Александр Жуков посвятил жизнь спасению попавших в беду

Первая пуля попала мне в левое плечо, раздробила сустав. Было чувство, будто руку оторвало. Дикая боль, парализующая. Через секунду - ранение в правое предплечье, потом в левую ногу, под колено. Знаете, как подсечка сзади. Я начал заваливаться, но успел поймать еще одну пулю в правую сторону груди...

Прыжок

- Вы заговоренный, Александр Петрович?

- Почему? Мне так не кажется. Сомневаюсь...

- В огне не горите, в воде не тонете, даже пуля, как выясняется, вас не берет.

- Стечение обстоятельств. Скорее, меня можно назвать везучим. Вот этого не отнять. В юности увлекся прыжками с парашютом, навсегда полюбил это дело, служил в армии, стал офицером, полковником, долго был начальником парашютно-десантной поисково-спасательной службы. Считаю, карьера сложилась. Да и жизнь удалась.

В целом...

- Вы ведь родом с Донбасса?

- Из поселка Коммунар Харцызского района Донецкой области. Отец после армии по комсомольской путевке приехал работать на шахту, рубил уголек, встретился с моей будущей мамой, женился...

Когда мне было лет пять, семья вернулась на отцовскую родину в Орловскую область. Начальная школа находилась в соседней деревне, километрах в двух от нас. Отучился я там первый класс и перебрался в Знаменский интернат. Тот уже подальше, в семи километрах от нашего дома. На субботу и воскресенье уходил к своим, а утром в понедельник - опять в школу.

Кроме меня в семье росли еще четыре сестры. Одна постарше, остальные младшие. Мама работала дояркой на ферме, а отец почти сразу после возвращения на Орловщину стал инвалидом. Темная история. Ехал на электричке из города, его вывели в тамбур и на ходу вытолкнули из вагона... В итоге потерял ногу ниже колена и руку до предплечья. До конца жизни отец получал пенсию по инвалидности, был сторожем в школе, истопником, занимался домашним хозяйством - как мог.

Летом я траву косил, ухаживал с сестрами за скотиной и птицей. У нас были коровы, телята, поросята, утки, гуси, куры... Все как положено.

В парашютную секцию ДОСААФ я записался еще в интернате. Вообще-то шел в автошколу, хотел получить водительские права, но увидел планерный аэроклуб, заглянул в класс, где проходило занятие, и... остался. В десятом классе прослушал курс теоретической подготовки, правда, прыгнуть с парашютом долго не получалось.

- Почему?

- Меня распирало желание поделиться новостью с друзьями. Рассказал пацанам, что хожу в клуб, ну и они тоже решили записаться. Всем классом... А директор школы запретила нам прыгать, заявила: вот получите аттестат и делайте что хотите, меня это уже не будет касаться...

Словом, первый прыжок с парашютом я совершил уже после окончания школы-интерната, когда учился в Орловском техникуме электрификации сельского хозяйства. К моменту призыва в армию у меня был 381 прыжок.

- Самый первый наверняка стоит особняком?

- Я не только впервые прыгнул с парашютом, но и на самолете полетел! Случилось это в мае 1978-го. Пока поднимались в небо, смотрел в иллюминатор на землю и облака, пытался разглядеть свою деревню. Интересно! На высоте 1200 метров распахнулся люк в нашем Ан-2, и вот тут мне стало малость не по себе. Я ведь должен был открывать прыжки, так инструктор решил. Подошел к краю и стою, дальше шагнуть не могу, ноги подкашиваются. Но у меня за спиной сидели девчонки, как перед ними ударить лицом в грязь? Раньше я видел ребят, которые не сумели пересилить страх, не прыгнули. Остальные самостоятельно приземлялись на землю, а эти несчастные, опустив глаза, бочком выходили под презрительными взглядами из самолета с неиспользованным парашютом...

В общем, я взял себя в руки и шагнул в бездну. Далее оставалось выполнить действия, отработанные на тренировках до автоматизма. Конечно, в первое мгновение душа уходит в пятки. Все-таки человек рожден ходить по земле, а не сигать с небес. Но чувство свободного полета мне очень понравилось, захотелось повторить еще и еще...

