Нет ничего хуже, чем попасть в пересменок властей. Власти нет. Нет никого, кто бы мог защитить вас. Вы - общедоступны. Грабь награбленное.
Да, так было. 1905, 1917 - 1918 годы. А свидетели есть?
Да, есть. Михайловское, Тригорское, Петровское - то самое, святое Пушкиногорье. Или Святые Горы. Не такими уж невинными они были в феврале 1918-го.
Может ли у нас быть еще один "черный передел"?
"В три дня чтобы сжечь все села..."
В 1911 году в Михайловском, купленном казной у сына Пушкина Григория, основали приют для престарелых литераторов. И волею судеб там оказалась Варвара Васильевна Тимофеева (Починковская). Писательница в возрасте чуть за шестьдесят. Влюбленная в пушкинское. Готовая хранить, бытописать, очаровывать - пусть даже бильярдными шарами, бывшими когда-то в пушкинской руке.
"17 февраля. Утром донеслись откуда-то слухи: летал аэроплан и сбросил "приказ", в три дня чтобы сжечь все села. Вторую ночь видим зарево влево от Тригорского"1.
Тригорское - место девичье, онегинское, место библиотеки, место семейства Вульф - там Пушкин обитал днями.
Читаем дальше:
"Вчера и третьего дня сожгли три усадьбы: Васильевское, Батово, Вече. Сегодня жгут, вероятно, Лысую Гору.
18 февраля. Грабят Дериглазово...".
Все это - пушкинские, соседские усадьбы. Через сто лет мы с Варварой Васильевной, стоя рядом, смотрим на них.
"Утром была там случайной свидетельницей. При мне и началось... Кучки парней и мужиков рассыпались по саду в направлении к дому. Кучка девок и баб, пересмеиваясь, толпилась у открытых настежь ворот. Две или три пустые телеги стояли подле них в ожидании... А на террасе в саду уже стучат топоры и звенят разбитые стекла. В кучке девок и баб слышатся смех и задорные окрики. "Что, небось не взломать? А еще хвастался - всех, мол, дюжее!"... Сугробы и быстро надвигающиеся сумерки вынуждают меня вернуться назад в Воронич..."
Воронич - древний холм, разоренное городище шестнадцатого века, в нескольких сотнях шагов от Тригорского, церковь, деревня, кладбище. Пробираемся по снегу туда вместе с Варварой Васильевной.
"Не проходит и часа, как в доме дьяконицы передается известие, что грабят Тригорское (это в саженях двадцати от нас - только спуститься с горы и подняться на гору)".
Это не горы, а холмы. Пять минут хода, между травами, под битым солнцем. И так бесконечно далеко...
"Зажигать начинают!"
"Оттуда доносится к нам грохот и треск разбиваемых окон... Вбегает с воплем старая служанка Софии Борисовны (баронессы Вревской) и кричит на весь дом: "Грабят ведь нас! Зажигать начинают! Куда мне барышню мою деть, не знаю... Примите вы нас!"
София Вревская - дочь Евпраксии Вульф, в замужестве баронессы Вревской.
Евпраксия - одна из бабочек, девушек, муз Тригорского. На десять лет младше Пушкина. Она - в "Евгении Онегине". Она же - в шалостях Александра Сергеевича. И она же в него влюблена. Очень. Знаменита жжёнкой (пуншем). Жгла ее в парке Тригорского для компании шалопаев (с Пушкиным, конечно). Что еще? Замужем за Вревским с лета 1831 года, сразу вслед за женитьбой Пушкина. Не хотела, но пошла. Брак был счастлив, 13 детей.
Она же - Зизи. Из Онегина: "Да вот в бутылке засмоленной, между жарким и блан-манже, цимлянское несут уже; за ним строй рюмок узких, длинных, подобно талии твоей, Зизи, кристалл души моей, предмет стихов моих невинных, любви приманчивый фиал, ты, от кого я пьян бывал!"
