Про тревожный чемоданчик
- Давайте начнем разговор, пока опять где-нибудь не тряхнуло, не рвануло или не упало, а вы не полетели спасать, Валерий Афанасьевич...
- Да, в Керчи случилась страшная трагедия. Утешает лишь то, что подобное происходит не так часто.
- Но на ваш век, подозреваю, хватает с избытком.
- Специализация у меня такая, занимаюсь ранами и раневыми инфекциями. Именно с этого много веков тому назад и зарождалась хирургия.
- А где же ваш тревожный чемоданчик?
- Есть, на другом этаже стоит... Вероятно, знаете, что в нашем институте работает уникальная бригада врачей, которая летает в страны, где произошли тяжелые стихийные бедствия. В основном землетрясения с большим количеством погибших.
Этой истории тридцать лет. Первой была Армения. 9 декабря 1988 года в Спитаке и Ленинакане погибло не менее 25 тысяч человек. По другим данным - до 150 тысяч. Многие медики из разных уголков СССР прилетели помочь пострадавшим.
- И вы?
- И я...
Надо сказать, в Советском Союзе не было большого количества врачей, обладавших достаточным опытом для оказания квалифицированной хирургической помощи при подобных катастрофах, поскольку наиболее значимые из них - землетрясения в Ашхабаде в 1948 году и в Ташкенте в 1966-м - случились с интервалом почти в двадцать лет. Трагедия в Армении произошла с еще большим перерывом.
У тяжелых повреждений мягких тканей и костей есть своя специфика. О ней знали в основном хирурги, которые лечили пострадавших при завалах шахтеров. А в Спитак и Ленинакан приехали врачи с разным опытом, все искренне хотели помочь. Но желания порой мало, надо уметь.
Среди прочих работал в Армении и профессор Леонид Рошаль, в тот момент возглавлявший отделение неотложной детской хирургии института педиатрии Академии медицинских наук. Позже он рассказывал, что именно тогда, в декабре 1988-го, окончательно понял: нуждающихся в помощи ребятишек должны лечить детские хирурги. Это наиболее эффективно. И Леонид Михайлович начал создавать специализированную бригаду, учредил международный благотворительный фонд.
- На этой теме вы и познакомились?
- Да, но семью годами позже. В 1988-м я еще не занимался детьми и работал в отделении ран и раневой инфекции института хирургии имени Вишневского Академии медицинских наук. Когда случилась трагедия в Армении, первым же спецбортом по приказу министра здравоохранения СССР Евгения Чазова вылетел туда вместе с коллегами. Пробыл до Нового года, постоянно оперировал, поскольку число пострадавших зашкаливало.
С Леонидом Михайловичем в Армении мы не пересеклись, хотя и находились где-то рядом. Видимо, он услышал обо мне от знакомых медиков.
- В институт имени Вишневского вы когда пришли?
- В 1986-м. А четырьмя годами ранее окончил Кишиневский мединститут, прошел интернатуру в республиканской клинической больнице у великолепных хирургов Леонида Ензина и Степана Кирияка, которых считаю своими учителями в профессии. Под их присмотром начал оперировать. Потом три года отработал в районной больнице города Вулканешты на юге Молдавии. Там жили мои родители, я родился и вырос, оттуда уехал на учебу в Кишинев. А в 1983-м, получается, вернулся.
В последние пару десятилетий стало модно очернять СССР, особенно этим грешат в бывших союзных республиках. А вот вы знаете, что Кишиневский государственный мединститут - это, по сути, Первый Ленинградский мед? В начале осени 1941 года, когда над городом нависла угроза блокады, вуз эвакуировали в Кисловодск - с анатомическим музеем, научной и технической базой, профессорско-преподавательским составом и студентами. В 1944-м, после освобождения Молдавии, советское правительство приняло решение не возвращать институт в Питер, а перебазировать его в Кишинев, где медицинских вузов раньше не было, зато врачей не хватало. В конце семидесятых годов я учился у ленинградской профессуры!
И как после этого можно хаять Советский Союз, называть его оккупантом национальных республик?! По сути, медицинская наука в Молдавии была создана после войны.
