Попробую сформулировать то, чему Горбачев и его время научили меня (и мое поколение, хотя никто от поколения меня не уполномочивал).
Первое и, возможно, главное: самовлюбленный мужик в политике - страшная разрушительная сила. Он и в жизни в целом не цемент, не соль земли, но во власти... Когда мы с нынешним шеф-редактором "Родины" в 1986 году со все возрастающим изумлением бегали за Горбачевым по Дальнему Востоку (мы там работали собкорами "Советской России", а он совершал историческую поездку), самыми диковинными были его незапланированные остановки и беседы с людьми. Люди были потрясены: не сон ли это?
"Я приехал услышать вас, узнать о ваших чаяниях, посоветоваться, как нам лучше ускоряться и перестраиваться" - так всякий раз обволакивающе, южнорусски говорил Горбачев. А у народа на лицах замирало простодушное выражение героя Савелия Крамарова: о, генсек, живой, обаятельный, ходит, говорит без бумажки, смеется; его при желании можно даже потрогать. Или получить от охраны по рукам.
Но уже во Владивостоке, где я учился пробиваться сквозь толпу поближе к генсеку, чтобы услышать его толки с народом и вставить в репортаж (задача, саму постановку которой я еще пару лет назад и представить не мог), стало ясно, что слушать он никого не собирался; для Горбачева это его личный театр, где амплуа, словечки, приемчики должны показывать, как стране и людям наконец-то повезло с руководителем.
Он ждал похвалы и аплодисментов. И очень заскучал на выставке достижений Дальневосточного научного центра, где Алексей Жирмунский, директор Института биологии моря (институт теперь носит его имя), человек увлеченный и дотошный, принялся в подробностях рассказывать генсеку о марикультуре, плантациях гребешка и кукумарии, способной обеспечить белковой закуской все население страны. Жирмунский не давал Горбачеву развернуться и сказать привычную речь о перестройке и ускорении. Генсек, конечно, отдал должное науке и благосклонно наметил перспективы - обернувшиеся, как мы помним, развалом и запустением. Но среди садков с анфельцией и морскими огурцами "птице счастья завтрашнего дня" развернуться было негде, что уж говорить.
Да и не о закуске тогда думал Горбачев.
Тут самое время сказать про еще один наглядный урок от Горбачева: благие намерения ведут прямиком в ад. Нельзя сказать, что это открытие сделал сам Горбачев: напротив, похоже, он не читал английского писателя ХVIII века Самюэля Джонсона, когда запрещал русскому мужику водку пить. И вводил ограничения на производство и продажу алкоголя.
Красивые и, возможно, отчасти верные речи об опасности спиться, так и не перестроившись, не действовали на нас, часами стоявших в диких очередях, на тридцатиградусном хабаровском морозе, за несчастной бутылкой водки. Над человеческими змеями этими клубилась и сгущалась выдыхаемая сотнями и тысячами людей ненависть. Вот он, ад.
Однажды достоявшись, отогревшись и приняв родимую с друзьями, под мерзлую капустку с брусникой, что всегда готовенькая стояла на балконе в зеленом эмалированном баке, я написал про все это в "Советскую Россию". Печатный орган ЦК КПСС. И корреспонденция, полновесные 400 строк, "Постояльцы очереди" вышла. Против всех моих ожиданий.
Понимаете?
Да, Горбачев нахомутал, для него, по словам близкого ему чиновника, было характерно "граничившее с отвращением нежелание заниматься рутиной, повседневной, систематической работой", но... Моя-то заметка вышла! Она вышла до того, как антиалкогольная кампания стала сворачиваться. До! А это не было возможно прежде. Без отмашки?! Да вы что?!
Что-то Горбачев сдвинул в стране, в головах - возможно, сам не желая, возможно, не к добру, а к худу - но сдвинул. Не могу этого, как честный человек, не признать. И спасибо не сказать. Заметку мою приметили, позвали на стажировку в Москву... И понеслось. Мелкобуржуазно сидя сейчас, в заваленном снегом по крышу подмосковном доме, я, подводя некоторые итоги извилистого и противоречивого пути, тюкаю по клавиатуре, пишу этот текст - а рядом стаканчик шотландского "Лафройга". Я купил его вчера в сияющем магазине - там покупай, что хочешь, были б деньги. Без очереди.
Ну, за Горбачева?
Нет, не могу. Скажу, почему. После посещения Байконура. Именно там мне рассказали, как преисполненный надежд космодром ждал Михаила Сергеевича: он должен был увидеть старт "Энергии", которая вознесла "Буран". Горбачев приехал, был прекрасен. Он, свежий и перестроечный, говорил с инженерами у стапелей. Он трогал обшивку. Он рисовал перспективы. Ценности будут теперь общечеловеческие, а СССР все любят.
И пошел к выходу.
"Как, Михал Сергеич, а старт? Не посмотрите?" "Нет, тут, понимаете, политика: нам с американцами договор подписывать, а я смотрю, как "Буран" взлетает? Они из-за этого страшно нервничают". Главный конструктор сказал тогда ошеломленным инженерам и рабочим в белых халатах: "Это всё, братцы". Горбачев уехал. "Буран" взлетел, триумфально вернулся. Программу закрыли. Как называется тот договор, который мы там с кем-то подписали? Какова его судьба и роль?
Челнок лежал в ангаре, пока на него крыша сгнившая не упала. Чудо-ракеты, вознесшей его в космос, у нас нет до сих пор.
А была.