- ЧП при прыжках с вами случались?

- Неоднократно. Если не раскрывался первый парашют, спасал запасной. Сколько бы ни было у тебя за плечами прыжков, каждый новый - стресс, испытание. Медики проверяли: даже у опытных парашютистов в такие минуты пульс зашкаливает за сто ударов. Главное - не растеряться, не запаниковать в момент отказа парашюта. Страх ведь бывает разным: один человек цепенеет от ужаса, теряет способность действовать и даже двигаться, а второй - наоборот - излишне дергается, суетится. Пугаться лучше на земле, после того, как все осталось в прошлом и благополучно завершилось.

Все нужно делать вовремя. Когда я служил в учебной дивизии ВДВ в Литве, на моих глазах насмерть разбился мастер спорта, совершивший до того свыше тысячи прыжков. Домаркас выполнял акробатический элемент в составе группы, потом все разошлись в стороны, а у него отказал парашют. Парень слишком рано рванул кольцо запасного, основной купол не успел отцепиться...

- После того как видишь такое, трудно в следующий раз зайти в самолет?

- Есть технология психологического восстановления профессиональных парашютистов. Если человек вел себя в воздухе адекватно, реагировал правильно, ему тут же дают возможность совершить еще прыжок. Как говорится, вышибить клин клином. Иначе может укорениться страх, выработаться комплекс.

Знаю примеры, когда опытные ребята, члены сборной команды, теряли уверенность после осечек с парашютом. Помните, как в фильме "В бой идут одни "старики": немец не уклонился от тарана и наш ас морально надломился?... В подобной ситуации лучше сразу уходить, чтобы не доводить до беды.

- Сколько у вас прыжков, Александр Петрович?

- 7800. Последний раз - в Арктике. В 2006-м проводили там учения и тренировочные сборы по подготовке спасателей и оказанию помощи в условиях Крайнего Севера. После этого сказал себе: "Все, достаточно".

Война

- Когда вы решили стать профессиональным спасателем?

- Срочную службу я проходил в учебной дивизии Военно-воздушных сил под Каунасом. Совершил более тысячи прыжков, вошел в сборную ВДВ Прибалтийского округа. Потом на два года уехал учиться в Ленинградский военный институт физкультуры на базе университета имени Лесгафта. Получив в 1986-м диплом и звание младшего лейтенанта, вернулся в штаб 15-й воздушной армии в Риге, где мне предложили должность начальника парашютно-десантной службы вертолетного полка, дислоцированного в уже хорошо знакомом Каунасе. Прежнего начальника перевели в Афганистан, и образовалась вакансия. Конечно, я согласился. Это было большое везение!

Там же, в Литве, я женился. Можно сказать, на однополчанке. Рита тоже парашютистка, мастер спорта, входила в сборную ВДВ. Наша дочь Маша родилась в Каунасе.

В Прибалтике я служил с 1980 года по 1993-й. Не считая двухлетнюю учебу в Ленинграде. В декабре 91-го СССР рухнул, и ставшие независимыми страны Балтии вскоре попросили нас с вещами на выход. Вежливо и не очень. Меня позвали на аналогичную должность начальника поисково-спасательной службы в управление армейской авиации на Северном Кавказе, располагавшееся в Ростове-на-Дону. Приглашали и в Московский округ, но я выбрал южные края, посчитав, что там климат лучше, больше погожих дней, а значит, возможностей прыгнуть с парашютом. Я ведь это занятие не оставлял.

- А в декабре 94-го началась первая чеченская кампания...

- Да, пришлось в ней участвовать. Я был начальником звена управления Северо-Кавказского округа, организовывал поисково-спасательные операции, занимался эвакуацией летного состава. Наша наземная команда состояла в основном из инженеров, они пытались на месте отремонтировать поврежденную технику. Кроме того, мы наладили взаимодействие с разведгруппами и спецназом. Это уже из опыта войны в Афганистане. Бойцы прикрывали тылы, пока мы спасали летчиков и вертолеты. Штаб располагался в Моздоке, а дежурных аэродромов было много - и Ханкала, и Грозный-Северный, и другие.