- Мы отвлеклись, Валерий Афанасьевич.
- Так вот. После трех лет работы в районной больнице в Вулканештах я решил подать документы в ординатуру, продолжить обучение по специальности. Планировал заниматься в Кишиневе, чтобы не уезжать далеко от дома, на выходные навещать родителей и жену с детьми - я рано завел семью.
Неожиданно мне предложили поступать в клиническую ординатуру в Москве, в институт хирургии имени Вишневского. Я не хотел ехать, сопротивлялся, но родители сказали, что нельзя упускать такой шанс. Для них учеба в столице казалась чем-то фантастическим. Мама работала учительницей молдавского языка в школе, папа был фельдшером на санэпидстанции.
Словом, послушался совета и поехал. Попал в отделение ран и раневой инфекции. Сначала испытывал разочарование, пока не понял, что это интересная специальность, которая лишь на первый взгляд кажется скучной и узконаправленной. Не секрет, что в какой-то момент гнойная хирургия комплектовалась кадрами по остаточному принципу. Да и технически оснащалась из рук вон плохо.
Но в институте имени Вишневского уже тогда действовали по-другому. В 70-80-е годы прошлого века там разработали метод активного хирургического лечения ран, ставший революционным для своего времени. О чем речь? В гнойную хирургию были внедрены реконструктивные и пластические операции.
В этом смысле землетрясение в Армении дало нам огромный опыт. Тех пострадавших, которых не успели долечить на месте, мы перевели в Москву. У нас было полное отделение тяжелых пациентов - более шестидесяти человек. Потом их всех вылечили и выписали.
Про карьеру
- Про знакомство с Рошалем вы так пока и не рассказали.
- Не торопитесь, подвожу к этому. С Леонидом Михайловичем мы впервые встретились в мае 1995-го, когда сильное землетрясение случилось на Сахалине. Поселок Нефтегорск остался в руинах, погибло более двух тысяч человек. Бригада из института имени Вишневского вылетела туда по приказу главы Минздрава России. Пострадавших разместили в больницах Южно-Сахалинска, Охи, Владивостока и Хабаровска. Мы работали с наиболее тяжелыми.
Тогда я и встретил доктора Рошаля. Он пришел посмотреть на мою операцию. Не скрою, меня это поразило. Профессор, опытный хирург и уже известный человек не стеснялся спрашивать, как лечить детей. Сидел и записывал то, что я говорил. На мой взгляд, показательный штрих.
Еще на меня глубокое впечатление произвела активность Леонида Михайловича. Он объехал больницы, где лежали дети, сделал разведку, улетел в Москву, собрал детских хирургов, вернулся на Дальний Восток и приступил к работе. Потом дополнительно привез специалистов, которые при помощи реактивов прямо у операционного стола определяли жизнеспособность поврежденных тканей.
Человек-энерджайзер! Разумеется, мне это понравилось.
Очередная моя встреча с Леонидом Рошалем произошла в Стамбуле в 1999 году. На этот раз сильно тряхнуло Турцию. У меня был плановый отпуск, и я полетел туда сам, не дожидаясь официальных приглашений. Один из моих родных языков - гагаузский - созвучен с турецким, поэтому переводчик не требовался. Устроился в крупнейшую муниципальную больницу и занялся привычным делом - стал оперировать. Турки моментально создали необходимые условия для работы, выделив мне трехэтажное здание гемодиализа и трансплантации органов с двумя современными операционными. Лучшее место, чтобы сконцентрировать самых тяжелых больных. Все находилось под рукой, очень удобно.
После землетрясений бывает много пациентов с так называемым краш-синдромом, иначе говоря, эффектом длительного раздавливания тканей. Упавшие элементы здания блокируют человека, воздействуют на разные части тела, бывают разрывы кожного покрова и даже внутренних органов, переломы, размозжения. Сложность в чем? Из-за сдавливания возникает ишемия, кровь не доходит до определенных участков, начинается омертвение, в первую очередь мышц. Когда человека извлекают из-под завалов, продукты распада в большом количестве попадают в кровеносное русло. Мышечный белок забивает канальцы и поражает почки, те перестают работать, и пострадавший гибнет от интоксикации.
