенного абсолютизма" - один шаг.
Воробьевы горы. Костер
С того самого дня как рядовой лейб-гвардии Измайловского полка дворянин Н. Новиков занял у книгопродавца Кристиана Вевера 120 руб. серебром, а затем заложил свое имение в селе Авдотьине под 100 рублей в Государственном банке для дворянства, чтобы начать журнально-издательское дело "своим иждивением", то есть за свой счет, без дотаций государства, он свое перо не откладывал надолго.
"Не тщеславие получить звание сочинителя, но желание оказать услугу моему отечеству побудило меня к сочинению этой книги", - эти слова, которыми начинает Николай Иванович Новиков свой первый крупный труд "Опыт исторического словаря о российских писателях", можно поставить эпиграфом всей его жизни.
Он по-крупному разворачивал издательское дело в России - это его возвысило над сонмом вельмож. Но и сгубило. При первом же обыске в конце апреля 1792 года в московской "Типографической компании", которую Новиков возглавлял, в его московском доме возле Сухаревской башни, в частной книжной лавке издателя на Лубянской площади, в кладовых Гостиного двора, суконной фабрике в Кадашах, принадлежащих не ему, но "все равно зловредных", изъяли тысячи книг. И это было лишь начало.
Книги, конфискованные в имении в Авдотьино и в Москве, расторопный подполковник князь Семен Жевахов, не дожидаясь специального распоряжения генерал-губернатора Прозоровского, погрузил на подводы и отвез на Воробьевы горы. Там запылали костры - это жгли конфискованные книги. В это позорное кострище пошел и весь тираж "Юлия Цезаря", бессмертной трагедии Шекспира и "Эмилии Голотти" Лессинга, переведенные Н. Карамзиным по просьбе Новикова, переводы Д. Дидро, Сократа, Сенеки, произведения М. Ломоносова, А. Сумарокова, Я. Княжнина, В. Майкова... И все другие книги - без разбора крамольные ли, просветительские, что остались нераспроданными по тем или иным причинам.
А Новиков только в 1780-х издал 817 названий книг - невиданное количество для безграмотной, темной России!
Историки числят за ним около 100 тысяч томов, выпущенных в свет для просвещения народа, авторами которых были российские, европейские и восточные писатели и мыслители. И это сотворил совсем небогатый дворянин, не успевший окончить даже гимназию Московского университета, не то что сам университет: нужда заставила идти служить рядовым в Преображенский полк, затем клерком госслужбы.
Заметим: гонение на виднейшего российского просветителя, как и на Радищева, началось с личной команды императрицы Екатерины II. Чтобы "искоренить дух крамолы и заговоров". И это говорила устроительница заговора против своего мужа, законного императора Российского Петра III, задушенного ее любовниками и фаворитами.
Может, из таких вот гнезд самодержавия вылетели двойные стандарты западной политики, ловко применяемые ныне против России?
26 августа 1767 года матушка издала свирепый указ: любая жалоба на помещика объявлялась государственным преступлением, жалобщики - государственными преступниками, подлежащими высылке на каторгу. Так ответила императрица-реформаторша на робкие попытки Комиссии по составлению нового Уложения (свода российских законов) как-то облегчить положение крепостных крестьян. Новиков был официальным протоколистом Больших заседаний, исследователи считают, что именно все услышанное и увиденное там побудило его приступить к изданию знаменитого "Трутня" с едким эпиграфом: "Они работают, а вы их труд ядите".
Екатерина Великая тут же взбеленилась и ответила "Всякой всячиной".
Эта опасная полемика не прекращалась, масса "высочайшего" недовольства копилась и росла. Проштрафившиеся издания Новикова закрывали - он учреждал новые. За "Трутнем" последовал "Пустомеля", за ним - еженедельный сатирический "Живописец", в котором был опубликован "Отрывок путешествия в ***И***Т***" Александра Радищева.
Об этом вспомнили, когда Радишева допрашивали в суде перед вынесением смертного приговора (замененного каторгой). А Новикову припомнили Радищева, когда решали: казнить просветителя или упрятать в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет.
Бронницы. Донос
Клеймо заговорщика, поставленное недрогнувшей рукой Екатерины Великой на добром имени просветителя, чуть не сгубило Николая Ивановича и в лихую для отечества годину 1812 года. "Третьего дня задержан на постах у переправы... с письмами в одном конверте к Николаю Ивановичу Новикову, сего известного человека в селе Авдотьине; в том же конверте нашлись письма: 1-е к нему же, другое к Андрею Федоровичу Ключареву, в сельце Валовом..." - такую секретную депешу доставил Тульскому губернатору Н.И. Богданову (он же был начальником Тульского ополчения). Что так всполошило бдительных доносителей? Оказывается "...в сих письмах выражения просты чрезвычайно, так что подозревать можно было, что оным токмо теми должны быть толкованы, которые ключ загадки сей имеют. Подозрению сему поводы: некоторые расчеты с извозчиком, которые разными цифрами выражены (в письме), согласны с числом тысяч войск обоих армий; новости о происшествии в армии за 6 октября.
Кашира, октября 15-го дня 1812 года".
