Война разделила лучших поэтов Серебряного века на два непримиримых лагеря

(Запись в дневнике Чуковского от 26 апреля 1926 года).

Гумилев

До начала Первой мировой войны Николай Гумилев был ведущим сотрудником элитарного журнала "Аполлон". Редакция занимала роскошные апартаменты в Петербурге. Сюда приходили знаменитые художники, актеры и поэты. Здесь можно было увидеть первых красавиц столицы.

28 июля 1914 года, в день начала войны, Гумилев простился с "Аполлоном", - даже не зная, возьмут ли его на фронт. Ведь еще в 1907 году он получил "белый билет" на бумаге, скрепленной гербовой печатью:

"Сын Статского Советника Николай Степанович Гумилев явился к исполнению воинской повинности, но, по освидетельствованию, признан совершенно неспособным к военной службе, а потому освобожден навсегда от службы..."

30 июля "навсегда освобожденный" от военной службы Гумилев добивается от доктора Воскресенского признания его годным и получает свидетельство, - похоже, текст был продиктован доктору самим поэтом:

"Сим удостоверяю, что сын Статского Советника Николай Степанович Гумилев, 28 лет от роду, по иcследованию его здоровья оказался не имеющим физических недостатков, препятствующих ему поступить на действительную военную службу, за исключением близорукости правого глаза и некоторого косоглазия, причем, по словам господина Гумилёва, он прекрасный стрелок..."

Он покупает ворох подарков двухлетнему сыну Левушке, прощается с поклонницами и обожательницами, делает имущественные и денежные распоряжения. И выслушивает испуганные уговоры родных и упреки друзей: как же так, оставил журнал, бросил только созданный "Цех поэтов", забросил служение музам, пренебрег высоким искусством. Совсем скоро осуждение добровольцев станет в светских и интеллигентских кругах почти всеобщим. Осуждали, конечно, между собой, за кулисами, напоказ отдавая дань патриотической риторике. Вольноопределяющихся (так тогда называли добровольцев) из дворян упрекали чуть ли не в сословном предательстве, вольноопределяющихся из академической и художественной интеллигенции - в забвении "высших интересов" и "дела свободы"...

А Гумилев 30 сентября 1914 года вместе со 124-мя вольноопределяющимися прибывает в Лейб-Гвардии Уланский Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полк, только что отведенный из Восточной Пруссии на отдых и пополнение после тяжелых боев. Он служит рядовым кавалеристом во взводе разведки, в ноябре участвует в новом наступлении, в рейдах по немецким тылам. И не ведает, что номер его "Аполлона", посвященный началу войны, открывается большой подборкой патриотических стихов семи поэтов и одной поэтессы: Сергея Маковского, Георгия Иванова, Михаила Кузмина, Владимира Шилейко, Михаила Лозинского, Осипа Мандельштама, Бориса Садовского и Анны Ахматовой.

Блестящие имена, слава русской поэзии Серебряного века, а все стихи (кроме ахматовских) - заурядные, тусклые, вымученные.

Маковский, Иванов, Кузмин

Маковский привычно грезил:

Девятнадцатилетний Георгий Иванов петушился:

Ахматова

Только за ее стихи Гумилеву не было бы стыдно. Странная ситуация: мужчинам-поэтам в одно мгновенье отказали и талант, и вкус, и всякое нравственное чувство. И только женщина спасла положение, написав честные и скорбные строки:

Эпиграфом Ахматова поставила строки из Гумилева:

Это было единственное упоминание о Гумилеве в этом номере "Аполлона".

Лившиц

Как получилось, что в отсутствие Гумилева его друзья-поэты вдруг будто ослепли, написав и опубликовав совершенно заурядные (хоть и весьма патриотические) стихи? Иванов, Шилейко, Лозинский, Мандельштам... Молодые люди не могли не раздумывать об участи своих ровесников на войне и своей собственной судьбе. Что же произошло с людьми огромного ума и таланта?

Я нахожу этому лишь одно объяснение. Не последовав за Гумилевым, оставшись в столичном комфорте и сытости, они принуждены были всячески заглушать свою совесть, свое чувство долга. А что хорошего можно написать в состоянии душевной раздвоенности?

Тут надо вспомнить и об ученике Гумилева молодом поэте Бенедикте Лившице. Он был призван летом 1914 года, воевал, был ранен и награжден Георгиевским крестом. Корней Чуковский вспоминал: "Помню, мы втроем, художник Анненков, поэт Мандельштам и я, шли по петербургской улице в августе 1914 г. - и вдруг встретили нашего общего друга, поэта Бенедикта Лившица, который отправлялся (кажется, добровольцем) на фронт. С бритой головой, в казенных сапогах он - обычно щеголеватый - был неузнаваем. За голенищем сапога была у него деревянная ложка, в руке - глиняная солдатская кружка. Мандельштам предложил пойти в ближайшее фотоателье и сняться..."

Замечательно то, что Гумилев, переписываясь почти со всеми "аполлоновцами", не упрекает их. Скорее жалеет - они обделили себя, не пережили того, что пережил он.