- Сколько экипажей вы вытащили?

- Точную цифру по людям не назову, но помню, что в первую кампанию мы провели 38 спасательных операций. Сегодня уже можно открыто об этом говорить: Российская армия, по сути, была плохо готова к боевым действиям в Чечне. И тактически, и технически. Могу сказать про вертолеты: исправных машин оказалось мало, а те, что имелись, в массе своей давно устарели.

Конечно, мы собирались идти до конца, однако в августе 96-го случился Хасавюрт, в дело вмешалась большая политика... Мое личное мнение: если бы не то перемирие, боевиков обязательно додавили бы. Впрочем, так считал не только я, многие офицеры и солдаты чувствовали себя не слишком комфортно, когда нам пришлось уйти из Чечни. Столько народу почем зря положили...

В итоге осенью 99-го контртеррористическую операцию начинали, по сути, заново.

Но до того я успел на год слетать в командировку в Анголу, где в составе нашей миротворческой миссии отвечал за поисково-спасательное обеспечение авиагруппы. Луанда, Лубанго, другие города и провинции... Те же привычные задачи - дежурства, подготовка летчиков...

Вернулся в Ростов, а вскоре - вторая чеченская кампания. В этот раз мы лучше подготовились: и новая техника появилась, и предыдущие ошибки постарались учесть. Теперь мы работали не только с летчиками, оказавшимися на территории боевиков, но помогали и спецназовцам, при необходимости производили их срочную эвакуацию. Вывозили и мирных жителей, больных, стариков, раненых.

- А что случилось в конце января 2000 года?

- Накануне в Аргунском ущелье у села Харсеной высадили группу спецназа ГРУ. Боевики ее обнаружили и стали преследовать. Трое наших получили ранения, пулеметчик - тяжелое, в живот. Надо было спасать ребят. Командир 325-го вертолетного полка Герой Советского Союза Николай Майданов лично производил высадку группы, и он же полетел за ней. При снижении "Ми-8" попал под плотный огонь неприятеля, одна из пуль через остекление кабины угодила в Николая Саиновича, он погиб на месте. Летчик-штурман взял управление на себя и вернул машину на базу. Майданову посмертно присвоили звание Героя России и с воинскими почестями похоронили в Санкт-Петербурге.

Но спецназ по-прежнему ведь оставался в ущелье. Сделали еще несколько попыток эвакуировать группу, однако они ничем не закончились. В итоге командующий генерал Базаров поставил задачу передо мной: возглавить спасательную операцию на месте ее проведения и принять решение по ситуации.

Полетели. Я спустился вниз и приказал первым поднять на борт пулеметчика, потерявшего много крови. Едва затащили парня в кабину, боевики открыли сильный огонь, пришлось почти сразу прервать операцию, чтобы не лишиться еще одного вертолета. Я дал целеуказание летчикам по огневым точкам противника и обсудил расклад с командиром группы. Пока работала боевая авиация, мы ушли с высоты, решили попробовать найти пригодную площадку для посадки вертолетов. Стемнело, переночевали в лесу. Вроде бы отыскали подходящее место вблизи старого кладбища, но при дневном свете рассмотрели, что сесть мешает большое дерево посреди поляны. Тянуть было нельзя, поскольку боевики шли по пятам.

Вызвали две "вертушки", стали поднимать бойцов в спасательных креслах по лебедкам. В один вертолет помогал загружаться я, в другой - майор Анатолий Могутнов, мой подчиненный. Тут ведь нужна специальная сноровка, чтобы правильно закрепить человека в кресле и он не выпал при подъеме. Словом, когда боевики приблизились на расстояние прямого выстрела, на земле оставались мы с Толей и спецназовец Дима Бегленко, снайпер. Бандиты открыли огонь из гранатометов по вертолетам, и я приказал летчикам подняться повыше. Стрелкового оружия у нас с Толей не было, а у Бегленко закончились патроны к винтовке. У Могутного в подсумке остались только три гранаты Ф-1.

