Был, брал, освещал в качестве специального корреспондента. Для его уже окончательного ушедшего поколения это было моментом наивысшей славы.
Сохранился наш старинный семейный альбом. Он то терялся за эти семь с лишним десятилетий, то выныривал из пожелтевшего архивного вороха, чтобы на время моих долгих отъездов из дома куда-то исчезнуть и снова обязательно появиться.
Семьдесят пять лет назад, 20 ноября 1945 года, начался Нюрнбергский процесс над фашизмом. Хороший повод перелистать вместе с отцом наш альбом...
Нюрнбергский процесс. Уникальные кадры. Спецпроект Российского государственного архива социально-политической истории, "Российской газеты" и журнала "Родина""Полиглот"
Мне не очень понятно, почему от "Известий" и Совинформбюро послали в Нюрнберг, в важнейшую командировку, сугубо беспартийного. Объяснение одно: кто в те годы знал языки? А отец вполне прилично говорил по-английски и, пусть и кое-как, по-французски: в пятой московской гимназии учили на совесть. Перед отъездом журналисты встретились с министром иностранных дел товарищем Молотовым. Потом - встречи уже один на один со строгими людьми. Противоречивые указания: поменьше общаться с иностранными коллегами, но с американцами, англичанами, французами держаться дружелюбно. Обо всех возможных провокациях сообщать руководству. Всем демобилизованным носить только штатское.
Тут отец вздохнул облегченно. Не любил он военную форму.
Быт
Поселили во дворце карандашного короля Фабера, который помог Гитлеру прийти к власти. По несколько человек в просторных комнатах. Фронтовиков-военкоров это нисколько не смущало. Договорились об одном: после отбоя никто в комнате не имеет права стучать на машинке. Надо работать - иди в коридор. Правда, это не спасало оставшихся от молодецкого храпа...
Отец признавался, что поздними вечерами сбегал от храпунов в зал и усаживался в старинное кресло магната Фабера. Не стеснялся: приходил в домашних тапочках, читал газеты, а потом приноровился и спать в похожем на высокий трон прибежище. Ни разу никто отцу замечания не сделал. Художник Николай Жуков даже изобразил Мих. Долгополова на фамильном троне короля карандашей...
А вот карандашный жуковский рисунок, на котором отец танцует с какой-то молоденькой девчонкой, сгинул. Мама терпеть этот набросок не могла. Кто была та девушка из Нюрнберга? Как-то я похвастался дома, что лекции у нас в инязе читает знаменитая переводчица (не знал, что и разведчица) Зоя Васильевна Зарубина, и отец вдруг заметил: "Вот с кем танцевать было одно удовольствие".
Может, она? Советская делегация изредка, для разрядки устраивала вечера с танцами, чаепитиями и не знаю еще с чем...
Кстати, женский персонал за несколько месяцев командировочной жизни буквально обнищал. Стенографистки, переводчицы, машинистки, особенно гражданские, ходили в штопаных чулках, сбитых ботинках. Иногда осмеливались просить у начальства, но откуда взять то, чего действительно не было?
Тогда было решено обратиться в Москву. Письмо товарищу Молотову написал почему-то отец. Далекий от политики, от начальства. Однако послание дошло до адресата, были приняты - пусть и скромные - меры, жить советским женщинам, трудившимся на процессе, стало чуть полегче.
Я горжусь этим отцовским письмом как подвигом. Еще лет двадцать назад под 9 Мая мне звонили по домашнему безвестные дамы и вспоминали, благодарили.
Но это все быт. А если о серьезном...
Подсудимые
Поначалу на Нюрнбергском процессе поражала наглость немцев. Все до единого валили все и вся на Гитлера. Герман Геринг пытался первые дни верховодить и на скамье подсудимых, но Кейтель, Заурих и Ширах быстро поставили его на место. Ходили слухи, будто охранники-американцы - или кто-то еще - снабжали толстяка наркотиками.
По-хамски держался Гесс, разыгрывавший умалишенного. Ничего не помнил, никого не узнавал. Сидя на скамье подсудимых, валял дурака явно и нагло. Отец говорил, что зрелище было омерзительнейшее. Гесс, когда-то надиктовавший другу-сокамернику Адольфу "Майн Кампф", якобы не представлял себе, что такое фашизм. Не собирался объяснять, зачем полетел в Англию. И, играя под потерявшего рассудок комедианта, избежал веревки.
Военные наци изображали дисциплинированных вояк. Да, выполняли приказы, и ничего больше. Ничего не видели и не знали. Некоторые с этой ложью и были казнены. Кое-кто все же пролил запоздавшую и уже бесполезную слезу, слушая показания свидетелей. Отец повторял: сплошное сборище мерзавцев. Никто, даже военные, менее замаранные и это напоказ выставлявшие, не вызывали никакого сочувствия.
В лучшем случае - брезгливость.
Коллеги
Журналистам приходилось трудно: неважная связь, обилие фамилий, в которых путались московские стенографистки. Самым спокойным, по рассказам отца, всегда оставался Борис Полевой, приехавший в Нюрнберг попозже остальных. Постепенно его, рассудительного, фантастически работящего и готового помочь кому советом, а кому рюмкой водки, признали вожаком советского репортерского корпуса.
Отец, 1901 года рождения, был постарше остальных наших. Кто-то назвал его "Папой", прозвище стараниями Бориса Полевого так и привязалось. По крайней мере годы спустя он всегда приветствовал моего отца, сам не раз слышал, именно так.
