22 июня, ровно в четыре часа... Как встретил войну директор Театра на Таганке Николай Дупак

Но этот разговор - больше о Великой Отечественной, с которой командир эскадрона 6го гвардейского кавалерийского корпуса старший лейтенант Дупак вернулся с тремя боевыми орденами, тремя ранениями, контузией и инвалидностью второй группы...

Сын кулака

- 22 июня ровно в четыре часа Киев бомбили...

- ...нам объявили, что началася война.

Да, все было, как в известной песне. Я жил в гостинице "Континенталь" в двух шагах от Крещатика и проснулся от мощного, нарастающего гула моторов. Пытаясь понять, что происходит, выбежал на балкон. На соседнем стоял такой же заспанный, как и я, военный и смотрел на небо, по которому низко-низко летели тяжелые бомбардировщики. Много! Помню, спросил: "Що цэ такэ?" Сосед не слишком уверенно ответил: "Наверное, учения Киевского округа. Приближенные к боевым..." Я показал пальцем на самолеты: "А чому хрэсты на крылах?"

Через пару минут со стороны Днепра донеслись звуки взрывов. Стало понятно: никакие это не учения, а настоящие боевые действия. Немцы старались разбомбить железнодорожный мост в Дарницу. К счастью, промахнулись. А летели низко, чтобы не угодить под огонь наших зениток.

Но, наверное, надо рассказать, как я оказался в июне 1941 года в Киеве и чем там занимался?

Для этого давайте отмотаем пленку на двадцать лет назад.

- К моменту вашего появления на свет, Николай Лукьянович?

- Ну да. Жаловаться на жизнь мне грешно, хотя поворчать иногда можно. Достаточно сказать, что я едва не умер в три года. Мы с бабушкой сидели в хате, она руками разламывала собранные маковые головки и передавала мне, а я высыпал зернышки в рот. И вдруг... поперхнулся. Корка попала, как говорится, не в то горло. Я стал задыхаться. Хорошо, родители оказались дома. Папа схватил меня на руки, уложил в бричку и помчался в больницу. По дороге от нехватки воздуха я посинел, потерял сознание. Врач, увидев мое состояние, сразу все понял и скальпелем разрезал трахею, вытащив оттуда застрявший кусочек маковой коробки. Шрам на горле, правда, на всю жизнь остался. Вот, видите?..

Вырос я в семье кулака. Хотя, если разобраться, какой из бати враг трудового народа? Он был главой большой семьи, кормильцем пятерых детей, работящим мужиком, настоящим пахарем. Отец участвовал в империалистической войне, вернулся в родную Винницу, потом перебрался в Донбасс, где в донецкой степи раздавали землю. Вместе с родней взял пятьдесят свободных гектаров, поселился на хуторе недалеко от городка Старобешево, стал обустраиваться. Сеял, косил, жал, молотил... К концу двадцатых годов у отца было крепкое хозяйство: мельница, фруктовый сад, клуни*, разная живность - от коров и лошадей до кур и гусей.

А в сентябре 1930-го нас пришли раскулачивать. Командовал всем самый бедный мужик в селе, бывший отцовский батрак. К работе он был не слишком приспособлен, зато дорогу к рюмке знал очень даже хорошо. Нам велели собрать пожитки, погрузить, что влезет, на подводу и отправляться в Иловайск. Там уже стоял состав из восемнадцати товарных вагонов, в которые загоняли семьи кулаков. Несколько дней нас везли на север, пока не выгрузили на станции Коноша Архангельской области. Мы расположились в заранее сооруженных огромных бараках. Отца вместе с другими мужиками отправили на лесоповал - заготавливать стройматериал для шахт Донбасса. Жили трудно, голодно. Люди умирали, а их даже похоронить толком не могли: углубишься на два штыка лопаты в землю, а там - вода. Вокруг ведь лес, болота...