Мы попытались прорваться, но боевики прижали нас к ручью и начали окружать. Что делать? Сдаваться в мои планы не входило, понимал, что в живых меня вряд ли оставят, только еще помучают перед смертью. В общем, вынул я чеку из Ф-1 и зажал гранату в ладони. Толя с Димой переглянулись и сделали то же самое. Сидим, ждем, пока боевики подойдут поближе.

Вдруг мне под ноги упала граната РГД, брошенная кем-то из бандитов. Успел подумать: ну вот и все, последний мой прыжок. Автоматически начал отсчет, как перед открытием парашюта: и-и - раз, и-и - два, и-и - три... Смотрю, граната не взрывается.

Говорю парням: значит, рано нам помирать, поживем пока.

По команде дружно швырнули Ф-1 в сторону боевиков и попробовали уйти, выскочить из кольца.

Не получилось. Догнали нас, еще и подранили. Мне пуля попала в мягкие ткани левой руки, Анатолию раздробило кость...

Плен

- Сильно били?

- Не поскупились... Ко мне подошел главарь боевиков и будничным голосом сказал: "Буду сейчас твою голову резать". После побоев я не чувствовал боли и даже хотел, чтобы все поскорее закончилось. Поэтому ответил: "Давай, если тебе больше делать нечего". И, наверное, он отрезал бы, если бы кто-то из членов банды не полез в карман моей куртки и не вытащил удостоверение подполковника из штаба СКВО. Увидев документы, боевик закричал: "Не режь! Обменяем его на своих или выкуп возьмем!"

Так я сохранил голову на плечах. Позже выяснилось, что мы попали в руки полевого командира Салаудина Тимирбулатова по прозвищу Тракторист. Когда-то он действительно работал на тракторе и даже избирался депутатом райсовета, а во время войны прославился тем, что под видеокамеру перерезал горло нашим бойцам и ролики выкладывал в Интернет. Конченый отморозок, мразь!

Нас отвели в село Борзой. Это там же, в Шатойском районе. Бандиты потребовали, чтобы я вызвал вертолет со спасателями. Видно, Тракторист посчитал, что ему поперла удача, ведь в тот день его боевики уже сбили "Ми-24" из Буденновского полка. Экипаж погиб.

Я понимал: мой отказ выполнить приказание спровоцирует дополнительную агрессию. Опять потянутся за кинжалом или автоматом, чтобы меня прикончить. Поэтому ответил в том смысле, что в сумерках никто за нами не полетит, надо дождаться утра.

С рассветом опять приходят с тем же: "Вызывай!" Мне нужно было подать какой-то сигнал своим, чтобы поняли: мы в плену. И тут я сообразил: стоп, комполка Майданов ведь погиб, дай-ка воспользуюсь позывным Николая Саиновича. Говорю боевикам: "Скажите, что Шестисотый просит помощи". Они так и передали. Информацию доложили командующему армейской авиации. Алексей Федорович ни секунды не сомневался: "Позывной Майданова? Ясно. Жукова взяли боевики..."

Вертолеты прилетели, покружились над ущельем на высоте двух-трех километров. Тракторист ко мне: "Почему не снизились? Ты их предупредил!" Ну, я плечами пожал. Доказать-то бандиты ничего не могли.

А дальше начались будни плена. Бесконечные допросы, попытки склонить меня к принятию ислама... Я не сомневался: им в пропагандистских целях важно показать всему миру, что русский подполковник, офицер штаба округа отрекается от прежней веры и становится мусульманином. Ведь допросы снимались на видео, передо мной постоянно стояла работающая камера. Я тянул время, как мог. Это все тоже входит в правила боевого выживания, которым меня учили. Отвечал, что в церковь никогда не ходил, хотя и крещеный. Мол, не то что Коран, даже Библию не читал. Бездумная смена веры - это предательство, за которое перестану себя уважать. Как буду смотреть в глаза жене, детям, соседским мальчишкам, товарищам? Если и решу принять ислам, то на свободе, не в плену, без всякого давления и принуждения.

Такие вот тактические разговоры вел... А через какое-то время меня передали в банду Арби Бараева.

- С целью?

