Валерий Левицкий и Василий Шульгин
В богатейшем собрании воспоминаний эмигрантов из "Пражской коллекции" Государственного архива Российской Федерации отложились мемуары кадета Валерия Михайловича Левитского (1886-1946). Левитский относился к числу людей, активно не принявших революцию и участвовавших в Белом движении. Деятельнее всего он проявил себя на ниве журналистики, активно сотрудничая с виднейшим деятелем белого лагеря Василием Витальевичем Шульгиным (1878-1976)1. Левитский публиковался в екатеринодарской газете "Россия", редактором которой был Шульгин; в одесской газете - с тем же названием, ставшей фактической правопреемницей екатеринодарского издания; был редактором "Великой России", выходившей, в свою очередь, в Екатеринодаре и Ростове-на-Дону. Левитский не был фигурой первого ряда так называемой "русской общественности" - он не был личностью, подобной Шульгину или Милюкову; вместе с тем Левитский работал в "команде" Шульгина и был достаточно политически близким ему человеком. Именно поэтому Василий Витальевич счел возможным предпослать к так и не опубликованным в полном объеме воспоминаниям Валерия Михайловича, получившим название "Борьба на Юге"2, краткое предисловие, публикуемое на страницах нашего журнала.
"Неответные" вопросы
В этом тексте Шульгин предпринял попытку объяснить происхождение русской революции, Гражданской войны и поражения в ней Белого движения, что перекликается с опубликованным в 2010 г. дневником В.В. Шульгина за февраль 1918 г.3 Всю свою жизнь Шульгин пытался дать себе ответ на эти "неответные" вопросы: почему произошла революция? Обречено ли было самодержавие? Почему в Гражданской войне победили красные, а не белые? Были ли белые нравственными победителями в этой войне? Нам кажется, что Шульгин подошел к ответу на эти вопросы ближе, чем другие мыслители его времени.
Подчеркнутая романтичность, характерная для Шульгина, проявлялась и в его взглядах на Белое движение. Сам Шульгин свою концепцию Белого движения охарактеризовал как "утопию монархиста", отмечая, что основная предпосылка Белого дела - "повиновение вождю", отмечая, что "его (вождя. - А.П.) совесть решает, что можно и должно, а что нет. Остальные повинуются"4. Как раз с этим-то "повиновением", полагал Шульгин, в решающий момент все оказалось неважно. В частности, Шульгин, обладавший исключительным литературным талантом, утверждал, что армия Деникина проиграла потому, что белые "не остались на высоте белизны... (отточия принадлежат В.В. Шульгину. - А.П.) Но этого и не могло быть... Ведь если бы мы были белые по природе своей, никакой революции не произошло бы. Из подлинно белых рук власть не вырывают... Мы не были белыми по существу, и поэтому произошла революция. Но когда она произошла, мы, будучи серенькими и грязненькими, все же бросились на защиту белого знамени, поднятого несколькими русскими, которых Россия может не стыдиться... Грешные, мы пошли за святыми... Трусы, мы пошли за героями. Низкие душой, мы пошли за идеалом Белой борьбы. И хотя часто пачкали мы белое знамя своими грязными руками, но все же держали его над Россией сколько смогли, не щадя живота своего и обильно поливая его подножие пусть грешной, но все же собственной кровью"5. То есть, по Шульгину, причина поражения - "Серые" и "Грязные", которых к Белой армии, "увы, примазалось не малое число"6.
Первые, как указывал Василий Витальевич, "прятались и бездельничали, вторые крали, грабили и убивали не во имя тяжкого долга, а собственно ради садистского, извращенного грязно-кровавого удовольствия..."7. "Серые" и "Грязные" теряют честь и мораль - значит, Белые проигрывают, ибо, по убеждению Шульгина, "белое дело не может быть выиграно, если потеряна честь и мораль"8.
Белые, как писал Шульгин в дни крушения деникинского фронта, возненавидели русский народ, "окрасноармеились" и, фактически приняв большевистский лозунг "Грабь награбленное!" применительно к своим же соотечественникам, тем самым "подали Ленину руку через фронт"9. Армия устала от лишений и пожелала получить трофеи от "благодарного населения": "Микроб своеволия охватил всю армию. Она очнулась, как известно, только в Крыму, потеряв все свои завоевания", - комментировал эти события В.В. Шульгин в одной из своих статей10.