Через год вышло послабление режима: родственникам, оставшимся на воле, разрешили забрать детей в возрасте до двенадцати лет. За мной и еще семью ребятами приехал дядя Кирилл, земляк из Старобешево. Обратно мы добирались не в товарняке, а в пассажирском поезде. Меня положили на третью, багажную полку, во сне я слетел на пол, но не проснулся, настолько устал. Так я вернулся в Донбасс. Сначала жил с сестрой Лизой в каком-то сарае. Наш дом к тому времени разграбили, растащив все ценное, потом даже кирпичную кладку разобрали, пустили на строительство Старобешевской ГРЭС...

Студент Завадского

- А как вы поступили в театральное училище, Николай Лукьянович?

- Ну, это было много позже! Сначала из архангельских лесов вернулась мама, затем и отец сбежал оттуда. Спасибо мужикам, которые помогли ему спрятаться между бревнами в вагоне... Батя сумел устроиться на работу, но кто-то донес в органы о беглом кулаке, и нам пришлось срочно уезжать в Россию, в Таганрог, где было проще затеряться. Там отца взяли на местный трубопрокатный завод, а меня приняли в 27ю школу.

Еще на Украине я начал ходить в Дом народного творчества города Сталино, нынешнего Донецка, даже попал в группу лучших пионеров, которым доверили приветствовать в Театре имени Артема делегатов Первого всесоюзного съезда стахановцев и ударников - Алексея Стаханова, Петра Кривоноса, Пашу Ангелину... Мы по очереди говорили, кем хотим стать, когда вырастем. Инженером, шахтером, комбайнером, врачом... А я сказал, что мечтаю быть артистом. Такая вот мне роль досталась! Услышав эти слова, в зале одобрительно засмеялись, я же, осмелев, добавил реплику не из сценария: "И обязательно им буду!" Тут раздались аплодисменты. Первые в моей жизни...

Хотя на сцену я попал еще раньше. Старший брат Гриша работал электриком в парке культуры имени Постышева в Сталино и взял меня с собой на спектакль театра Мейерхольда, приехавшего на гастроли из Москвы. Мы стояли за кулисами, а потом я упустил Гришу из поля зрения. Растерялся на секунду и даже слегка испугался - вокруг ведь темно! Вдруг вижу брата впереди с фонарем в руках. Ну и пошел к нему. Оказалось, что иду через сцену, а вокруг играют артисты! Какой-то мужик схватил меня за ухо и утащил за кулисы: "Ты что здесь делаешь? Кто тебя пустил?"

- Это был Всеволод Эмильевич собственной персоной?

- Если бы! Помощник режиссера...

В Таганроге я ходил в драмкружок Дворца культуры имени Сталина, где меня заметил режиссер городского театра, который искал исполнителя роли Дамиса в "Тартюфе". Так я стал играть со взрослыми, профессиональными артистами. Потом меня ввели еще в пару спектаклей - "Падь серебряная", "Без вины виноватые", трудовую книжку открыли... И это в четырнадцать лет! Сложность была одна: семь классов я проучился в украинской школе и русский язык знал не очень хорошо. Но справлялся!

Между тем в 1935 году в Ростове-на-Дону построили новое здание для областного драмтеатра. Внешне оно напоминало... огромный гусеничный трактор. Грандиозное сооружение с залом на две тысячи мест! Труппу возглавил великий Юрий Завадский, который привез с собой из Москвы Веру Марецкую, Ростислава Плятта, Николая Мордвинова. Юрий Александрович ездил с мастер-классами по области и параллельно набирал ребят в школу-студию при театре. Посетил Завадский и Таганрог. Чем-то я привлек внимание мэтра. Он спросил: "Молодой человек, не хотите поучиться на артиста?" Я чуть не задохнулся от восторга!

Приехал в Ростов и ужаснулся, увидев, сколько парней и девчонок мечтают поступить в театральное училище. Даже из Москвы и Ленинграда рвались к Завадскому! Потом я постарался взять себя в руки и подумал: раз уж ввязался в драку, надо идти до конца, сдавать экзамены. Трижды перекрестился и пошел. Читал стихи Пушкина, Есенина и Надсона. Может, этот набор произвел впечатление на преподавателей и актеров, сидевших в приемной комиссии, но меня взяли. Как и Сережу Бондарчука, который приехал из Ейска. Мы с ним потом жили в одной комнате, вместе ходили на занятия, играли в спектаклях. Нам еще и платили по пять рублей гонорара за участие в массовке!