- Командование не оставляло попыток вытащить нас из плена. Искали для этого варианты. Вышли на людей Бараева, начали вести с ними переговоры об обмене. А там были отъявленные головорезы, у которых руки не по локоть в крови - выше. Кстати, не только чеченцы. Русские, украинцы, иорданцы, еще какие-то арабы... Интернациональный сброд ублюдков!

На кого именно собирались меня обменять, не знаю. Вроде бы на одного из родственников Бараева. Из Борзоя нас перевели в лагерь в горах, держали под постоянным присмотром. В одну из ночей охранник принес клочок бумаги, на котором - три вопроса. По одному для каждого из нас. Я должен был написать отчество Юрате. Когда проходил службу в Каунасском вертолетном полку, укладчицей парашютов у меня была старшина Юрате Карловна Гудникеня, местная литовка. Конечно, ее отчество назвать мог только я. У Толи Могутнова спросили имя его сына, родившегося накануне. И Диме Бегленко задали такой же личный вопрос, на который лишь он знал ответ. Наши хотели удостовериться, что боевики готовят к обмену тех, кого надо, не подсунут других. Может, нас уже и в живых давно нет, а бандиты готовят засаду?

Словом, написали мы записку, подтвердили свои личности.

На следующую ночь пришли уже несколько боевиков, приказали мне собираться, усадили в машину и куда-то повезли. В принципе я догадывался, куда. Вернее, зачем. Но все сорвалось в последний момент. По недоразумению. Такие спецоперации, как обмен, держатся в полной секретности, детали не подлежат разглашению, их знают лишь причастные. Вроде все шло нормально, но когда мы выдвинулись на место, по квадрату был внезапно нанесен артиллерийский удар. Так совпало, чистая случайность! Наши отрабатывали по заранее намеченным целям. Боевики расценили это как срыв договоренностей, стали орать: "Раз федералы не хотят обмена, будем кончать с тобой. Готовься!"

Но все-таки подполковник из штаба - ценный трофей, поэтому еще одну попытку завербовать меня предпринял Хаттаб.

- Тот самый?

- Собственной персоной.

Правда, до этого удалось освободиться Толе и Диме. Федеральные войска сжимали кольцо вокруг Аргунского ущелья, боевики стали уходить выше в горы. Местные жители упросили отдать им двух пленных и отправили Могутнова с Бегленко вперед, навстречу нашим. Мол, скажите, что боевиков в селе нет, пусть не стреляют, мы ведь вас спасли. Такой способ задобрить и откупиться...

А меня бандиты увели с собой. Имам из отряда продолжал обработку, вел беседы на тему ислама. Грамотный был мужик, с высшим образованием, но я стоял на своем. В конце концов к делу подключился Хаттаб. Видимо, ему надоело ждать. Имам предупредил: "Хаттабу надо отвечать четко. Да или нет. Если откажешься, живым из блиндажа не выйдешь". Разговор таким и получился. Через переводчика Хаттаб спросил: "Принимаешь нашу веру?" И смотрит в глаза, не отрываясь. Ну, думаю, вот и конец тебе пришел, Петрович. Набрал в грудь воздуха, чтобы произнести "нет", но меня на секунду опередил имам, попросил еще несколько дней, чтобы поработать со мной. Мол, русский уже колеблется, вот-вот созреет. Вольно или невольно спас от смерти...

Вскоре начались тяжелые бои, наши крепко прижали боевиков, те стали прорываться, уходить в разные стороны. Меня передали в банду Гелаева, с которой я оказался в Комсомольском. В селе никого из мирных жителей не осталось, они успели бежать. Утром войска полностью блокировали населенный пункт и стали планомерно уничтожать бандитов, пресекая любые попытки прорыва.

- Это когда происходило?

- 16-18 марта 2000-го. Почти два месяца в плену...

Руслан Гелаев приказал своему отряду, в котором насчитывалось, думаю, бойцов 400-500, разделиться на группы и уходить через минные поля, а сам с ближайшим окружением под шумок просочился сквозь наши кордоны. Знал секретные тропы, он же был местным, из Комсомольского. Спасся в тот раз ценой чужих жизней...

Спасение

- А что вы?