Добровольцы, зловольцы и безвольцы
Добровольцы, по словам Шульгина, стали превращаться в Зловольцев: "Рядом с увядающей лилией доброволия распускался буйный будяк Зловолия. Зловольцы быстро раскусили секрет деникинского царства - царства "диктатуры на словах", отсутствие той железной воли, перед которой радостным строем стоят Добрые и перед которой, скрипя зубами, склоняются Злые. Зловольцы отлично поняли, что можно безнаказанно предаваться своей природе. Что же касается третьей стихии - большого пласта, лежащего между добровольцами и зловольцами, - именно Безвольцев, то для них находилось чудное оправдание: раз начальство о нас не заботится, то мы имеем право сами о себе позаботиться. Раз Деникин не дает, надо самим взять. Как только было произнесено это слово: "самим взять", все покатилось по наклонной плоскости. Плоскость эта характеризуется двумя истинами; одной русской: "душа меру знает", а другой французской: "аппетит приходит во время еды"... И пошло. Зловольцы "ловчились", Зловольцы крали, Зловольцы грабили, Зловольцы убивали, а население, смотря на все это, горестно воздевало руки к небу: вот тебе и Добровольцы! Оно не знало, что добровольцев собственно уже нет, а есть плохо дисциплинированная армия из обыкновенных русских людей, у которых "бугор собственности" к тому же никогда не отличался чрезмерным развитием"11.
Белые перестали быть белыми, и в этом причина их поражения. К тому же контрреволюция, как считал Шульгин, не смогла выдвинуть ни одного нового имени ни в области военной, ни в области гражданского управления: "новых людей нет, а старых и мало и пали они духом"12.
Уже в эмиграции Шульгин писал, детализируя предыдущее утверждение: "В этом и была наша трагедия. Ведь революция произошла именно потому, что человеческий Stoff (материал.- нем. - А.П.), составлявший государственную ткань, не выдержал и лопнул. И вот теперь из этих клочков, из лоскутков невыдержавшего материала приходилось отстраивать заново российское государство. Если бы еще была уверенность, что клочки Stoff`а за время революции улучшились в смысле добротности. Так ведь нет. В массе они скорее ухудшились. Хотя и поумнели политически, но нравственно еще более разболтались"13. Вместе с тем Шульгин отмечал: "Да, наш путь казался славным тогда... Через короткое время он стал только "крестным", тяжелым, но слава отлетела. Все равно... Пройдут большие годы, и слава вернется... Потому что при всех наших недостатках мы все-таки оказались из того штофа, который нельзя было "скотом бессловесным" вести на бойню: мы не пошли, мы взялись за винтовки и дали "бой"... Нас победили, но мы отстояли свое право называться людьми... В этом наша слава, и ее воздадут нам потомки"14.
Левитский, отправляя свою рукопись в Пражский архив, датировал "Борьбу на Юге" 1923м годом, однако под предисловием В.В. Шульгина поставлена другая дата - 15 октября 1922 г., Прага. Название дано публикатором.
В.В. Шульгин Предисловие
Так называемая "Борьба на Юге", другими словами, трагедия, связанная с именами Алексеева, Корнилова, Деникина и Врангеля, еще не имеет[ни] своего внешнего историка, ни своего внешнего истолкования, ни Гомера, ни Софокла. Еще не наступило время охватить этот грандиозный процесс общим и верным рисунком, в котором главное будет на первом месте, детали на своем, а автор историк из норки очевидца, хорошо знающего только свой кусочек, поднимется на высоту, с которой будет разворачиваться вся панорама. Сейчас мы еще в полосе личных переживаний. Иначе не может быть и этим нечем смущаться. Ведь для того чтобы интегрировать, надо написать сначала дифференцированное уравнение. Мы - те, кто были в той или иной форме участниками южнорусской борьбы, можем написать дифференцированное уравнение, т. е. записать процесс в бесконечно малых, и от этого, насколько правильно мы его напишем, будет зависеть и интеграл, т. е. глава русской революции, именуемая белое движение, представленная не в элементах, а во всей ее ценности. При этом надо еще помнить, что вполне естественные, но преждевременные наши попытки обобщений, т.е. интегрирования теперь же, надо рассматривать только как элементы. Ведь эти попытки есть сгущение взглядов участников событий на происходящее. Взгляды эти могут быть правильны или нет, но, во всяком случае, они являлись действительными силами, в той или иной мере влиявшими на развитие событий. Вполне удержаться от обобщений значило бы утаить причины, в силу которых люди поступили так иначе.