Таким пациентам жизненно необходим гемодиализ, очищение крови. Турки это обеспечили. Плюс, повторяю, идеальные операционные.
Леонид Рошаль приехал в Стамбул на несколько дней раньше меня, определил количество пострадавших детей и улетел за своей бригадой. Встретились случайно, обрадовались друг другу. Леонид Михайлович стал расспрашивать, что я успел сделать. Говорю в шутку: "Уже прооперировал и всех ваших детей". Он изумился: "Как?" Конечно, не всех, но самым тяжелым постарался помочь.
- Опередили!
- Это не спорт и не соревнование. Скорее, я говорил бы о философии.
- В каком смысле?
- В буквальном. Раневая и гнойная хирургия в полной мере соответствуют законам диалектики, а в их основе лежат причинно-следственные отношения. Очаг поражения - причина, следствием становятся воспаление, интоксикация, сепсис. Что надо делать? Убирать источник, тогда исчезнет и остальное.
Раньше поступали как? Вскрывали рану и давали отток, после чего больной еще долгое время лежал в лихорадке, пока организм сам не побеждал заразу. Мы же в институте имени Вишневского сразу вырезали очаг нагноения, полностью. При этом, конечно, возникали огромные раны. А как иначе?
- В КВН когда-то шутили: хирург - это гуманист с ножом в руке.
- Так и есть. Между тем другие хирурги долго боялись использовать наш метод. Вдруг пациент умрет, кому нести ответственность?
Вот и в Турции была такая картина. Я сразу стал оперировать, не отходил от стола с утра до ночи. Из-за применяемой методики у больных формировались колоссальные раны, и местные коллеги смотрели на происходящее квадратными глазами. Что потом делать с жуткими ранами? Пошла молва, мол, русский портачит со страшной силой, отберите у него скальпель.
Через сутки выяснилось, что прооперированные почувствовали себя лучше, наметилась положительная динамика. Еще день спустя разговоры и шепоток за моей спиной стихли.
А потом начался обратный процесс: на операции начали ходить словно на шоу, чтобы увидеть, как я все делаю. Сперва заглянули двое местных врачей, потом четверо, десятеро... Пока в операционной не стало тесно. Буквально через неделю меня уже просили прооперировать вне очереди того или иного больного.
- Вы сказали, что полетели в Стамбул в собственный отпуск. Хозяева компенсировали вам расходы?
- В подобных поездках мы с коллегами все делаем бесплатно. Всегда! Так было и так будет. Это миссия. Брать за нее деньги грешно, аморально. Разве допустимо наживаться на трагедии? Максимум возможного - сохранение среднего заработка на время поездки по основному месту службы. Всё!
В Стамбуле я работал в восточной части города, Леонид Рошаль - в западной, где собрал много детей. В особо сложных случаях он звал меня на консультации. Мы плодотворно сотрудничали.
С того времени Леонид Михайлович и предлагал перейти к нему в штат. В 2001 и 2003 годах мы вместе летали в Индию и Алжир. Он каждый раз писал письма на имя директора института имени Вишневского, где я занимал должность старшего научного сотрудника, просил отпустить в командировку, объясняя, что его специалисты не обладают подобным опытом лечения гнойных ран. Конечно, это создавало определенные неудобства, мои отлучки не очень нравились начальству.
- И сколько же лет Леонид Михайлович уговаривал вас?
- С 1 января 2005 года тружусь здесь. В принципе меня долго все устраивало и на прежнем месте работы. Никогда не был озабочен строительством собственной карьеры, не ставил перед собой таких целей.
- Директором НИИ вас когда назначили?
- 1 июня 2015 года.
- И все это время остаетесь в раскидистой тени мэтра?
- Меня это никак не смущает. Рошаль - легендарное имя, его зовут в президиумы, на трибуну, а я спокойно занимаюсь работой. Амбициями руководителя, повторяю, не обременен, ориентируюсь на иные жизненные цели. Более того, мы молимся всем коллективом, чтобы Леонид Михайлович подольше оставался с нами. Его опыт, высочайшая активность, известность очень помогают институту.