- Меня и других пленных перед рассветом 18 марта боевики погнали на минные поля. А сами шли сзади, по нашим следам. Сказали: "Как Аллах решит. Повезет - останешься живым".

Поле шириной метров 300. Оно показалось мне бесконечным. Идешь и понимаешь, что каждый следующий шаг может оказаться последним... Добрался до берега реки Гойта, решил двигаться дальше по воде. Думаю: "Здесь-то мин быть не должно". Боевики - за спиной.

И тут начался шквальный огонь. Мы вышли точнехонько на засаду! Боевики молчать не стали, ответили, я оказался зажат с двух сторон. Первая пуля попала мне в левое плечо, раздробила сустав. Было чувство, будто руку оторвало. Дикая боль, парализующая. Через секунду - ранение в правое предплечье, потом в левую ногу, под колено. Знаете, как подсечка сзади. Я начал заваливаться, но успел поймать еще одну пулю в правую сторону груди. До сих пор не понимаю, как сразу не потерял сознание...

Упал навзничь спиной в воду и стал тонуть.

Когда я проходил курс боевого выживания, альфовец объяснял мне: "Запомни, не бывает безвыходных ситуаций. Если лишился одной руки, остается вторая. Обе перебиты, упирайся ногами, цепляйся за жизнь до последнего!" Я так и сделал. Правда, цепляться мог только уцелевшей правой ногой...

Оттолкнулся от дна, всплыл, глотнул воздуха, нырнул, еще раз оттолкнулся. Кое-как добрался до берега, уперся затылком в камень, лежу, из воды лишь лицо торчит. Вокруг плывут тела боевиков, наши их всех упаковали, на тот свет отправили... Думаю, вот помру сейчас, найдут потом и даже от этих уродов не отличат, у меня ведь за полтора месяца борода отрасти успела, а офицерскую форму давно сняли...

Вдруг слышу: какое-то шевеление на блокпосту. Кричу: "Боец, я - свой, подполковник из штаба СКВО Жуков". Солдат отзывается: "А ты где? Не вижу". Думаю: если укажу точные ориентиры, выпустит очередь из автомата на всякий случай, добьет, и конец истории. Кто будет в такой ситуации разбираться? Говорю: "Командиру доложи, что раненый Жуков просит о помощи". А сам держусь из последних сил, упираюсь здоровой ногой в дно. Кровь хлещет, вода ледяная, холод жуткий...

Через минуту приходит офицер из Вологодского СОБРа. К счастью, он знал меня, летал когда-то с нами в группе огневого обеспечения. Кричит: "Обозначь место. Подними руку". Отвечаю: "Не могу. Обе перебиты, а может, оторваны. Одна нога цела". Подползают четверо молоденьких бойцов и смотрят на меня в замешательстве: "Дядя, ты же весь того... в дырках... Как тебя поднимать? За что брать?" Говорю: на плащ-палатку аккуратно перекатите, несите бережно и нежно.

Пока тащили до блокпоста, потерял сознание. Пришел в себя от холода. Рядом прапорщик сидит. Спрашивает: "Может, спирту дать?" Прошу: "Залей пару глотков". От выпитого чуть потеплело. Собровец продолжает: "А курить хочешь?" Киваю радостно: "Воткни сигарету в рот". Затянулся от души. Успел подумать: "Теперь и помирать не так противно". И опять отключился.

Очнулся в вертолете, лежал завернутый в красное ватное одеяло. Повезло, что за мной быстро прилетели. И еще одна большая удача: прямо на аэродроме в Ханкале был развернут полевой госпиталь, куда по случаю приближавшихся выборов президента России привезли врачей из питерской военно-медицинской академии. Классные специалисты! Я оказался их первым клиентом. Они меня спасли, вернули с того света. Потом уже узнал, что на операционном столе случилась остановка сердца...

Когда пришел в себя после наркоза, увидел командующего группировкой Геннадия Трошева, а за его спиной... Кадырова-старшего. Я встречал Ахмата-Хаджи в плену. Он присутствовал на одном из первых моих допросов. Лично не допрашивал, не угрожал, нет, этого не было. Беседовал. Как муфтий Ичкерии. Уже потом Кадыров перешел на нашу сторону. Он ведь с босоногого детства знал Трошева, они вместе росли в Грозном. Видимо, Геннадий Николаевич и убедил Ахмата-Хаджи отказаться от поддержки боевиков.