Барышне Софии Вревской, ее дочери, в горящем Тригорском - 79 лет. Седьмой ребенок. Вытащили из окна уже горящего дома. Доживала свой век в Риге в 1920-е годы.
Ей очень благодарны пушкинисты. Именно она отдала в Пушкинский Дом вещи, связанные с Пушкиным. И она же сожгла пачку писем Пушкина Евпраксии - по завещанию матери. Не хотела, но сожгла. Исполнила волю. Нам остается только бесконечно сожалеть об этом.
"Как бесы снуют зловещие черные тени..."
Идем дальше. Рядом разбивают Тригорское. Мы все видим, Варвара Васильевна, спасибо. Мы вместе с Вами.
"В доме дьяконицы общая паника. Кто-то предупредил их, что зажгут и дом отца Александра, в двух шагах от нас, на той же горе".
Отец Александр - это, скорее всего, священник Александр Петрович Невежин. Ему - 66 лет. 15 лет служил в Георгиевской церкви - здесь же, на Ворониче2.
"Духовная" семья эта, и без того похожая на муравейник с битком набитым жильем, мечется теперь взад и вперед, в огород и на кладбище. Детей отсылают к бабке - просвирне на другую гору. Я не вижу еще никакой опасности, но бессознательно подчиняюсь общей тревоге, хватаясь то за одно, то за другое. Прежде всего за книги и рукописи".
Остановимся на минуту. "Прежде всего за книги и рукописи".
Книги. Рукописи.
"Молодая попадья, дочь старой дьяконицы и сестра двух псаломщиков, подбегает ко мне на помощь, хватает платье и белье из корзины, срывает ковер со стены и уносит куда-то".
Унести хоть что-то - случится еще в миллионах семей. 1917 - 1921. 1930-е. 1940-е.
"На пороге появляется сам отец Александр, озирает всеобщую суматоху и с изумлением восклицает: "Что вы делаете? Что вы делаете?" - "Тригорское зажигают! Разве не видите сами?" - отвечают ему на бегу".
В Тригорском, действительно, зажигают костры и внутри, и снаружи. Целые хороводы носятся там вокруг костров, держась за руки и распевая какие-то дикие, разудалые песни. Крыша занимается, из труб вырывается дымное пламя, искры снопами разлетаются в воздухе. Дом уже весь сквозной, пронизан огнями и напоминает какую-то адскую клетку... Как бесы снуют там зловещие черные тени... Не хватает духу смотреть. Но отец Александр "не выносится". Он приютил у себя старушку баронессу с семьей ее слуг, сторожит всю ночь дом, и никто не является поджигать его. Тригорское догорает... Мы ложимся, не раздеваясь, в ожидании судьбы..."
"Чтобы не ездили и не вспоминали!"
Варвара Васильевна, конечно, не знает, что впереди у нее - долгая судьба. В 1920-х она работала над первым пушкинским заповедником. Ушла, когда ей было за восемьдесят. Но пока на календаре 19 февраля 1918 года. Смертный день для пушкинского Михайловского.
"Грабят Петровское и Михайловское", - возвещают мне утром. А я лежу, как в параличе, без движения от всех этих дум. И только про себя запоминаю заглавия из "истории российской революции": "Власть злобы и тьмы"... "Власть завистливой злобы и бессмысленной тьмы".
Через 100 лет мы этим заглавиям не удивимся. А чему, собственно, удивляться? Огромный разрыв в имуществе и доходах между усадьбами (барскими и новыми торгово-промышленными) и "местными". Плюс безвластье - рядом дома, огромные, никем не защищенные дома, набитые ценностями. "Грабь награбленное". "Это всё наше, нами созданное".
Мы не знаем общих данных по Псковской губернии, но в Пензенской к концу 1918 года не разрушенные, не сожженные дома сохранились только в 25% бывших поместьях3.Разгром помещичьих усадеб был массовым, повсеместным. "Крестьянское отрицание прошлого стало предельным. Оно находило выражение, прежде всего, в стремлении смести помещичьи имения так, "чтобы некуда (им) было возвращаться, ... чтобы не были они здесь совсем"4.