Про принципы
- Но кабинет у вас, Валерий Афанасьевич, все равно неправильный. Больно уж скромный для директора. Даже приемной с секретаршей нет.
- Разве дело в размерах помещения или богатой мебели? Правильный кабинет! Удобный. Главное, что мне в нем комфортно. К тому же редко тут засиживаюсь.
Я вот начал рассказывать, как доктор Рошаль уговаривал перейти сюда, в этот институт. Он соблазнил возможностью создать с нуля отделение гнойной хирургии, отдел ран и раневых инфекций, показал проект строительства нового хирургического корпуса. Того, в котором мы сейчас беседуем.
Леонид Михайлович пятнадцать лет боролся за разрешение, позволяющее возвести в центре Москвы современное здание, где лечили бы тяжелобольных ребятишек. Долго слышал отказы, но добился своего. За полтора года построили - летом 2005-го начали, к 2007-му закончили. Четыре этажа - под землей, шесть - на поверхности, и сверху еще вертолетная площадка. И это практически в шаговой доступности от Кремля.
Решить такую задачу мог лишь Леонид Рошаль со своими уникальными организаторскими и пробивными способностями. Зато теперь у нас есть великолепная возможность оперативно доставлять пострадавших детей в институт и оказывать им всю необходимую помощь.
Я начал работать в НИИ зимой 2005-го, а осенью того же года случилось мощное землетрясение в Пакистане. Мы сразу полетели туда. До моего перехода Леонид Михайлович считал, что десятидневной командировки в "горячую точку" вполне достаточно. Мол, тяжелых больных прооперировали, а с остальным справятся без нас. Я доказывал, что нужен месяц. Тогда можно сделать что-то существенное, реально помочь пациентам.
В Пакистане тоже было огромное количество пострадавших, мы работали максимально интенсивно, но при всем желании не успевали уложиться в десять дней. Накануне вылета в Москву Рошаль подсел ко мне и спрашивает: "Что будем делать?" Я ответил: "Если по-хорошему, надо оставаться. Правда, виза завтра заканчивается..." Леонид Михайлович протянул руку: "Давай паспорт". Уж не знаю, как он это сделал, однако тем же вечером в документе стоял новый разрешающий штамп сроком на месяц...
За первые дни мы очистили гнойные раны, после чего наступил второй, не менее ответственный этап регенерации. Из курса философии нам знаком закон единства и борьбы противоположностей. Плюс не может без минуса, инь без яна. Вот и в медицине разрушительные процессы всегда соседствуют с созидательными. Организм сразу включает механизм восстановления, как только появляется шанс.
Сначала мы сознательно формировали огромные дефекты, удаляя гнойные очаги, оставляли открытые раны, а потом замещали пораженные сегменты новыми, здоровыми, выполняя пластические операции.
- Вы делились опытом с иностранными врачами?
- Конечно. Зарубежные коллеги часто подходили, прося разрешения поработать в наших бригадах хотя бы ассистентами. Из Америки, Англии, Германии, Франции. Поначалу я искренне недоумевал: "Ребята, вам это зачем? У вас хорошая хирургия, вы сами большие мастера". Оказывается, им была интересна методика лечения именно гнойных ран. Разумеется, мы принимали помощь. Лишних рук не бывает.
Опыт накоплен большой. После Пакистана были две поездки в Индонезию: в 2006-м трясло остров Ява, в 2009-м - Суматру. В том же 2009-м летали в сектор Газа. После операции "Литой свинец", которую израильтяне проводили против палестинцев, серьезно пострадало много детей. Провели там десять дней. Оперировали, лечили. Всё как обычно.
Нас в той поездке было четверо, включая Леонида Михайловича.
- Для вас имеет значение, кого спасать - своего или чужого, героя или подлеца?
- Никакого. Врачи не смотрят пациенту в паспорт, не интересуются вероисповеданием, национальностью, идейными или политическими убеждениями. Перед нами человек, которому надо оказать помощь. Остальное - побоку.