Гумилев

1 ноября 1914 года Гумилев писал своему коллеге в редакцию: "Пишу тебе уже ветераном, много раз побывавшим в разведках, много раз обстрелянным... Все, что ты читал о боях... я видел своими глазами и во всем принимал посильное участие. Дежурил... ходил в атаку (увы, отбитую орудийным огнем), мерз в сторожевом охраненьи... В общем, я могу сказать, что это лучшее время моей жизни... Почти каждый день быть под выстрелами, слышать визг шрапнели, щелканье винтовок, направленных на тебя, - я думаю, такое наслажденье испытывает закоренелый пьяница перед бутылкой очень старого, крепкого коньяка..."

Приказом по Гвардейскому кавалерийскому корпусу от 24 декабря 1914 г. N 30 Николай Гумилев награжден Георгиевским крестом 4й степени N 134060. Через несколько дней произведен в унтер-офицеры.

Георгиевский крест вручала Гумилеву императрица Александра Федоровна. Это было не первым и не последним пересечением судьбы поэта с судьбой императорской семьи, но именно с тех пор отношение Гумилева к семье Государя окончательно обрело глубоко личный оттенок.

Когда в июле 1918 года Гумилев от мальчишки-газетчика узнает о расстреле большевиками царской семьи в Екатеринбурге, он скажет своей спутнице: "Я им этого не прощу". Именно с того дня отношения Гумилева с Советами приобретают характер поединка чести, дуэли на десяти шагах, в которой новая власть не рисковала ничем, а он шел прямо на пистолет...

Весной 1916 года Гумилев сильно простудился на фронте. Врачи нашли в легких опасный процесс и настояли на отправке георгиевского кавалера в госпиталь. Николай Степанович попал в лазарет Большого дворца в Царском Селе (сюда привозили по преимуществу офицеров тех полков, шефами которых были Александра Федоровна или великие княжны). Именно в этом лазарете императрица исполняла обязанности старшей медицинской сестры, княжны Ольга и Татьяна служили сестрами милосердия, а Мария и Анастасия устраивали для раненых концерты...

Да, война, но дети остаются детьми и Гумилев придумал подарок для Анастасии: поздравительный адрес к ее 15-летию от имени пятнадцати раненых, находившихся с поэтом в одной палате. Адрес написали, конечно же, в стихах. Примечательно, что ничего особенно гумилевского в них нет. Николай Степанович и в сочинительстве твердо держался боевого товарищества и выпячивать свой талант в таком коллективном творчестве считал неуместным.

Анастасия до конца своей короткой жизни хранила светлую память о работе в госпитале, о раненых. Очевидно, вспоминала и Гумилева, который преподносил ей адрес с трогательными стихами. Возможно, вспоминала и другого знаменитого поэта, который читал свои стихи в Царском Селе. Он не отличался галантностью манер, но от него невозможно было оторвать глаз: голубоглазый и златокудрый как Лель, до смешного самоуверенный, с неожиданно сильным голосом.

Есенин

Конечно, это был Сергей Есенин. С февраля по июнь 1916 года он служил санитаром военно-санитарного поезда N 143, который курсировал по маршруту Царское Село-Киев-Ровно-Гомель, собирая по пути следования раненых. С июля 1916 года Есенин служит в госпитальной канцелярии и какие-то служебные документы на Гумилева, возможно, проходили через его руки.

20 марта 1917 года Есенина рекомендовали курсантом в школу прапорщиков. Он покинул часть, но в школу не явился.

За несколько дней до этого Владимир Маяковский, служивший в учебной автомобильной школе, отказался подчиняться своему командиру, а потом и вовсе поднял бунт против своего начальника, который до этого относился к поэту с отеческим вниманием и вручил ему серебряную медаль "За усердие".

К этому времени понятия чести и долга были уже свергнуты вместе с царским престолом, и молодые поэты не нашли ничего стыдного в том, чтобы нарушить присягу. Впрочем, Сергею и Владимиру было всего-то по двадцать с хвостиком. В ту пору и мудрецы теряли голову...

Летом 1917 года, когда дезертиры стали проклятием России, Есенин и Маяковский внутренне отмежевались от дезертирства. Слишком страшным оказалось его лицо. Вчерашние солдаты грабили, насиловали, совершали бессмысленные убийства. Впрочем, своя логика в этих убийствах была. Дезертиры чаще всего расправлялись с теми, кто пытался их остановить или пристыдить. С теми, чей взгляд они не могли выдержать. Сначала это были их командиры, офицеры и генералы, а потом и просто порядочные люди. Так дезертиры убивали свою совесть.

В "Анне Снегиной" Есенин вспоминает о своем дезертирстве. Но стихи при всем их бахвальстве не удались Сергею. Ища себе оправдание, он не договорил что-то самое главное.

Когда в 1925 году Есенин писал "Анну Снегину", Гумилев уже четыре года лежал расстрелянный в безвестной могиле.