"Под вечер вижу в окне новое зарево. И вот там над лесом - большое и яркое. "Зажгли Зуево! - снова возвещают мне, - чтобы не ездили туда и не вспоминали". Вот оно что - "чтобы не ездили и не вспоминали!".
Зуево - это и есть Михайловское. Пушкин. Зуй - болотная птица, их много в тех местах.
"Страдальческий висок разбитой вдребезги его посмертной маски"
Другая судьба - у пушкинского Болдино в Нижегородской губернии Его не сожгли. Там был сход крестьян, и решено было - не жечь. Вот приговор схода от 11 апреля 1918 г.:
"...Мы имеем полное желание эту усадьбу... взять на учет своего сельского Совета, соблюсти, сохранить, а доход сохранять в общественных классах и употреблять единственно для просветительских целей. И на месте сим желательно увековечить память великого поэта А. С. Пушкина (нашего помещика), а также равно день Великой нашей русской революции, по обсуждении чего единогласно постановили данную усадьбу, на ней постройки, сад и при ней полевую землю взять на предохранительный учет. На подлинном приговоре участвовало 45 домохозяев неграмотных, 29 грамотных, расписавшихся за себя и за неграмотных"5.
"Память Пушкина - нашего помещика". 45 неграмотных и 29 грамотных.
Усадьбу Поленова, художника - тоже не сожгли. Он собрал сход крестьян и спросил: можно ли семье остаться жить.
Сход решил - остаться. Сегодня это -знаменитое "Поленово". Его директор - правнучка художника. Семья больше 100 лет удерживает поместье в своих руках.
Так спасались. Но только те, кто мог, кто сумел, кто придумал.
Я прервал Вас, Варвара Васильевна, рассказывайте дальше, пожалуйста:
"Не знаю, будут ли ездить и вспоминать пушкинское Михайловское, но два дня спустя я ходила туда пешком, как на заветное кладбище, и я вспоминала... Шла по лесу, видела потухшие костры из сожженных томов "Отечественных записок", "Русского богатства", "Вестника Европы" и других современных изданий и вспоминала славную эпоху мечтаний о просветительном освобождении мысли и совести, о борьбе и гонениях за эти мечты... Подняла из тлеющего мха обгорелую страничку "Капитанской дочки" посмертного издания 1838 года и вспоминала восторги детских лет, когда впервые мне попала в руки эта повесть... Издалека завидела, как двое мужиков и баба вывозят кирпич и железо с обуглившихся развалин дома - музея.
- Испортили вам ваше гулянье... - сказал пожилой мужик, мельком оглянувшись, когда я подошла.
- Что гулянье испортили, это еще невелика беда. Гулять везде можно. А вот что память Пушкина разрушили, это уже непростительно!
- Память Пушкина? А какая тут память его?
- А этот вот самый дом и есть его память. Он тут жил со своей няней. Мы этот дом бережем, а вы его зачем-то разрушили...
- А-а! - равнодушно протянул он, не оборачиваясь".
"...Нашла в снегу осколки бюста, куски разбитой топорами мраморной доски от старого бильярда и вспомнила, как он играл одним кием. Взяла на память страдальческий висок разбитой вдребезги его посмертной маски и обошла кругом полуразрушенный "домик няни" - единственный предмет, сохранившийся в неизменном виде с его юности, но не уцелевший теперь. Ничего не пощадили и тут: рамы, печки, обшивка стен, старинные толстые двери, заслонки, задвижки, замки - все было обобрано уже дочиста...".
Повторим за ней, только медленно: "Страдальческий висок разбитой вдребезги его посмертной маски".
"Не может умереть страна!"
Мы - дети выживших. Мы - те, кто здесь через сто лет - просто не случились бы, если бы все это не произошло с Вами, Варвара Васильевна. И мы не знаем, никогда не знаем доподлинно, что было в жизни наших семей - тогда, в 1918 году. Они безвинны? Они в чем-то виноваты? Доподлинно сказать нельзя.