Правда, я с того света настоящих врагов не вытаскивал, а вот Леониду Рошалю случалось в Нагорном Карабахе лечить пострадавших по обе линии фронта...
Понимаете, хирург не может работать хуже, чем умеет, сознательно вредить кому бы то ни было. Или он не врач, не ту профессию выбрал.
Про арифметику
- Какая из ваших загранкомандировок оказалась самой сложной, Валерий Афанасьевич?
- В 2010-м на Гаити пришлось непросто. Отработали месяц, собирались уезжать, уже и обратные билеты были на руках, но из центрального офиса ЮНЕСКО к нам обратились с просьбой задержаться еще на неделю, мотивируя это тем, что результаты нашего лечения высокоэффективны.
- Остались?
- Конечно. Хотя начиналась та поездка, скажем так, своеобразно.
За годы у нас выработалась определенная стратегия действий. Сначала выбираем современную клинику, где есть условия для проведения операций и последующей реабилитации пострадавших детей, делаем это место своей базой, потом объезжаем районы стихийного бедствия, отбираем самых тяжелых пациентов, эвакуируем в свой центр и начинаем лечить. В этом, собственно, и заключается наш метод.
На Гаити все больницы оказались разрушены, поэтому мы остановились в соседней Доминиканской Республике, в ее столице Санто-Доминго. Посетили клиники в пяти городах, где разместили пострадавших, добрались и до госпиталя, развернутого американцами на территории частной клиники. Там было красиво, как на рекламной картинке. Я познакомился с руководителем миссии из США, рассказал о нашей бригаде, поинтересовался, не нужна ли помощь. Начальник госпиталя лишь брови вскинул в искреннем изумлении: "Нам?! Помощь?!"
Отреагировал так, словно его чем-то глубоко оскорбили. Но потом все же согласился показать хозяйство, провести по палатам.
Я сразу заметил, что в коридоре на носилках лежит пациентка в крайне тяжелом состоянии, чуть ли не в коме. На лбу у нее был прикреплен жидкокристаллический термометр, показывавший сильный жар за сорок градусов. На вопрос о состоянии больной я получил ответ, мол, сепсис и перспективы крайне низкие. Вчера ампутировали ногу, но стало лишь хуже. Говорю: "В принципе это наша специализация, подобными пациентами мы и занимаемся. Можем попробовать спасти". Начальник госпиталя опять изобразил удивление: "Really?"
В итоге я насчитал с десяток таких тяжелых больных. Американские коллеги вызвали вертолеты, быстро погрузили всех отобранных нами. Пока мы четыреста с гаком километров тряслись по бездорожью в Санто-Доминго, пациенты уже были там.
Стали лечить, и, знаете, ни один из тех бесперспективных по американским меркам больных не умер. Это правда!
- Можно понять, почему гаитяне не хотели вас отпускать.
- На самом деле, мы не совершали чудес, действовали по разработанной и отлаженной методике. Важна четкая организационная и хирургическая стратегия, тогда и результаты будут хорошие.
- На этом фото на стене запечатлены те самые спасенные?
- Не все. Примерно десятая часть...
- А считали когда-нибудь, сколько их, обретших с вашей помощью вторую жизнь?
- Нет, конечно. Как и учет проведенных операций не вел и не веду.
Ясно, что речь идет о тысячах... После Гаити в 2015-м был Непал. Там тоже работали около месяца.
- Отказываться от операций вам приходилось?
- Случалось. Объективно оцениваешь ситуацию и понимаешь, что помочь бессилен. У нас были сотни сложнейших пациентов, но иногда операция могла сделать лишь хуже. Без нее больше шансов еще пожить. Зачем дополнительно мучить человека? Риск должен быть оправдан и осознан.
Решения самостоятельно не принимаю. Работаем командой, вместе проводим диагностику, лечим весь организм, а не какую-нибудь отдельную рану.
Конечно, за рубежом в незнакомых условиях оперировать сложнее, но мы приноровились, все же опыт - великая штука. Для таких командировок мы и форму специальную сшили, куртки с логотипом института и надписями "Россия" и "Педиатрическая бригада Рошаля".