В общем, попытался я что-то сказать командующему, но не смог: мешала трубка во рту, через которую откачивали кровь из легких. Кое-как стал делать доклад. Трошев перебил: "Я все знаю, знаю... Одно ответь: кто в тебя стрелял?" Кадыров в этот момент пристально на меня посмотрел. Я лежу и думаю: что говорить? Своих обвинять? На боевиков, которых наши покрошили, вину сваливать? Сказал, как есть: "Был ближний бой, шквальный огонь велся со всех сторон".

Тут Ахмат-Хаджи одобрительно кивнул и произнес фразу: "Считаю, он достоин звания Героя России".

- Первым это сказал?

- Да. Кадыров. А Трошев поддержал, дал команду готовить наградные документы.

Герой

- Что было потом?

- Эвакуировали в Ростовский окружной госпиталь, где провел более полугода. Реабилитация шла долго и тяжело, я перенес еще одну клиническую смерть. Или даже две...

Указ о присвоении звания Героя вышел 17 июня 2000-го. Я еще не научился ходить. На руках стояли аппараты Илизарова, мешавшие опереться на костыли. Спросили: "Не возражаете, если вручим вам Звезду в госпитале?" Ответил: "Категорически возражаю! Вот вылечусь, смогу пройти строевым шагом хотя бы сто метров, тогда и приеду к Кремль. Пусть наградят, как положено".

Накануне 23 февраля 2001 года президент Путин устраивал торжественный прием по случаю Дня защитника Отечества. И меня пригласили. Владимир Владимирович лично прикрепил Золотую Звезду на мой китель...

- Вы потом и в армию вернулись?

- После нескольких месяцев на больничной койке понял, что не могу больше лежать. Это же полная деградация! Ты прикован к постели, вокруг сплошь больные и раненые, невольно начинает казаться, что мир сужен до рамок палаты. А тут еще свищ на левой ноге образовался, кость начала плавиться, рана гноиться. Видимо, занесли инфекцию, когда ставили спицу. Мысли соответствующие полезли: получится когда-нибудь встать или судьба быть инвалидом? И сколько той жизни осталось?

Ясно увидел перспективу: если останусь в таком окружении, ни за что не поправлюсь. Стал заставлять себя. Как-то летом, когда уже мог на костыли опираться, вышел на прогулку во двор госпиталя и подумал: ну что мне по этому пятачку кружить? Схожу-ка домой.

До квартиры, где мы жили в Ростове, было километра полтора, не больше. Дорога у меня заняла часа три. Боялся, что не дойду, упаду. Шаг сделаю и дух перевожу. Еле-еле добрел. Но не остановился, на следующий день пошел опять. Так постепенно и расходился.

Даже съездил весь в гипсе в Нальчик, выступил в суде над Трактористом. Тимирбулатова удалось взять живым, и его дело рассматривалось на открытом процессе. Важно было дать свидетельские показания, ведь боевики обычно подчищали за собой, стараясь не оставлять очевидцев своих преступлений в живых. Мне и Толе Могутнову, который тоже приехал на суд, Трактористу возразить было нечего...

Лечил меня военврач центрального госпиталя СКВО Шачкин. Владимир Михайлович - исключительный человек, опытнейший травматолог, прошедший Афган и собиравший людей по кусочкам. И передо мной ведь маячила угроза ампутации обеих рук, но Шачкин их отстоял. Особенно сильно пострадала левая, где была разрушена головка сустава. Я и сейчас не могу поднять руку выше груди, хотя внешне это не бросается в глаза. И легкая хромота при ходьбе осталась, но я сознательно отказался от палочки, чтобы не привыкать.

Словом, тогда, в конце октября 2000 года, я уговорил Шачкина выписать меня из госпиталя, отпустить домой, пообещав, что каждый день буду приходить на перевязки.