Но Вы в конце концов обрели надежду в глухом 1918 году. Это Вы ведь написали:
"26 мая 1918 года. Суббота. Дивное впечатление пережила я сегодня. Ушла пешком в 9 утра в Святые горы. Несла пучок незабудок и ландышей из Тригорского, чтобы положить его к драгоценному имени. Шла точно к родному к изгнаннику Михайловского, изгнанная оттуда..."
26 мая по старому стилю - день рождения Пушкина. 6 июня по нашему календарю. Пушкин лежит в Святогорском монастыре.
"...Вероятно, никого нет, думаю про себя... храм пуст. Выхожу к памятнику и вижу: хор певчих в полном сборе, иеромонах и дьякон с кадилом и одинокая фигура настоятеля поодаль с головой, опущенной на грудь, с скрещенными на посохе руками. Слышу торжественный возглас: "Душу преставившегося боярина Александра... и еже простятся ему согрешения, вольная же и невольная... Слезы радости и благодарения - монастырю монахам, певчим, настоятелю. Торжественная, полная, с трогательным чувством отслуженная панихида производила глубокое, неизгладимое впечатление..."
И, может быть, главное.
"Я... со слезами, не отрываясь, глядела на памятник с кощунственно отбитым золотым крестом и бронзовыми украшениями, тоже отбитыми. Чувство потерянного отечества болезненно угнетало душу. Но то, что он был еще тут, этот беломраморный обелиск с именем, прославившим Россию... и лежит под этой надписью свежий букетик лиловой сирени с белою розой рядом с пучком тригорских незабудок и ландышей - все это радостно волновало меня и окрыляло душу надеждой на иное, более светлое будущее. С неумирающей памятью о родном своем гении не может умереть страна, породившая этого гения!"
Pushkiniana для потомков
Низкий поклон Вам, Варвара Васильевна! Вы сказали: "Не может умереть страна"! Да, она не умерла. Но так же, как и Вы, мы терзаемся сомнениями, не наступит ли новый черный передел? Не слишком ли заносятся имущие? Не глухи ли они к бедности, к пропащим душам, к невозможности выбраться из самых стесненных обстоятельств жизни по всем городам и весям великой страны? Идем ли мы к миру, сытости, скорости, радости - или же, как Вы, попадем в пересменок и нам тоже скажут: "Испортили вам ваше гуляние". И хорошо, если только скажут. И сейчас ведь много домов, отдельных домов, якобы защищенных домов - и где будут их защитники, если пересменок?
Вы дали нам урок, Варвара Васильевна! В нашей жизни, в нашей политике - сделать так, чтобы даже мысли о переделе, даже тени ее не могло возникнуть нигде и никогда!
И еще один Ваш урок - медленного, пленительного чтения. Как это Вы сказали:
"Вот там налево, в угловой комнате, где помещался, по преданию, его кабинет, стоял старинный, красного дерева шкаф - я назвала его Pushkiniana - c собранием всех изданий, какие находились тогда в продаже. Эта комната, зимой "вся как янтарная" в часы заката..."
Как хочется там расположиться.
Тому, кто читает, никогда не поднять руки на книгу.
1. Здесь и ниже: В.В. Тимофеева - Починковская. Шесть лет в Михайловском (отрывки из дневника). Цит. по кн.: Святые Горы (сост. И.Т. Будылин). Москва - Санкт-Петербург: Диля, 2010. С. 107 - 116.
2. Архивный сайт (Псковская губерния) http://i-nventory.ru
3. Л.В. Рассказова. Разгром дворянских усадеб (1917 - 1919): официальные документы и крестьянские практики // Общество. Среда. Развитие (Terra Humana). 2010. 2 (15). С. 47.
4. В.П. Данилов. Крестьянская революция в России, 1902 - 1922 гг. Материалы конференции "Крестьяне и власть", Москва-Тамбов, 1996, С. 4-23.
5. Интернет-сайт пушкинского музея в Болдино: http://www.boldinomuzey.ru/index.php/obytiya-2018/231-18-04-12.