Истинным виновником нашей трагедии было обывательское равнодушие, легкомыслие и аморальность. Русский обыватель, из-за спасения которого в сущности шла борьба, сначала полагал, что лучше всего он спасется, если будет сидеть тихо и мирно. Поэтому в начале, когда Добровольческая армия была действительно добровольческой, он поставлял добровольцев в ничтожном для России количестве. Когда же армия генерала Деникина перешла к системе мобилизаций, мобилизованный обыватель отомстил тем, что выявил свою истинную, далеко не белую натуру... Обывательщина заполнила войска и администрацию. Она влила в Белое движение свои обычные качества: неврастеническую раздражительность, непостоянство, расточительность, неодолимую потребность к злословию и злопыхательству и полное отсутствие уважения к чужой собственности. Это была та самая русская обывательщина или общественность, которая столько лет сочувственно наблюдала, как политиканы разных мастей подучивали мужика грабить помещика, праздновали убийства министров и городовых, отбивали ладони, рукоплеская тенорам и басам из студенческой молодежи, затягивавшим "Дубинушку". Народ проснулся; дубину нашел и ухнул... Только одним концом по помещикам, генералам и министрам, а другим по этой самой русской интеллигенции, которая столько вызывала и, наконец, вызвала дубинушку. От неожиданного удара мозги обывателя-интеллигента своротились слева направо, но и только: дубинушка не могла переменить сущности, основы его натуры. Поэтому, когда он получил винтовку из белых рук генерала Деникина "для спасения России", он вместо этого занялся делом, более отвечающим его духовной консистенции: вместо одного помещика грабил и помещика, и крестьян, и кого попало. Вместо министров и городовых убивал "жидов" и безоружных "коммунистов". А вместо дубинушки тайно и явно мечтал о том, как бы перевешать всех "кадетов", разумея под этим именем всех, кто старался обуздать его дикость.
Напрасно горсточка истинно белых боролась с этим желтым потоком. Их могла привести в чувство только страшная катастрофа: она и разразилась. В точности повторилась история крестовых походов. Высокая идея освобождения Гроба Господня превышала силы немногочисленных истинных крестоносцев. Пришлось опираться на более широкие круги, мобилизовать общество. Тогдашняя широкая общественность состояла из "розовой", понимавшей мужество как право пьянствовать, играть в кости, бандитствовать по большим дорогам и дико ссориться между собой. Когда их призвали к святому делу, они его затоптали в грязь. И тем не менее крестовые походы навсегда остались в памяти человечества, как высокий порыв, зародившийся в нравственных безднах Средневековья. Такую же светлую память оставит после себя дело Алексеева, Корнилова, Деникина и Врангеля.
Наша общая ошибка, если можно в этом случае говорить об ошибках, состояла в том, что мы переоценили этот человеческий материал, которым оперировали, загипнотизированные примерами необычайной доблести настоящих белых добровольцев, мы приписали эти качества и всей обывательщине, которую включили в свои ряды. Мобилизовав эту обывательщину, мы поставили перед ней сверхгероическую задачу. Может быть и естественно, что обыватель не мог ее выполнить. Большевики победили нас чувством реальности. К концу 1919 года со всякой идеализацией большевистского движения было покончено. "Рай" был погребен ужасом созданной ими жизни, их моральный облик внушал только отвращение. Но он внушал и страх. Это большевики поняли. Поняли и использовали вовсю, террором и дисциплиной они взнуздали русского обывателя и погнали его на белых. Они не ставили героических задач, они не требовали подвига, они требовали повиновения, повиновение им было оказано.
ГАРФ. Ф. Р-5881.
Оп. 2. Д. 449. Л. 1 в - 1 е. Машинопись с рукописными вставками.
Примечания
1. Подробнее о Шульгине в годы Гражданской войны см.: Пученков А.С. Национальная политика генерала Деникина (весна 1918 - весна 1920 гг.). СПб., 2012. С. 169-180, 191-200, С. 246-259; Он же. Украина и Крым в 1918 - начале 1919 года. Очерки политической истории. СПб., 2013. С. 22-39, С. 102-105.
2. Публикацию фрагмента воспоминаний В.М. Левитского см: Пученков А.С. Украина и Крым в 1918 - начале 1919 года. С. 238-246.
3. Шульгин В.В. "Создалось положение просто дьявольское..." (Дневник февраля 1918 года) / Вступительная статья, публикация и комментарии А.С. Пученкова // Русское прошлое. Историко-документальный альманах. 2010. Кн. 11. С. 98-109.
4. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 15. Л. 28, 79.
5. Там же. Л. 92-93.
6. Шульгин В.В. Что нам в них не нравится: Об антисемитизме в России. СПб., 1992. С. 67.
7. Шульгин В.В. Дни. 1920: Записки. М., 1989. С. 527.
8. Там же. С. 294.
9. Шульгин В. Дубровские // Великая Россия (Новороссийск). 1920. 8 февраля.
10. Шульгин В. Русский исход // Русская газета. 1924. 7 мая.
11. Шульгин В. В отпуску // Новое время (Белград). 1924. 28 июня.
12. Шульгин В. "Тыл отстает от фронта" // Киевлянин. 1919. 1 сентября.
13. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 18. Л. 97.
14. Там же. Л. 123.