- Где все хранится на случай ЧП?
- В здании НИИ есть специальная комната. В ней собрана необходимая экипировка, оборудование, которое берем на выезд. Это аппараты Илизарова, электрические дерматомы, позволяющие снимать кожный трансплантат для закрытия обширных ран. Ну и индивидуальные тревожные чемоданчики, вы спрашивали о них в начале разговора.
При необходимости оперативная бригада собирается в течение часа, и мы готовы выдвигаться в любую точку мира. Количество человек варьируется, все зависит от масштабов катастрофы. Жизнь научила, что в бригаде должно быть не менее семи врачей - по два хирурга, травматолога, анестезиолога-реаниматолога и один нейрохирург. Оптимальный состав. Если же землетрясение или авария крупная, доходит до пятнадцати специалистов.
НИИ неотложной детской хирургии и травматологииПро Керчь
- Нам еще нужно поговорить о том, как вы провели 17 октября 2018 года, день трагедии в колледже в Керчи.
- Поначалу все шло буднично, как говорится, ничто не предвещало... Обычно на работу приезжаю к половине восьмого утра или чуть позже. В такое время пробок нет, дорога много времени не забирает, за полчаса спокойно доезжаю. Прооперировал пациента, занимался какими-то рутинными делами, сейчас уже не вспомню. Обычный день.
Звонок о взрыве в Крыму поступил на телефон в районе обеда. Сначала была информация о взрыве, о стрельбе узнал позже. Позвонили из института Вишневского. Директор Амиран Ревишвили в тот момент был на операции, потом и он набрал меня. Спросил, готов ли я лететь, чтобы на месте оказать помощь пострадавшим. Разумеется, ответил согласием. И сразу поехал в аэропорт. Не переодеваясь, в чем был в тот момент. Кроме меня полетели комбустиолог, специалист по тяжелым ожоговым поражениям, нейрохирург и реаниматолог. Добирались до Симферополя бортом Федерального медико-биологического агентства вместе с министром здравоохранения Вероникой Скворцовой. Там нас уже ждал вертолет Ми-8. К вечеру были на месте, сразу отправились в больницу к пострадавшим.
- Оперировали?
- Женщину с тяжелой травмой голени, большим размозжением мягких тканей и разрушением обеих костей.
- Ампутация?
- Нет. Остановка кровотечения, обработка ран... До утра разбирались с остальными пациентами, потом министр провела второй консилиум, где приняли решение эвакуировать девятерых самых тяжелых в Москву - троих взрослых и шестерых детей. Как уже говорил, четырех девочек доставили к нам в институт вертолетами, еще двоих привезли каретами "скорой помощи" - так было удобнее для пациентов.
- В горячке неотложных дел находится время подумать, как могла произойти такая беда?
- Вообще не до того! С преступниками, их мотивами пусть разбираются следователи, правоохранители. Наша задача - спасать людей. Любителей порассуждать, вывести мораль и без меня хватает. Чем зря языком чесать, лучше конкретным делом заняться.
Когда напряженно трудишься, посторонние мысли не посещают. Помню, в 1988 году в Армении не спали по трое суток. В какой-то момент начинаешь работать на автомате, голова пустая. Только видишь перед собой на операционном столе пострадавшего и делаешь что положено. Хотя какие-то детали, конечно, запоминаешь, вбираешь в себя.
- С кем-то из пациентов продолжали общаться после того, как ставили их на ноги?
- А как же! Иногда это перерастает в дружбу, которая длится даже не годами - десятилетиями.
Есть те, кто, в свою очередь, приходит нам на помощь. Мы создали хирургическое общество "Раны и раневые инфекции", дважды в год проводим научно-практические форумы и конференции, издаем специализированный журнал.
На это нужны деньги. Вот некоторые бывшие пациенты и жертвуют. Спасибо им.
- Вас задевает, что в последнее время общество относится к врачам, скажем так, неоднозначно?
