"...плюют в глаза, а они утираются"
180 лет назад, меньше чем за год до своей гибели, Пушкин пишет жене (из Москвы в Петербург, 18 мая 1836 года): "Твои петербургские новости ужасны. То, что ты пишешь о Павлове, помирило меня с ним. Я рад, что он вызвал Апрелева... У нас в Москве всё, слава Богу, смирно: бой Киреева с Яром произвел великое негодование в чопорной здешней публике... По мне, драка Киреева гораздо простительнее, нежели... благоразумие молодых людей, которым плюют в глаза, а они утираются батистовым платком, смекая, что если выйдет история, так их в Аничков не позовут..."
Пушкин удивляется: откуда взялись эти благоразумные молодые люди, "которым плюют в глаза, а они утираются" вместо того, чтобы защищать свою честь? Иногда я чувствую, что мы вышли из шинелей именно этих смирных людей. Звон упругой стали более не слышится нам в слове "честь", а бесчестие пугает куда меньше, чем курс рубля.
О чести и бесчестии вспоминают теперь, кажется, лишь тихие учительницы литературы, когда рассказывают о "Капитанской дочке" с ее эпиграфом "Береги честь смолоду".
"Вы мне дадите сатисфакцию"
Письмо Пушкина было написано как раз в те дни, когда он работал над "Капитанской дочкой" - повестью о чести и бесчестии, о верности и предательстве, о любви и ненависти. По большому счету русскому человеку достаточно иметь под рукой одну лишь эту книгу, чтобы в любой момент сверить свои нравственные часы. Стоит хотя бы перечитать диалог Пугачёва и Гринёва:
"- Послужи мне верой и правдой, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в Потемкины. Как ты думаешь?
- Нет, - отвечал я с твердостью. - Я природный дворянин; я присягал государыне императрице..."
"Капитанская дочка" - не только историческая повесть. Это послание Пушкина дворянству, которое после восстания декабристов прониклось страхом, потеряло независимость в мыслях, засуетилось перед монаршим престолом, который решил сделать своей опорой не дворянство, а полицию.
Александр Сергеевич поставил точку в повести 19 октября 1836 года, в день лицейской годовщины. В тот же день он переписал набело стихотворение "Была пора: наш праздник молодой...", чтобы вечером прочесть его однокашникам-лицеистам. "Была пора... мы жили все и легче и смелей..." - вот одна из самых горьких строк в этом последнем послании Пушкина друзьям.
Поэт видел, как испуганное общество теряет способность к самостоятельным мыслям и отважным поступкам, как страх связывает всех и каждого в отдельности, а понятие чести становится декоративной условностью. Пушкин не мог, не хотел присоединиться к притихшему большинству.
Дуэль Петра Гринёва и мерзавца Швабрина была написана человеком, который уже шел на Черную речку.
"- А почему ты об ней такого мнения? - спросил я, с трудом удерживая свое негодование.
- А потому, - отвечал он с адской усмешкою, - что знаю по опыту ее нрав и обычай.
- Ты лжешь, мерзавец! - вскричал я в бешенстве, - ты лжешь самым постыдным образом.
Швабрин переменился в лице. Это тебе так не пройдет, - сказал он, стиснув мне руку. - Вы мне дадите сатисфакцию.
- Изволь, когда хочешь! - отвечал я, обрадовавшись..."
Николаю I вряд ли понравилась эта глава ("Капитанская дочка" появилась в печати в декабре 1836 года), ведь он всеми средствами боролся с дуэлями в армии, называя их "варварскими", беспощадно карая и правых, и виноватых, и дуэлянтов, и секундантов. Правила русской дуэли и правда были необыкновенно жесткими, это был "сумасшедший с бритвою в руке", но вместе с уничтожением дуэльной традиции исчезал и "вопрос чести".
"Благородство души и чистая совесть"
И вот сегодня надо лезть в словарь Даля, чтобы вспомнить: что же это было такое, за что без раздумья человек шел под пистолет на десяти шагах? Во имя чего ставилась на карту жизнь, полная великих надежд, гениальных замыслов?..
Итак, "ЧЕСТЬ - внутреннее нравственное достоинство человека, доблесть, честность, благородство души и чистая совесть". И тут же примеры: "Человек незапятнанной чести. По чести, уверяю вас честью. Поступок, несовместный с честью... Знал бы ты честь... Поле чести... Честь моя требует крови..."
Честь требует крови. Вот почему за словом "честь" эхом следовало слово "дуэль". Дуэль! Только этот разряд убийственной силы мог стремительно восстановить нравственное равновесие.
Нравственность быстрого реагирования!
Подлец знал, что его подлость может быть наказана не взиманием штрафа через год по приговору суда, а сегодня вечером. Самое позднее - завтра утром. Пошляк остерегался говорить двусмысленности вслух, боясь немедленного возмездия. Сплетник вынужден был осторожничать. Негодяй таился и соблюдал приличия.
В грозном свете дуэльных правил слова быстро отливались в свинец. За оскорбление или неисполненное обещание требовалось отвечать сразу. Богатый повеса прежде, чем бросить обесчещенную девушку, невольно вспоминал об участи императорского флигель-адьютанта Новосильцева, которого от пули не спасло ни богатство, ни принадлежность к аристократии (подробности знаменитой дуэли поручика Чернова, вступившегося за честь сестры, и Новосильцева были известны даже детям).
И опять, и главное - Пушкин!
Какая непоправимая и бессмысленная гибель... Да, непоправимая, но не бессмысленная. Да, "невольник чести", но ведь чести, а не чего-то другого!
"Клянусь честью!"
"Швабрин переменился в лице". Дуэль с Дантесом должна была переменить не только наглое лицо заезжего гастролера, но и лицо тогдашней общественной жизни, столь похожей на нынешнюю. Сорвать маски приятных деловых улыбок, патриотического пафоса, притворной озабоченности мировыми проблемами и хамской снисходительности к собственному народу.
Но маски остались, а наглец спокойно покинул Россию, так и не поняв, что произошло и кого он погубил.
Всё в тот же день 19 октября 1836 года (вот уж поистине: "и дольше века длится день"!) Александр Сергеевич написал письмо Петру Чаадаеву в ответ на его публикацию "Философического письма": "Это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству поистине могут привести в отчаяние..."
Но Пушкин не был бы русским дворянином, если бы не продолжил свою мысль: "Но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал..."
И уже совсем незадолго до дуэли Пушкин написал князю Репнину: "Как дворянин и отец семейства, я должен блюсти мою честь и имя, которое оставлю моим детям".
Вот и все, что остается детям: честь и имя.