Вот где проявился супостат в тяжелую для отечества годину! Богданов немедленно сообщает об этом московскому губернатору графу Ростопчину. В тот же день Ростопчин отправляет капитана-исправника на птице-тройке в Бронницы: "Немедленно разведать от соседних и окольных селений... какие имели сношения с неприятелем живущие Бронницкого уезда в селе Авдотьине поручик Новиков и в сельце Валовом надворный советник Ключарев: ибо дошло до сведения моего, что они принимали к себе больных из неприятельской армии, и многие французские чиновники их посещали..."
Ох, как права, права была матушка-императрица, запечатав злоумышленника в казематы Шлиссельбурга! Ну истинно - буонапартовский агент!
Однако новое "дело" против Новикова лопнуло так же быстро, как и возникло. Крестьяне и дворяне "соседних и окольных селений" горой встали за Николая Ивановича.
Все в тех доносах было так, да не так было в жизни.
Больного Новикова нашествие Наполеона застало в Авдотьине. Спасаясь от французов, все соседи-помещики разбежались кто на север, кто на восток. Он бежать не мог - почти прикованный к постели недугом, больше боялся за детей. (Они пережили такой стресс во время обыска имения и ареста отца, что с тех пор их мучила падучая.) Вокруг имения шныряли французские фуражиры, разъезды Мюрата добирались до Бронниц. Он поборол страх, вспомнил, что в Преображенском полку дослужился до поручика, организовал из дворовых и деревенских крестьян что-то вроде отряда самообороны, который стал вылавливать отставших и больных солдат и зазевавшихся фуражиров. А чтобы подогреть патриотические чувства защитников, каждому крестьянину платил по рублю за пленного француза. Доктор М.И. Багрянский, который перенес с Новиковым "Шлиссельбургское сидение", взял на себя лечение раненых. Чтобы все было гуманно и по закону.
Когда в Бронницы вернулась сбежавшая от французов администрация, авдотьинский староста по приказанию Новикова отконвоировал туда всех пленных.
Но свое Авдотьино-Тихвинское, свою кровную отчизну отставной поручик неприятелю не сдал.
Авдотьино. Аукцион
Чуть свет 5 ноября 1796 года позванный камердинером Зубов обнаружил Великую Императрицу в беспамятстве на полу "высочайшего" клозета. Смерть не посчиталась с ее величием и подстерегла в самом неподобающем месте. Словно провидению было угодно отомстить ей таким образом и за убиенного повенчанного мужа, и за коварные замыслы против законного сына-наследника, и за бесстыдно распутство на глазах у всего христианского мира, и за бездушное отношение к своим подданным людишкам - соли земли Русской.
И за нашего собрата по цеху Николая Ивановича Новикова - ревнителя просвещения российского народа, первейшего профессионального журналиста, униженного и растоптанного властью, но не потерявшего чести и достоинства.
Последний, кто пытался защитить перед царствующим домом Романовых доброе имя Новикова, был Николай Михайлович Карамзин. Гениальный автор "Истории Государства Российского", как официальный историограф двора, обязан был отдавать на предварительное чтение императору каждый новый том своих трудов.
Однажды император спросил, был ли Карамзин лично знаком с Новиковым.
- Ну как же, Ваше Величество, не только с ним, но и с его трудами, книгами и замыслами. Между прочим, мои первые книги были изданы его иждивением. Новиков не только издавал за свой счет (своим иждивением) произведения молодых и маститых авторов, но и бесплатно рассылал свои книги в Московский университет, в духовные училища, гимназии, школы. У него имелись свои лавки в Рязани и Казани, Архангельске и Вологде, Симбирске, Смоленске, Туле, Тамбове, Ярославле и других городах. Кто покупал книг на 50 рублей, еще на 100 рублей получал бесплатно.
Тут и выяснилось, что после смерти Новикова его дети остались не только больными, но и нищими: имение заложено-перезаложено. После этого разговора они подали на имя Его Величества прошение. Александру I представлялась возможность проявить милосердие и щедрость к детям страдальца и просветителя. И он, внук Катерины Великой, согласился с Карамзиным.
А вскорости, в том же 1818 году, Авдотьино было продано на аукционе с молотка помещику Лопухину.
ШТРИХ К ПОРТРЕТУ
Хлеб для голодающих крестьян
В 1787-1792 неурожайных годах очередной голодомор поразил Россию. По проселкам бродили сотни голодных крестьян, иногда целыми семьями, с малыми детьми, хилыми и больными. Голод не щадил никого.
Николай Иванович в который раз заложил свое имение в Опекунском совете, привлек участников "Типографической компании" - на собранные средства накупили хлеба и продовольствия. Хлеб раздавали всем голодающим. Иногда устраивали обеды на несколько сотен человек.
P.S. В России нынче трудится многотысячная армия журналистов, числящих свою цеховую родословную от новиковского "Трутня" и "Московских ведомостей". Может, пустить нам шапку по кругу и собрать скромную сумму на персональный памятник незабвенному Николаю Ивановичу Новикову, Ревнителю Просвещения, Несгибаемому Журналисту, неподкупному Патриоту? Может, в Авдотьине-Тихвинском тот памятник и поставить? Может, и простит нас Николай Иванович за наше беспамятство?