Мне скучно, буйабес!

Что делать, Фауст? Приятели устроили день буйабеса.

Почти по Пушкину: мне скучно, буйабес.

Буйабес, прованский рыбный суп, готовится на тысячу ладов и вариаций - наваристо и густо. Морские скорпионы, морской петух, другая рыба свежего улова, креветки, мидии - все сразу. Так что дымящийся картофель не поместится - его могут подать отдельно. Дух пряностей не расплывается, а как-то стелется.

К буйабесу, если привередничать, то лучше белое из долины Роны. Но подойдет и красное из винограда Гренаш.

Конечно, спасская уха из налимов легко могла бы сбить с буйабеса спесь - ну да, ее не набивали плотно разнообразными морскими гадами, она остра, но не настолько. Дело спорное. Но точно - русскую уху уравновешивают только запотевшие графины (угадайте, с чем). Но! Опять же но! Изысканный Иван Сергеевич - и водка? Он, бывало, в Спасском пел дифирамбы шипучему "Редедеру". Но не к ухе же. А вот не надо думать, будто эти два понятия - Иван Сергеевич и водка - так уж несовместны. К счастью, есть свидетельство Флобера, знатока и обожателя яблочного кальвадоса.

Как-то в начале семидесятых - еще жива была, царствие ей небесное, старушка Жорж Санд (скончалась в июне 1876го) - Флобер с Тургеневым возвращались из ее усадьбы в Ноане. Сели в вагон - не повезло с соседями, чем-то они показались неприятными. Душа просила утешения. И тут - о чудо, о предусмотрительный Тургенев! - у него на этот случай оказалась живительная фляга.

Иван по кличке Теплая Груша и Гюстав по кличке Ротозей (любителем раздавать прозвища был Флобер) были спасены. Флобер потом рапортовал писательнице (23 апреля/ 4 мая 1873): "Утешились крепкими напитками, так как у милейшего московита дорожная фляга была наполнена превосходной водкой. У обоих было немного грустно на сердце. Мы не разговаривали и не спали".

Это к тому, что всякое бывало. Хотя Тургенев меру знал.

Что же до буйабеса, его любил особенно Золя, но и Доде мог с ним поспорить. Просто Золя периодически стонал, что смертушка к нему придет как раз от буйабеса, который поедался им "в неограниченных количествах". Иногда решал худеть - и ел без хлеба. Раз за три месяца сбросил сразу двадцать восемь фунтов (почти тринадцать килограммов). Гонкур считал - и правда, постройнел. Тургенев же предпочитал суп с потрошками. Или куриный. Про буйабес из уважения молчал .

Шумный Флобер - как вспоминал Доде - ел густо, смачно, настаивал на блюдах из откормленных руанских уток и масла требовал нормандского. Когда-то Эмму Бовари аж передергивало от того, как хлюпал супом ее постылый муж (роман признали аморальным - Флобер из-за него судился несколько лет), но женские капризы писателя не пугали: он-то был холост.

Гонкур однажды заказал имбирное варенье, и это почему-то запомнилось Доде. Сам же Гонкур оставил описание одного обеда: "зеленый суп, лапландские оленьи языки, рыба по-провансальски, цесарка с трюфелями". Но что-то как-то не наелись. Гонкур запомнил, что Тургенев "обещает угостить русскими вальдшнепами - лучшей дичью на свете".

Судя по записям Гонкура, Тургенев обещал и говорил безостановочно. Но если он в своей тарелке, все начинали его просто обожать. Душа компании. Хотя - славянская. Мог напустить туману, который для приятелей, конечно, тоже был "славянским". К любому повороту в разговоре у него история. К вину - пожалуйста - как на каком-то немецком постоялом дворе ему доводилось распить бутылку необыкновенного рейнского вина: ее откупорила дочь трактирщика, похожая на фаустовскую Гретхен, и то ли от нее, то ли от вина распространился запах фиалок - захочешь не забудешь.

Садились часов в семь. Часа в два ночи Золя с Флобером стягивали пиджаки. Тургенев - на диване. Гарсонов выставляли за дверь - лишние уши, а у них разговор по душам. Хотя кричали так, что слышно всюду. И чуть не до утра. О том, что жизнь злодейка, ремесло писателя собачье, о женщинах, о смерти и о книгах - без ложной лести. Обеды вечно совпадали: у Флобера вышли "Искушение святого Антония", "Иродиада" и другие повести, у Гонкура - "Девка Элиза", у Золя - "Аббат Муре", у Доде - "Джек". Тургенев приносил из нового - "Живые мощи" и "Новь".