Ученик Довженко

- Но вы ведь, Николай Лукьянович, учебу не закончили, после третьего курса уехали в Киев?

- Это уже следующий поворот сюжета.

В апреле 1941 года к нам в театр пришли двое мужчин, посидели на репетициях, отобрали группу из молодых актеров и стали их по очереди фотографировать. Меня тоже несколько раз щелкнули, попросив изобразить перед фотокамерой разные эмоции. Поснимали и уехали. Я и думать забыл о визитерах. А в мае приходит телеграмма: "Ростовское училище зпт Николаю Дупаку тчк Прошу срочно прибыть Киев тчк Проба роли Андрия зпт фильм "Тарас Бульба" тчк Александр Довженко".

Вообразите мое состояние. Все было похоже на волшебный сон. Впрочем, приглашение стало событием и для училища. Еще бы! Студента позвал человек, снявший "Землю", "Аэроград" и "Щорса"! Денег на дорогу у меня не было, но я ни секунды не раздумывал. Если надо, пешком пустился бы из Ростова в столицу Украины! К счастью, в театре для таких экстренных случаев создали кассу взаимопомощи. Я одолжил нужную сумму, купил билет на самолет и отбил телеграмму в Киев: "Встречайте".

Действительно, в аэропорту меня ждала персональная машина. Отвезли в роскошную гостиницу, поселили в отдельном номере с ванной комнатой (я лишь в фильмах видел, чтобы люди так шикарно жили!), сказали: "Отдыхайте, через пару часов поедем на студию". На "Укрфильме" меня подвели к мужчине с тяпкой в руках, который что-то делал в саду. "Александр Петрович, это актер из Ростова на роль Андрия". Он внимательно глянул мне в глаза и протянул ладонь: "Довженко". Я ответил: "Дупак. Мыкола".

И начался разговор. Мы кружили по саду, обсуждая будущий фильм. Точнее, режиссер рассказывал, как собирается снимать и что требуется от моего героя. "Ты обратил внимание: когда умирают казаки, они в одном случае проклинают врага, а в другом прославляют братство?" Потом Довженко велел мне почитать что-нибудь вслух. Я спросил: "Можно "Сон" Шевченко?" Получив согласие, начал:

• "У всякого своя доляї
• I свЄiй шлях широкий:
• Той муру, той руйну ,
• Той неситим оком
• За край свЄiта зазира ..."

Ну, и так далее. Александр Петрович слушал долго, внимательно, не перебивал. Потом позвал второго режиссера, сказал, чтобы меня загримировали, постригли "под горшок" и отвели на съемочную площадку на пробы. Сняли несколько дублей. Конечно, я был не единственным претендентом на роль, но утвердили меня.

Съемки планировали начать со сцены, в которой Андрий встречается с панночкой. В массовку позвали триста человек. Представляете масштаб картины?

- А кто должен был играть остальные роли?

- Тарас - Амвросий Бучма, главный режиссер Киевского театра драмы имени Франко и прекрасный актер, Остап - набиравший популярность Борис Андреев, который снимался у Довженко в "Щорсе".

Жаль, моя совместная работа с этими выдающимися мастерами получилась короткой.

- Ну да, война...

- Немецкие самолеты нагло летели над самыми крышами! После первого авианалета я вышел из гостиницы и поехал на трамвае на киностудию. По дороге увидел разбомбленный еврейский рынок, первых убитых. В полдень по радио выступил Молотов, сообщил то, что в Киеве уже знали: о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. Потом Довженко собрал съемочную группу на митинг и объявил, что фильм "Тарас Бульба" будет снят за год, а не за два, как изначально планировалось. Мол, сделаем такой подарок Красной армии.