Встал вопрос: что дальше? Пенсия по инвалидности? Такой вариант я сразу отмел. Пошел к Шачкину, говорю: "Хочу пройти медкомиссию, вернуться на службу". Владимир Михайлович отвечает: "Саня, ты чего? Чокнулся?" Я стою, молчу. Шачкин посмотрел на меня и понял, что не отступлюсь. Я пару раз съездил в Пятигорск в санаторий по травматологии, на лечебную физкультуру налег и еще чуть окреп.

А потом по выслуге лет ушел в отставку мой коллега-полковник. Там же, в Ростове. И я подал заявку на вакантное место. Геннадий Трошев поддержал мою кандидатуру. Так весной 2001 года я снова стал начальником поисково-спасательной парашютно-десантной службы, но теперь 4-й армии ВВС Северо-Кавказского военного округа.

Перед выходом на службу мне дали год для окончательной реабилитации. Должность высокая, и требования к ней предъявляются жесткие. Хоть ты начальник, тем не менее обязан прыгать с парашютом, выполнять норматив. Вот и меня стали вкрадчиво спрашивать: "Вы, Александр Петрович, совершаете прыжки?" Отвечаю: "Пока нет". Говорят: "Должны". Думаю, ладно, раз вам мало тех семи тысяч прыжков, которые я выполнил, прыгну еще. Не вопрос!

Отправился на медкомиссию, пояснил ситуацию. Окружные врачи не решились дать допуск. Даже с учетом моего опыта. Пришлось ехать за разрешением в Москву. Там с грехом пополам согласились.

Я полетел в Хабаровск на сборы начальников поисково-спасательных служб всех округов. Там впервые после ранения и прыгнул.

- Ощущения?

- Вернулся в родную стихию! Даже приземлился в центр креста, который выкладывают в качестве ориентира для особо подготовленных парашютистов. Продемонстрировал, что навыки со мной.

Потом еще прыгал много раз, совершил за следующие пять лет около 700 прыжков, но в 2006-м решил остановиться. У меня же нет цели установить какой-то рекорд, себе я давно все доказал. Да и другим, думаю, тоже.

- Когда вы в Москву перебрались?

- Меня не раз звали в Федеральное управление авиационно-космического поиска и спасания при Минобороны России. Это верхняя ступень, если брать по моей специализации, но я упорно отказывался от перехода. Мне нравилось служить на Кавказе. Ты всех знаешь, тебя все знают, любые оргвопросы решаются в два счета... Соблазнил масштаб задач, которыми предстояло заниматься в Москве. Подумал - и согласился.

Сначала дали служебную квартиру на первом этаже пятиэтажки в поселке Заря, где расположен центральный командный пункт ВВС и откуда идет руководство спасательными операциями. Почти два года я прослужил в Заре. Потом перевели в столицу, предоставили жилье в районе Тропаревского лесопарка. Я работал в центральном аппарате управления авиационно-космического поиска и спасания, отвечал за обеспечение режима при запуске и посадке космических кораблей, в том числе непилотируемых объектов, спутников двойного назначения. Занимался и обнаружением возвращающихся с орбиты экипажей, искал в сибирских болотах, тайге и горах летчиков и пассажиров пропавших вертолетов...

Все складывалось нормально, но тут началось очередное реформирование армии и нашу структуру, по сути, пустили под нож. Из 180 сотрудников оставили 20. Управление развалили, профессионалов разогнали. В 2007 году я написал рапорт, уволился в запас.

Подумал-подумал и поступил во Всероссийский государственный университет юстиции при Минюсте России. Вопросами права я давно интересовался. Закончил учебу, получил диплом с отличием, а вместе с ним и предложение от Владимира Федотова, генерала в запасе, который знал меня еще по армии. Владимир Иванович к тому времени возглавлял НИИ транспорта нефти и нефтепродуктов. Сказал: "Приходи, будешь заниматься правовой защитой в нашей сфере". На первый взгляд совсем не мой профиль, но я ведь большую часть жизни был спасателем, а значит, защитником. Вот и работаю старшим научным сотрудником сектора патентоведения и охраны результатов интеллектуальной деятельности. Вроде бы мною довольны...

- А в небо не тянет?

- Оно мне снится. Этого, считаю, вполне достаточно.