Обеды впятером (обычно их называют "обеды пяти") стали традицией с 14 апреля 1874-го. То в ресторане у Маньи, то у Вуазена, то у Пелле, Адольфа или Риша, за Оперой, на площади Комической оперы.

Доде в воспоминаниях: "Да, нас нелегко было накормить, парижские рестораторы должны нас помнить. Мы часто меняли их". Наедались - по 40 франков с каждого, по тем временам просто очень солидно. Поначалу собирались минимум раз в месяц. Со временем пореже - как получится. Сложилось так: им было хорошо друг с другом. Несмотря на разницу в литературном багаже и возрасте (самым старшим был Тургенев, Флобер - моложе на три года, Эдмон Гонкур - на четыре, Доде и Золя - на целых двадцать два), все равны друг другу. Над их обедами курился ореол "освистанных" - придумали такое правило, чтоб вежливо отшить непрошенных и нежелательных: обеденный кружок объединяет литераторов, чьи пьесы хоть однажды на театральной сцене провалились.

"В самом деле - Доде перечислял на всякий случай - мы все потерпели неудачу: Флобер - со своим "Кандидатом", Золя - с "Бутоном розы", Гонкур - с "Анриеттой Марешаль", я - с "Арлезианкой". К нашей компании хотел было примкнуть Дирарден (имеется в виду Эмиль де Жирарден, видный парижский публицист, строчивший и романы, муж поэтессы Дельфины Жирарден и сторонник либеральной империи. - И.В.), но он не был писателем, и мы его не приняли. Тургенев же дал нам слово, что его освистали в России, а так как Россия была далеко, то мы не стали проверять, правда ли это".

Насчет освистанного, можно сказать, Тургенев не лукавил: комедии его по сцене пробегали прежде без особого успеха. И был еще один, напомним, печальный опыт: "Школа гостеприимства", которую придумали как шутку в Спасском, превратили в фарс (в котором, между прочим, зло пародировался уже вошедший в моду Чернышевский) и решили показать столичной публике. Фиаско описал (волнуясь, что "автором этой чепухи" считают одного его, без Дружинина с Григоровичем) Тургенев - Василию Боткину, 8/20 февраля 1856го: "Вчера у Штакеншнейдер на домашнем театре давали "Школу гостеприимства" - и она произвела скандал и позор, - половина зрителей с омерзением разбежалась, я спрятался и удрал". Так или иначе, освистали, так что обед с французскими писателями Тургенев заслужил.

Дело не в том сейчас, какой у русского писателя был аппетит. И даже не в гастрономических причудах. Тургенев прорубил литературное окно в Европу. Первый огромный русский писатель, принятый на Западе за "своего". Да нет, и это лишь верхушка айсберга: с его помощью русская литература стала открываться миру как мощный и неизведанный материк. Пушкин, Лермонтов и Гоголь - с ним не просто шли потоки переводов (в переводах Луи Виардо находили множество несовершенств, но был еще и Мериме), он дал ориентиры: открыл действительно достойные имена (пусть даже многие ходили в недругах Тургенева) и отделил их от пустышек, которые лезли отовсюду как тоненькая вермишель. За ним в Россию потянулись не одни маркизы де Кюстины.

Никто и не заметил, как случилось, но рекомендованный когда-то Полине Виардо как "плохой поэт", Тургенев стал к семидесятым годам влиятельной фигурой на карте мировой литературы. Может, кому-то это было неприятно, кому-то не хотелось признавать, но так действительно случилось.

Как удалось? Увы, но проще сосчитать ингредиенты в супе буйабес...

"ХОТЕЛ БЫ БЫТЬ СОБАКОЙ ПЕГАСОМ..."

В 1913 году газета "Русское слово" опубликовала ответы Тургенева на анкету французских журналистов в 1869-м и через одиннадцать лет, в 1880 году. Иронизировал писатель или нет - ответы отражали настроение. Вот ему шел пятьдесят первый год, а вот - шестьдесят второй. Это ужасно любопытно. Дело не только в переменах возрастных - что изменили в нем семидесятые, которые прошли почти что неотлучно под боком у семейства Виардо?