Но вскоре стало ясно, что и этот замысел не осуществить. Когда через день мы приехали на съемки, массовки, в которой участвовали солдаты, уже не было. Нашлись дела поважнее кино...

Бомбежки Киева продолжались, в город хлынул поток беженцев из западных областей Украины. Ко мне в номер поставили дополнительные кровати. На студии начали рыть щели. Знаете, что это? По сути, норы, в которых можно укрыться от бомб и осколков. Еще несколько дней мы по инерции продолжали сниматься, но потом все остановилось.

Гвардии кавалерист

- А когда вы попали на фронт, Николай Лукьянович?

- Я получил телеграмму из Таганрога о том, что пришла повестка с призывного пункта. Мне показалось логичнее не ехать за тысячу километров, а пойти в ближайший киевский военкомат. Так и сделал. Сначала меня хотели записать в пехоту, но я попросился в кавалерию, объяснил, что умею обращаться с лошадями, рассказал, что на съемках "Тараса Бульбы" почти месяц упражнялся в верховой езде.

Меня направили в Новочеркасск, где находились КУКС - кавалерийские курсы командного состава. Нас учили на лейтенантов. Командиром эскадрона был чемпион страны Виноградов, а взводом командовал кадровый офицер Медведев, пример доблести и чести. Занимались, как положено: боевая подготовка, выездка, джигитовка, вольтижировка, рубка лозы. Плюс, конечно, уход за лошадями, чистка их, кормежка.

Занятия должны были продолжаться до января 1942 года, но немцы рвались к Ростову, и нами решили заткнуть дыру. Перебросили поближе к фронту, мы двое суток верхом искали противника. Передовой дозор наткнулся на мотоциклистов, наш командир полковник Артемьев приказал идти в атаку. Оказалось, там не только мотоциклы, но и танки... Нас расколошматили, я получил ранение в горло, в полуобморочном сознании схватился за гриву коня, и Орсик одиннадцать километров нес меня до речки Кальмиус, где располагался полевой госпиталь. Мне сделали операцию, вставили трубку, пока рана не зажила.

За тот бой я получил первую боевую награду, а КУКС отвели от линии фронта, приказав своим ходом отправляться в Пятигорск, чтобы продолжить учебу там. Несколько дней добирались. Зима 1941 года выдалась суровой, даже в районе Минеральных Вод, где и в декабре обычно относительно тепло, стояли крепкие морозы. Кормили нас средне, настроение было такое же, не слишком радостное. Мы же знали, что бои идут под Москвой, и рвались на передовую...

Вечером возвращаемся после ужина в казарму. Ротный командует: "Запевай!" А нам не до песен. Молчим и продолжаем шагать. "Рота, бегом! Запевай!" Бежим. Но молчим. "Стой! Ложись! По-пластунски - вперед!" А сверху льет дождь, под ногами - слякоть, жидкая грязь. "Запевай!" Ползем. Но молчим...

И так - полтора часа подряд.

- Кто кого пересилил в итоге?

- Конечно, командир. Запели, как миленькие. Надо уметь подчиняться. Это армия...

После окончания училища нас через Москву направили на Брянский фронт. Там меня снова спас конь. В районе Бежина луга, который все знают благодаря Ивану Тургеневу, мы попали под минометный обстрел. Один заряд разорвался прямо под брюхом Кавалера. Тот принял удар на себя и рухнул замертво, а на мне - ни царапины, лишь башлык и венгерку посекло осколками. Правда, контузии я не избежал: практически перестал слышать и плохо говорил. Видимо, зацепило лицевой нерв, и нарушилась дикция. К тому времени я уже командовал взводом конной разведки. А какой разведчик без слуха и речи? Комполка Евгений Корбус относился ко мне хорошо, по-отечески - я ведь начинал у него адъютантом, вот и направил не в прифронтовой госпиталь, а в Москву, в специализированную клинику.