Вместе с Полевым они, когда выпадала минутка, гуляли по Нюрнбергу. Писатель рассказывал про своего "настоящего человека" - безногого летчика Алексея Маресьева. Представляете, какие я в 16 лет испытывал чувства, когда Герой Советского Союза Алексей Петрович Маресьев вручал мне паспорт да еще и вспомнил моего отца. Мы жили в двух домах друг от друга...
В Нюрнберге отец с Полевым работали на разные издания. Но про привычные для фронтовых корреспондентов "фитили" конкурентам пришлось забыть. Писали об одном - и очень похоже. Зато многие журналисты подружились, некоторые - на десятилетия. Завязались, конечно, вопреки всем указаниям из Москвы и связи с иностранцами. Обменивались информацией, ходили друг к другу в гости. Иногда устраивались даже "международные" танцы, где наши переводчицы и стенографистки выходили на первые роли.
Наиболее дружелюбными оказались американцы - вместе с нашими выпивали и закусывали, щедро делясь едой и новостями. Но когда неожиданно журналистов созывали на пресс-конференции, бросали всё и, не доедая и не допивая, летели на встречу. Отец любил повторять: "Вот у кого надо учиться. И ты учись, пока я жив".
Британцы держались несколько обособленно, некоторые даже надменно. А французы, по словам отца, любили пить кофе так, чтобы никого не угощать. Но уважали всех советских - от главного обвинителя от СССР Руденко и до стенографистки - безмерно. Никогда не позволяли себе насмешек над скромной нашей одеждой и полным, по сравнению с ними, безденежьем.
Все наши ждали сурового приговора, которого требовал Советский Союз устами Романа Руденко. И были огорошены, когда некоторым, вроде Гесса, дали лишь пожизненное.
Соседи
Недавно мой товарищ и коллега Владимир Снегирев показал снимок из толстого журнала с подписью: "Личный фотограф А. Гитлера Г. Гофман дает объяснения представителям обвинения США и СССР. Нюрнберг, Германия. 1945-1946 гг. Фотограф не установлен. РГАКФД". Правильно, на фото именно Гофман, подсунувший набиравшему силу (не мужскую) фюреру свою 17-летнюю помощницу-лаборантку Еву Браун.
А рядом с Гофманом сидит мой отец!
Гофман - одна из загадок Нюрнбергского процесса. Сначала его привезли в Нюрнберг как обвиняемого. Мог получить и пожизненное: ничего себе, всю жизнь снимать Гитлера, показывая его отцом нации. Но что-то пошло не так, и фотографа судили уже по совсем мелким статьям, дав четыре года. Или, наоборот, пошло как раз так, как нужно? Могло ли быть такое, что "личник" делился с кем-то из союзников скрытой информацией о фюрере? Уже в Нюрнберге он ходил свободно, без конвоя. Беседовал с журналистами. Точно установлено, что в годы войны беспрепятственно ездил в нейтральную Швейцарию, выполняя непонятные задания. А если предположить, что в Берне или Цюрихе был завербован спецслужбами союзников?
Гуляет и другая версия. Это Гофман был тем самым так и не установленным лицом, передававшим секретную информацию о Третьем Рейхе швейцарскому разведчику Ресслеру, который делился ею с англичанами, а те (порой) и с нами. Вскоре после мягчайшего приговора Гофмана выпустили из тюрьмы, и он комфортно провел последние годы жизни в собственном доме в Западной Германии.
Курьез: отец был неплохо знаком с Гофманом...
А вот был ли он знаком с Маркусом Вольфом, с которым тоже оказался на одном снимке?
Знаменитый генерал Маркус Вольф создал в ГДР фантастически удачливую внешнюю разведку "Штази" и 30 лет ею руководил. А в 1945-1946 годах молодой Маркус освещал Нюрнбергский процесс. Недавно раздался звонок человека из Службы внешней разведки, прочитавшего мою книгу: "А что, разве ваш отец знал Маркуса Вольфа?" Я удивился: откуда? "Да вот же фотография в вашей книге. Маркус сидит в зале Нюрнберга прямо за вашим папой".
Я присмотрелся: точно! Уверен, они с отцом не знали друг друга. А вот я генерала Вольфа знал, с ним беседовал и переписывался. Мир воистину тесен...
Отцовский завет
По приговору Нюрнбергского трибунала десять главных военных преступников были казнены в ночь на 16 октября 1946 года. Герман Геринг покончил с собой, проглотив ампулу с ядом поздним вечером накануне. За приведением приговора в исполнение следили всего восемь журналистов - по два представителя прессы от каждой из четырех стран-победительниц.
Отец повторял, что для него это была не месть. Человек совсем не кровожадный, повторял: "Я был счастлив, что эти нелюди, подонки, подлецы наконец исчезли с лица земли".
Надо ли объяснять, почему, попав в середине 1990-х в Нюрнберг, я первым делом взял такси, ринулся в тогдашний Дворец правосудия. И там испытал сильнейшее разочарование, не увидев почти никаких следов процесса.
Но если бы о нем не помнили лишь в немецком Нюрнберге...
С тяжелым чувством, спустя годы, констатирую: сегодня уроки и приговор Суда народов, вынесенного от имени человечества виновникам величайшей трагедии ХХ века, забыты даже нашими бывшими союзниками.
Но только не нами.