"Трещат райны машты гнутся..."
Кант, приведенный ниже, явно сочинил человек образованный, не без литературного таланта - и притом явно знакомый с морем ("понтом", по-гречески), морскими судами и службой на них. Настолько точно и со знанием деталей описаны ощущения и работа моряков парусного флота во время шторма. (Каково им было тогда "подбирать парусы" и "прикреплять веревки" - см. стр. 40.)
Становятся понятными "слезницы" навигаторов - дворянских недорослей, отправленных Петром в Европу учиться морскому делу, - в которых они молили родных похлопотать, чтобы "указали" вернуть их, навигаторов, "к Москве и определить хотя бы последними рядовыми солдатами или хотя бы в тех же европейских краях быть, но обучаться какой-нибудь науке сухопутной, только бы не мореходству"1...
Слова "машты" и "райны" безошибочно указывают на то, что кант сочинен еще в петровское время. Именно тогда так писали в России слово "мачты" и называли реи (т.е. поднимаемые на мачтах горизонтальные рангоутные деревья, к которым привязывались прямые паруса)2.
Буря море раздымает,
А ветр волны подымает:
Сверху небо потемнело,
Кругом море почернело,
Почернело.
В полдни будто в полуночи,
Ослепило мраком очи:
Одна молнья-свет мелькает,
Туча с громом наступает,
Наступает.
Волны с шумом бьют тревогу,
Нельзя смечать и дорогу, -
Вдруг настала перемена,
Везде в море кипит пена,
Кипит пена.
Прибавляет ветр погоду,
Чуть не черплет корабль воду:
Мореходцы суетятся -
От потопу как спасаться,
Как спасаться.
А начальство все в заботе,
А матросы все в работе:
Иной кверху лезет снизу,
Иной сверху летит книзу,
Летит книзу.
Тут парусы подбирают,
Там веревки прикрепляют;
Нет никому в трудах спуску,
Ни сухаря на закуску,
На закуску.
Одолела жажда голод,
А без солнца - нужда, холод.
Неоткуду ждать подпоры,
Разливные валят горы,
Валят горы.
Одна пройтить не успеет, -
А другая свирепеет:
Дружка дружку рядом гонят,
С боку на бок корабль клонят,
Корабль клонят.
Трещат райны, машты гнутся,
От натуга снасти рвутся,
От ударов корабль стонет,
От бросанья чуть не тонет,
Чуть не тонет.
Вихрь парусы порывает,
Меж валами нос ныряет,
Со всех сторон брызжут волны,
На палубы льются волны,
Льются волны.
Так стихии все бунтуют
И на тщету наветуют:
Уж не в нашей больше власти
Ни парусы, ни все снасти,
Ни все снасти.
Ветром силу всю сломило,
Уж не служит и кормило.
Еще пристань удалела,
И погода одолела,
Одолела.
Не знать земли ни откуду,
Только видеть остров с груду,
Зде сошлося небо с понтом
И сечется, гонит гонтом,
Гонит гонтом.
Нестерпимо везде горе:
Грозит небо, шумит море,
Вся надежда бесполезна,
Везде пропасть, кругом бездна,
Кругом бездна.
Если сему кто не верит,
Пускай море сам измерит -
А когда сам искусится,
В другой мысли очутится,
Очутится3.
"Как он шаутбейнахтом был..."
А вот эта песня (рукопись с текстом которой обнаружил не так давно ведущий исследователь по истории петровского флота Павел Александрович Кротов) - откровенно нескладная. Но тем и ценна: значит, сложили ее обычные участники события - морского сражения со шведами при Гангуте 27 июля 1714 года.
То есть моряки гребной эскадры, которая атаковала шведский отряд, стоявший в Рилакс-фьорде, близ мыса Гангут, и взяла его суда на абордаж. Либо армейцы, находившиеся на борту галер и скампавей в качестве морской пехоты и захватившие абордированные суда в рукопашном бою.
Гребной эскадрой командовал шаутбенахт (в тогдашнем написании - шаутбейнахт) Петр Михайлов, то бишь служивший под этим (с 1697 года) именем в армии и на флоте "пресветлый батюшка"-царь Петр I. А "шаутбенахт" - это принятое при Петре в России голландское название контр-адмирала.
Русский шаутбенахт "побил" шведского - шведским отрядом тоже командовал шаутбенахт, Нильс Эреншёльд. Державший флаг на 18-пушечном фрегате "Элефант" (и в русских, и в шведских источниках его называют прамом и блокшифом - т.е. разновидностями плавучих батарей. Но по архитектуре это был именно трехмачтовый малый фрегат4). По-шведски (как и по-немецки) "элефант" - это "слон", а герб России - двуглавый орел. Вот "слон" и Упокоряется
И орла страшается...