Я был поражен видом практически пустой столицы. На улицах периодически встречались военные патрули и идущие строем солдаты, а гражданские люди попадались крайне редко. Меня лечили разными способами, все перепробовали, я помаленьку начал говорить, однако слышал по-прежнему плохо. Выписали слуховой аппарат, я учился им пользоваться и привыкал к мысли, что на фронт вернуться не судьба. А потом случилось, можно сказать, чудо. В один из вечеров я вышел из клиники и отправился на Красную площадь. В народе жила легенда, что Сталин работает по ночам в Кремле и свет в его окне можно увидеть от ГУМа. Вот и я решил посмотреть. Разгуливать по площади патруль мне не дал, но когда я уже уходил, из динамиков вдруг грянула песня "Вставай, страна огромная!" И я ее услышал! Даже мурашки по спине побежали...

Так возвратился слух. Меня стали готовить к выписке. А Евгений Корбус, мой командир, отправляя на лечение в Москву, наказывал отыскать в столице духовые инструменты и привезти в часть. Евгений Леонидович сказал: "Мыкола, ну, сам рассуди, какая кавалерия без оркестра? Хочу, чтобы хлопцы шли в атаку с музыкой. Как в фильме "Мы из Кронштадта". Ты - артист, ты найдешь". В полку знали, что до войны я учился в театральном училище и начинал сниматься у Александра Довженко, хотя за время службы я ни в одном концерте не участвовал. Решил: вот победим, тогда и будем вспоминать мирные профессии, а пока мы военные и должны нести этот крест.

Но приказ командира - святое. Я пошел в Московский горком комсомола, говорю: так и так, помогите, братцы. К просьбе отнеслись ответственно. Стали обзванивать оркестры и разные музыкальные коллективы, пока в одной из пожарных частей не отыскали то, что нужно. Инструменты лежали там без дела, играть на них было некому, поскольку музыканты записались добровольцами, ушли бить врага. В горкоме мне выдали официальное письмо, по нему я и получил тринадцать труб разного размера и звучания, отвез их сначала на Павелецкий вокзал, а потом дальше, на Брянский фронт. Про эту поездку можно отдельную главу написать, но не буду сейчас отвлекаться. Главное, что я выполнил задание Евгения Корбуса и доставил духовые инструменты в наш полк под Елец.

Помню, под "Марш кавалеристов" мы шли в западном направлении, а на восток понуро брела колонна пленных немцев. Картина была зрелищная, кинематографическая, я даже пожалел, что никто не снимает ее на пленку.

Танковая армия Рыбалко прорвала тогда, в декабре 1942 года, фронт под Кантемировкой, и наш корпус устремился в образовавшуюся брешь. Так сказать, впереди, на лихом коне... Мы с наскока взяли крупный железнодорожный узел Валуйки, остановив там эшелоны с продовольствием и вооружением, которые шли окруженным под Сталинградом частям фельдмаршала Паулюса. Видимо, немцы не ждали столь глубокого рейда по своим тылам. За Валуйки 6-му кавалерийскому корпусу дали гвардейское имя, а меня наградили орденом Красного Знамени.

В январе 43-го начались новые кровопролитные бои, командир эскадрона был смертельно ранен, и я занял его место. В моем подчинении оказалось около двухсот пятидесяти человек личного состава, включая пулеметный взвод и батарею 45миллиметровых пушек. А мне едва минул двадцать один год от роду. До сих пор удивляюсь, как справился...

Под Мерефой (это уже в Харьковской области) мы столкнулись с переброшенной туда дивизией "Викинг". Матерые были вояки, не отступали, бились насмерть. Мерефа трижды переходила из рук в руки. Там я в очередной раз получил ранение, меня отправили из медсанбата в госпиталь в Тарановку. Документы ушли вперед, а я задержался, мой коновод Коваленко решил лично отвезти командира. Это нас спасло. В Тарановку ворвались немцы и всех уничтожили - врачей, медсестер, раненых. Мою медицинскую карту потом обнаружат среди прочих бумаг, решат, что я тоже погиб в бойне, и пошлют похоронку на родину...