- Понятно, это не может радовать. Идут обвинения, часто ничем не подкрепленные. Леонид Рошаль тысячу раз прав, говоря, что нельзя сажать медиков в тюрьму за непреднамеренную врачебную ошибку. Если, подчеркиваю, не было злого умысла. Ошибаются все, представители любых профессий, но карать врачей как злостных преступников антигуманно. Это приведет к тому, что люди будут бояться выполнять свою работу, предпочтут не рисковать лишний раз, а в итоге пострадают пациенты, не получат помощь в полном объеме.
Да, и среди медицинских работников встречаются разные персонажи, и все же большинство моих коллег преданы делу, которым занимаются, иные ради него собственную жизнь не щадят.
- Вы были знакомы с доктором Лизой?
- Она приезжала к нам, привозила ребятишек из Донбасса. Повреждения мягких тканей, костей, травмы живота, груди, пулевые и осколочные ранения головы, позвоночника... Несколько десятков прошло через наш институт. Кто бы мог подумать, что начнутся такие безобразия, и дети будут страдать от локальных военных конфликтов на территории бывшего СССР? В прежние времена не поверил бы, что подобное возможно.
Я и бесланских детей оперировал. Обожженных, израненных... Страшная картина, доложу вам...
Сейчас мы сотрудничаем с фондом Лизы Глинки, один раз я выезжал в Донецк. С украинскими коллегами тоже поддерживаем тесные контакты. Между нами нет политики, эти темы не обсуждаем, говорим только о медицине. Думаю, это наиболее правильный вариант, пока все не успокоится. Не сомневаюсь, отношения между двумя странами и народами обязательно наладятся. Надо немного потерпеть.
Про боль
- К чужой боли привыкаешь?
- Не стану лукавить, с возрастом острота восприятия притупляется. С другой стороны, все время помню, что работаю ради того, чтобы помочь человеку, облегчить его страдания. Поэтому и боль во благо.
- А так, чтобы самому заплакать?
- Я же не робот. Если у человека нет эмоций, значит, он умер.
В последний раз плакал не так давно. Но не хочу рассказывать, по какому поводу. Это личное, никого из посторонних туда не пускаю.
- Капитулировать перед обстоятельствами вам случалось?
- В молодости попадал в трудные ситуации. Как-то делал сложную операцию и на несколько мгновений, показавшихся вечностью, растерялся из-за непредвиденных обстоятельств, ощутил беспомощность. Потом взял себя в руки, успокоился и продолжил работу. Это было еще в районной больнице в Молдавии.
- Телесериалы о врачах смотрите? "Склиф", "Скорая помощь"...
- Честно? Нет. Интереса не вызывает. Пару раз включал, чтобы иметь представление. Это мало похоже на правду.
С другой стороны, и режиссеров можно понять: кто захочет снимать про будни обычной больницы?
- У вас над столом висит карта мира...
- Чтобы понимать, куда, возможно, завтра придется лететь.
- Обычно флажками отмечают страны, в которых побывал, а у вас этого нет.
- Масштаб слишком крупный, иные государства тут и не разобрать. К тому же я без подсказок помню, где и когда работал.
- Растите себе смену, Валерий Афанасьевич?
- Да, в институте есть талантливая, ищущая молодежь.
- А в семье?
- Не хотят! Лишь старшая дочь пошла по моим стопам, окончила мединститут, специализируется на пластической хирургии, но, подозреваю, плавно перейдет в косметологию. У Елены своя семья, двое детей, которым надо уделять материнское внимание и заботу.
- Хирург - занятие для мужчин?
- Скорее, для людей, готовых жертвовать собой, личной жизнью. Это занятие требует самоотдачи. Скажем, для меня давно не существует понятия "рабочие часы". Позвонить могут и среди ночи, и в официальный выходной.
- Вообще не выключаете мобильный?
- Никогда. Порой желание возникает, но не могу себе этого позволить. Всегда обязан ответить. Иногда, правда, выпадаю из зоны приема, но не по своей вине. А так постоянно на связи, двадцать четыре часа в сутки.
Больной не может ждать. Если необходима твоя помощь - встал и поехал. Нельзя терять ни минуты.
Привык жить подобным образом. По-другому уже и не мыслю...