(Конечно, утверждение, что после Гангута "упаде стеколмов вал" (т.е. укрепления шведской столицы Стокгольма, по-русски - Стекольны), - это поэтическое преувеличение. До согласия Стекольны на мир оставалось еще семь лет...)
За "викторию" при Гангуте шаутбенахта Петра Михайлова произвели в вице-адмиралы.
А 9 сентября 1714 года состоялся триумфальный ввод в Неву захваченных при Гангуте "светцких" ("свейских", шведских) судов - шести галер, фрегата "Элефант" и шхерботов ("шерботов") "Флюндра", "Мортан" и "Симпан" (последний был пленен накануне сражения, при прорыве русских галер мимо мыса Гангут в Рилакс-фьорд5. Шхерботы - это малые одномачтовые суда, предназначавшиеся для действий в шхерах, т.е. в лабиринте мелких и мельчайших островов, подводных камней, проливов, заливов, бухт и мысов у балтийского побережья Финляндии и Швеции).
Триумф Петра был продолжен торжественным шествием от пристани у Троицкой площади Петербурга до Петропавловской крепости. Помимо победителей туда прошли пленные - и в том числе шаутбенахт Эреншёльд и 14 шведских морских офицеров6.
Виват, вице-адмирал!
Как он шаутбейнахтом был,
Неприятелей побил!
Он всегда побивает,
Когда сам пребывает!
Упаде стеколмов вал!
Ныне он вице-адмирал!
Вся Россия радуйся -
Наш пресветлый батюшка
Побил шаутабейнахта.
Слон упокоряется
И орла страшается!
Щастия до нас ласкова.
Вся Росия радуйся!
Пой, триумф, виктория!
Возвращает наш царь
Со великим божий дар
Со светцкими галерами,
Со фрегатом шерботы,
С офицеры с карабля.
Пой триумф, виктория!7
"Тут много мы Шведов порубили..."
Однако большинство песен, появившихся при Петре, облечены в традиционные фольклорные формы. Героями песен становятся "молодой матрос", "молодой драгун", "молодой сержант", но сама песня остается старорусской - медленно-распевной, близкой к речитативу, наполненной традиционными речевыми оборотами (вроде "бел-горюч-камня", "сырой земли", "ретива сердца" и т.п.).
Такова и эта; в ней не чувствуется (как в предыдущей) нерв эпохи - бодрость, энергия, напор, динамизм. Массовое сознание и традиционную культуру в одночасье изменить нельзя...
Однако тяжелая работа пехоты - ощущается вполне.
По всей видимости, песня эта - про одну из первых русских побед в Северной войне. Про разгром войсками генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева шведского корпуса генерал-майора Вольмара Антона фон Шлиппенбаха в Лифляндии, под Гуммельсгофом (ныне Хуммули на юге Эстонии) 18 июля 1702 года.
Конечно, с тех пор записанный в XIX веке текст претерпел изменения. Так, упомянутых в песне штыков в русской армии в 1702-м еще не было, вместо них применялись багинеты - прямые клинки с рукоятью, которые не примыкались к стволу ружья, а вставлялись в него.
Не исключено, что позже был вставлен и эпизод с пленением и допросом неприятельского майора. Это кочующий сюжет; он фигурирует, например, и в песнях о 1812 годе:
Казаки вот, скажем, француза
Они порубали.
Да французского маёра
Они у плен взяли;
Повели этова маёрика
К нашему Кутузову.
Да и стал жа этова маёрика,
Стал он пытать-спрашивать:
"Ты скажи, скажи, маёрик,
Скажи всею правдицу..." - и т.д.8
А вот "булатные копья" - отнюдь не фольклорный штамп. В начале XVIII века часть пехоты в русской и других европейских армиях состояла еще не из мушкетеров, а из пикинеров - чьим оружием были длинные пики.
Не грозная туча возставала,
Не част-крупен дождик выпадает:
Из славного города из Пскова
Подымался царёв Большой Боярин,
Граф Борис сударь Петрович Шереметев,
Он с конницею и со драгуны,
Со всею Московскою пехотой.
Не дошед он Красной Мызы становился,
Хорошо-добре полками приполчился,
Он и пушки, и мортиры все уставил.
Не ясён сокол по поднебесью летает,
То Боярин по полкам нашим гуляет;
Что не золотая трубушка вострубила,
То ввозговорят царёв Большой Боярин.
Граф Борис сударь Петрович Шереметев:
"Ой вы детушки, драгуны и солдаты!
Мне льзя ли на вас надёжу положити, -
Супротив неприятеля постояти?"