К своим меня вывезли Коваленко и битюг по кличке Немец. Сзади мы приладили саночки, на них я и лежал. Когда подъехали к деревне, заметили солдат на окраине, метрах, наверное, в ста. Решили, что наши, хотели двигаться дальше, и вдруг вижу: немцы! Коваленко развернул коня и пустил аллюром, тот понесся со страшной скоростью. Летели через овраги, кочки, не разбирая дороги, лишь бы укрыться от автоматных очередей.

Вот так немецкий конь спас советского офицера. Однако ранения стопы и руки оказались серьезными. Кроме того, открылся туберкулез, я сильно простудился, пока шесть часов лежал на саночках. Сначала меня отправили в Мичуринск, через неделю перевели в клинику Бурденко в Москву. Там пролежал еще десять дней. Потом были Куйбышев, Чапаевск, Актюбинск... Понял: если бы оставался шанс вернуться в строй, так далеко не увозили бы. Валялся по госпиталям, пока не комиссовали вчистую, не дали инвалидность второй группы...

Товарищ директор

- После войны вы, как и собирались, вернулись к актерской профессии?

- Двадцать лет прослужил артистом в Театре Станиславского, даже пробовал себя в качестве режиссера. А осенью 1963 года попросил направить меня в самый плохой театр Москвы. Тогда подобные чистосердечные порывы были в моде, репутация же Театра драмы и комедии на Таганке оставляла желать много лучшего. Склоки, интриги...

Так я попал в этот театр. На собрании труппы честно заявил, что хорошим артистом себя не считаю, а директором буду работать на совесть. На место главного режиссера уговорил прийти Юрия Любимова.

Одним из первых наших совместных проектов на новом месте стал вечер с участием поэтов разных лет - и заслуженных фронтовиков, и совсем молодых Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского. Провели его в 1964 году в канун очередной годовщины Победы и договорились, что все будут читать военные стихи.

Первым выступил Константин Симонов.

• "Тот самый длинный день в году
• С его безоблачной погодой
• Нам выдал общую беду,
• На всех, на все четыре года.
• Она такой вдавила след
• И стольких наземь положила,
• Что двадцать лет и тридцать лет
• Живым не верится, что живы..."

Потом слово взял Александр Твардовский:

• "Я убит подо Ржевом,
• В безымянном болоте,
• В пятой роте,
• На левом,
• При жестоком налете.
• Я не слышал разрыва
• И не видел той вспышки, -
• Точно в пропасть с обрыва -
• И ни дна, ни покрышки..."

Читали часа два. Вечер получился эмоциональный, пронзительный. Мы стали думать, как сохранить его, превратив в уникальный спектакль, не похожий ни на один другой.

- В итоге родилась идея поэтического представления "Павшие и живые"?

- Абсолютно точно! Любимов спросил меня: "Сможешь сделать, чтобы на сцене горел Вечный огонь? Это придаст всему совершенно иное звучание". Я вспомнил о старых связях с московскими пожарными, в свое время одолжившими духовые инструменты нашему кавалерийскому полку. А вдруг еще раз выручат? Пошел к их главному начальнику, объяснил задумку Любимова, сказал, что это дань памяти погибшим на войне. Пожарный был из фронтовиков, все понял без лишних слов...

Конечно, мы обеспечили безопасность, предприняли необходимые меры предосторожности: все-таки на сцене открытый огонь, а рядом зал, заполненный людьми. На всякий случай и огнетушители расставили, и ведра с песком. К счастью, ничего этого не понадобилось.

На премьеру пригласил пожарное руководство, усадил на лучшие места. Представление начиналось словами: "Спектакль посвящается великому советскому народу, который вынес на своих плечах всю тяжесть войны, выстоял и победил". Объявлялась минута молчания, зрители вставали, и в полной тишине загорался Вечный огонь.

Звучали стихи Семена Гудзенко, Николая Асеева, Михаила Кульчицкого, Константина Симонова, Ольги Берггольц, Павла Когана, Булата Окуджавы, Михаила Светлова, многих других поэтов...

- Владимира Высоцкого в том числе?

- Специально для спектакля Володя написал несколько песен - "Братские могилы", "Мы вращаем землю", "Звезды", но со сцены тогда исполнил лишь одну - "Солдаты группы "Центр".

• "Солдат на все готов, -
• Солдат всегда здоров,
• И пыль, как из ковров,
• Мы выбиваем из дорог.
• И не остановиться,
• И не сменить ноги, -
• Сияют наши лица,
• Сверкают сапоги!"

Знаю, многих до сих пор изумляет, как ни дня не воевавший Высоцкий писал стихи и песни словно бывалый фронтовик. А для меня в этом факте нет ничего удивительного. Надо знать биографию Владимира Семеновича. Его отец - кадровый офицер-связист, прошел всю Великую Отечественную, Победу встретил в Праге, был награжден многими боевыми орденами. Дядя Высоцкого - тоже полковник, но артиллерист. Даже мама Нина Максимовна служила в штабе внутренних дел. Володя вырос в среде военных, много видел и знал. Плюс, конечно, Божий дар, который ничем не заменить.

Как-то Высоцкий зашел в мой кабинет с гитарой: "Хочу показать новую песню..." И зазвучали строки, которые, уверен, слышал каждый:

• "Почему все не так? Вроде все, как всегда:
• То же небо - опять голубое,
• Тот же лес, тот же воздух и та же вода,
• Только он не вернулся из боя..."

Я сидел, низко опустив голову, чтобы скрыть набежавшие слезы, и массировал ногу, которая начинала болеть при сильном морозе. Володя допел и спросил: "А что у вас с ногой, Николай Лукьянович?" Да вот, говорю, старая рана ноет от холода.

Дней через десять Высоцкий принес мне импортные ботинки на меху, которые в советских магазинах отродясь не водились. Такой он был человек... Потом я передал эти ботинки в качестве экспоната в музей Владимира Семеновича в Краснодаре.

Высоцкий родился в январе 38-го, Валерий Золотухин - 21 июня 41-го, Николай Губенко - двумя месяцами позже в одесских катакомбах, под бомбежкой... Они - дети опаленного поколения, "подранки". Война с первых дней жизни вошла в их кровь и гены.

- Кому, как не им, было играть в "Павших и живых".

- Тот спектакль до сих пор считается одним из наиболее пронзительных сценических произведений, посвященных Великой Отечественной. В нем не было места излишней сентиментальности и пафосу, никто не стремился выжать из зрителя слезу, обошлось и без режиссерских новаций, использовался минимум театральных приемов, отсутствовали декорации - только сцена, актер и Вечный огонь.

Мы сыграли спектакль более тысячи раз. Это очень много! Возили "Павших и живых" на гастроли, организовывали специальные выезды по типу фронтовых бригад.

Вот так и получилось, что Вечный огонь на сцене Таганки загорелся 4 ноября 1965 года, а мемориал с могилой Неизвестного солдата в Александровском саду у Кремлевской стены появился только в декабре 66го. И Минуту молчания по всей стране стали объявлять позже, чем это сделали мы.

- Наверное, важнее, не кто первым начал, а что за этим последовало.

- Безусловно. Но я сейчас говорю о том, какую роль способно сыграть искусство в жизни людей.

- А как в репертуаре Таганки появился спектакль "А зори здесь тихие"?

- Если не ошибаюсь, в конце 1969-го работавший у нас режиссером Боря Глаголин принес в театр номер журнала "Юность" с опубликованной в нем повестью Бориса Васильева. Кстати, вы знаете, что после выхода из окружения в 1941 году Васильев занимался в полковой кавалерийской школе?

Я прочел "Зори", мне очень понравилось. Рассказал Юрию Любимову, начал убеждать его, не отставал, пока тот не согласился попробовать...