Тут возговорят драгуны и солдаты:
"И мы рады государю послужити,
И один за одного умерети!"
Тут скоро Боярин подымался
Со конницею и со пехотой.
Нашли они на шведски караулы:
Они Шведски караулы сами скрали
И майора во полон к себе взяли.
Привели они майора к генералу;
Приказал его генерал допросити:
"Скажи ты, майор земли Шведской,
Скажи нам всю истинную правду,
Не моги ты у царя утаити:
Далече ли стоит ваша сила.
И много ли силы с генералом,
С самим генералом Шлиппенбахом?"
Что возговорят майор земли Шведской:
"Ах ты гой еси, царёв Большой Боярин,
Граф Борис сударь Петрович Шереметев!
Не могу я у царя утаити,
Скажу я всю истинную правду:
Стоит наша сила в чистом поле,
За теми за мхами - за болоты,
За тою за великой переправой,
По-край-близ Варяжского моря;
А силы с генералом сорок тысяч,
С любимым генералом Шлиппенбахом".
Боярин тех слов не испугался,
Он скоро с полками подымался.
Не две грозные тучи на небе всходили:
Сражалися два войска тут большия,
Что Московское войско со Шведским.
Запалила Шереметева пехота
Из мелкого ружья и из пушек.
Тут не страшный гром из тучи грянул,
Не звонкая пушка разродилась:
У Боярина тут сердце разъярилось,
Не сырая мать-земля расступилась,
Не синее море всколебалось:
Примыкали штыки тут на мушкеты,
Бросали все ружья на погоны,
Вынимали тута вострые сабли,
Приклоняли тут булатные копья,
Гналися за Шведским генералом
До самого до города до Дерпта.
Как расплачутся тут Шведские солдаты,
Во слезах они чуть слово промолвят:
"Лихая, де, Московская пехота!
На вылазку часто выступает
И тем нас жестоко побеждает!"
Тут много мы Шведов порубили,
А в трое того в полон их взяли:
Тем прибыль Государю учинили9.
"И ты встань-проснись, православный царь!"
А это один из многочисленных вариантов солдатских плачей по Петру Великому - фактическому создателю русской регулярной армии. Имея к концу жизни чин генерала, "Петр Михайлов" продолжал также числиться полковником лейб-гвардии Преображенского полка и капитаном бомбардирской роты этого полка.
Ах ты, батюшко, светел месяц!
Что ты светишь не по-старому,
Не по-старому и не по-прежнему,
Все ты прячешься за облаки,
Закрываешься тучей темною?
Что у нас было на святой Руси.
В Петербурге в славном городе,
В (во) соборе Петропавловском,
Что у правого у крылоса,
У гробницы государевой,
Молодой солдат на часах стоял.
Стоючи он призадумался,
Призадумавши(сь) он плакать стал,
И он плачет - что река льется,
Возрыдает - что ручьи текут,
Возрыдаючи он вымолвил:
"Ах ты, матушка сыра земля,
Разступися ты на все стороны,
Ты раскройся, гробова доска,
Развернися ты, золота парча,
И ты встань-проснись, православный царь!
Посмотри, сударь, на свою гвардию,
Посмотри на всю армию:
Уже все полки во строю стоят,
Все полковники при своих полках,
Подполковники на своих местах,
Все майоры на добрых конях,
Капитаны перед ротами,
Офицеры перед взводами,
А прапорщики под знаменами, -
Дожидают они полковника,
Что полковника Преображенского,
Капитана бомбардирского"10.
1. Ключевский В.О. Евгений Онегин и его предки // Ключевский В.О. Сочинения. В 9 тт. Т. IX. М., 1990. С. 91.
2. Книга Устав морской. О всем, что касается доброму управлению в бытности флота на море. СПб., 1720. С. 86, 87, 93, 95, 96, 99-102; Сморгонский И.К. Кораблестроительные и некоторые морские термины нерусского происхождения. М.; Л., 1936. С. 92, 101-102.
3. Сборник кантов XVIII века (в извлечениях). Из рукописных фондов Государственного исторического музея. Приложение к четвертому разделу книги Т. Ливановой "Русская музыкальная культура XVIII века", том 1. М., 1952. С. 29-31.
4. Кротов П.А. Российский флот на Балтике при Петре Великом. СПб., 2017. С. 395.
5. Там же. С. 396-397.
6. Там же. С. 429.
7. Там же. С. 449-450.
8. Листопадов А.М. Донские исторические песни. Ростов-на-Дону, 1946. С. 94.
9. Песни, собранные П.В. Киреевским. Вып. 8. М., 1870. С. 129-132.
10. Там же. С. 282-283.