Для работы над спектаклем я привлек молодого художника Давида Боровского из Киева. На киностудии, которая уже носила имя Александра Довженко, я снимался в фильме "Правда" и в свободный вечер пошел в Театр Леси Украинки на "Дни Турбиных" в постановке ученика Мейерхольда Леонида Варпаховского. Спектакль был хорош, но особое впечатление на меня произвели декорации. Я спросил, кто их делал. Да вот, говорят, есть у нас маляр Дава Боровский. Мы познакомились, я предложил ему должность главного художника нашего театра, которая была вакантна. Таганка уже гремела по всей стране, но Боровский согласился не сразу, попросил, чтобы помогли ему с жильем в Москве. Я пообещал и сделал, "выбил" квартиру у тогдашнего главы столичного горисполкома Промыслова.

Так на Таганке появился новый талантливый художник, а спектакль по повести Бориса Васильева стал событием в жизни театральной столицы.

Станислав Ростоцкий пришел на премьеру "Зорь" и загорелся идеей снять художественный фильм. Он сделал прекрасную картину, которую зрители до сих пор смотрят с большим удовольствием. Со Стасом мы боевые друзья, однополчане, он служил рядовым в моем 6м гвардейском кавалерийском корпусе. Он тоже инвалид войны. Как, к слову, и Григорий Чухрай. С Гришей мы воевали на разных фронтах, познакомились и подружились уже после Победы. Я сыграл почти во всех картинах Чухрая - "Сорок первый", "Чистое небо", "Жизнь прекрасна"...

И он, и Ростоцкий были талантливыми режиссерами, прекрасными людьми, с которыми меня связывали долгие добрые отношения. Жаль, их давно нет рядом, оба ушли из жизни в 2001 году. А я вот задержался на белом свете...

Заслуженный ветеран

- Чтобы молодым рассказывать о былом.

- Да, дома не сижу. Постоянно зовут на встречи, творческие вечера. Недавно даже на Сахалин летал...

- 9 Мая как отмечаете, Николай Лукьянович?

- Последние лет сорок, а может, и больше меня приглашали на Красную площадь, и я вместе с другими ветеранами с трибуны следил за военным парадом. Но в прошлом году впервые за долгое время не позвали. И в этом тоже. Оказывается, кто-то проявил заботу о стариках, которым, видите ли, трудно выдержать нагрузку, связанную с праздничными мероприятиями. Спасибо, конечно, за такое внимание, но нас об этом спросили? Например, я до сих пор сам вожу машину, в середине апреля участвовал в акции под названием "Библионочь", читал стихи на Триумфальной площади у памятника Владимиру Маяковскому...

А на парады теперь вроде бы собираются звать тех, кто не старше восьмидесяти. Но если учесть, что страна отметила 71-ю годовщину Победы, получается, в мае 45-го этим ветеранам исполнилось максимум девять лет. Впрочем, опять начинаю ворчать, хотя обещал не роптать на жизнь.

Как говорится, лишь бы не было войны. С остальным справимся...

Песня о моем старшине

• Я помню райвоенкомат:
• "В десант не годен - так-то, брат, -
• таким, как ты, там невпротык..."
• И дальше - смех:
• мол, из тебя какой солдат?
• Тебя - так сразу в медсанбат!..
• А из меня - такой солдат, как изо всех.
• А на войне как на войне,
• а мне - и вовсе, мне - вдвойне.
• Присохла к телу гимнастерка на спине.
• Я отставал, сбоил в строю,
• но как-то раз в одном бою -
• не знаю чем - я приглянулся старшине.
• Шумит окопная братва:
• "Студент, а сколько дважды два?
• Эй, холостой, а правда - графом был Толстой?
• И кто евонная жена?...
• "Но тут встревал мой старшина:
• "Иди поспи - ты ж не святой,
• а утром - бой".
• И только раз, когда я встал
• во весь свой рост, он мне сказал:
• "Ложись!.. - и дальше пару слов
• без падежей. -
• К чему две дырки в голове!
• "И вдруг спросил: "А что в Москве,
• неужто вправду есть дома
• в пять этажей?..
• "Над нами - шквал. Он застонал.
• И в нем осколок остывал.
• И на вопрос его ответить я не смог.
• Он в землю лег - за пять шагов,
• за пять ночей и за пять снов -
• лицом на запад и ногами на восток.

Владимир Высоцкий

• * Клуни - хозяйственные постройки.