- Что за деревня? - спросил я.
Мужичок окинул меня оценивающим глазом и ответил рассудительно:
- Это еще как посмотреть! Ежели вы надумаете письмо сюда направлять, то надо писать - Захаровская, а по-настоящему называется она Заречьем. Вон та, следующая, пишется у нас Марьинским, а зовется Шильниковым, еще подальше будет Степановская, по-устному Талашово, там вон на взгорке деревня по названью Кузнецово, пишется Ильюхиным, ну и крайняя к озеру по-письменному будет Никитинская, по-устному - Конец.
- Что за притча? - удивился я.
- А вот так повелось исстари... - развел руками мужичок.
- Как хоть зовут-то вас? - поспрошал я его.
- Кичигиным. Николаем...
- Это по-письменному. А по-устному?
Мужичок хохотнул:
- Все-то вам и скажи!..
В вологодскую деревню Конец приехал я уже под вечер. Дорога здесь заканчивалась, и далее начинался сплошной лес да болота на десятки километров.
Там я узнал, как зовут по-устному почтальона. Но не скажу. А вот почему у деревень двойные названия - объясню. Все просто: в средние века Новгород и Ростов Великий вели борьбу за эти территории. Ни Новгород, ни Ростов не хотели благословенные земли от себя отпускать. Вот и оставили деревни по два названия: одно, - новгородское, а второе - ростовское.
Приехал я сюда проведать художника Николая Сажина и его жену Анфию.
Деревня Конец стоит в самом конце дороги, ведущей на Сондугское озеро, вкруг которого когда-то лет пятьсот назад, а может и больше, образовался целый куст деревень, объединенных одним названием - Сондуга.
Когда-то край этот славился богачеством. Дома - терема в два этажа с огромными подворьями...
Ныне в краях этих разорение. Будто злой дух Мамая побывал со своей беспощадной ордой: увел народ в полон, дома развалил, церкви разрушил стенобитными машинами. И только в редких домах по деревням Сондуги доживают век одинокие старушки.
Анфия Ивановна была в праздничном платье и цветастой косынке. Николай Прокопович - в белой рубахе, глаженых штанах. Борода аккуратно расчесана.
- Поедем-ко с нами на Казанскую. - Хозяйка назвала деревню километрах в трех от их селища.
Казанская - праздник Казанской иконы Божией Матери.
- Так, верно, там уже и деревни нет. Одни развалины, - сказал я с сомнением.
- Поехали, сам увидишь...
Мы поехали по разбитому проселку в сторону возвышавшегося на холме разрушенного и поросшего по куполам березами храма.
В деревне, куда мы приехали, половина домов доживала последний срок, но пара еще были жилыми. У одного на лавке у калитки сидел пьяненький гармонист неопределимого возраста в окружении нарядных старушек. Одна из них сразу останавливала на себе взгляд. Наверное, она была самой пожилой среди товарок, но ее голубые глаза были ясны и молоды.
- Это Платонида, - сказала мне Анфия. - Ей уж девяноста пять, а вот пришла пешком за пятнадцать километров сюда на праздник. На родину.
Пошли в дом, в застолье, на пироги, стопочку горькой... Развеселились.
Скоро уже праздник вывалился на луговину. Гармонист заиграл местного русского, и бабушки встали в круг. У которой болела спина, у которой ноги, да и мало ли чего болит у деревенской женщины в восемьдесят и девяносто лет... Поэтому плясали, кто с палкой, кто сразу с двумя.
А вот бабушка Платонида управлялась своими ногами. И даже частушку пропела:
- Вот и вся моя отрада,
- Вот и весь мой интерес...
- Пойду - выйду на дорогу,
- Посмотрю на темный лес...
- Платонида-то глухая совсем, а пляшет, - сказала мне Анфия.
Фантастическая была картина. Посреди разрушенной деревни, среди подступающего к огородам бурьяна и зарослей гигантских соцветий борщевика Сосновского звенела гармошка и десяток старушек словно в магическом древнем ритуальном танце заклинали вернуться в эти умирающие человеческие селища жизнь...
- В молодости-то Платонида, - опять заговорила Анфия, указывая на пляшущую в кругу девяностолетнюю бабушку, - уж такая была красавица, что и не высказать. Мужики, говорят, от ее красоты с ума сходили... А вот не зря сказано, не родись красивой, а родись - счастливой. Вот ужо я тебе ее судьбу и перескажу. Сама-то она уж не скажет ничего...
На обратной дороге Анфия Ивановна вспомнила Платониду.
- Вот такая-то красавица и вышла замуж. На славе да почете была. Вышла по большой любви. С мужем налюбоваться да намиловаться не могли. Дети пошли. А тут война. И пошел ейный Африкан с мешком заплечным в Тотьму. И Платонида на лугу валялась от горя.
А скоро уж и похоронка пришла на Африкана. Сколько слез было выплакано, да в деревне у окошка не просидишь. На ферме работала не покладая рук. А где-то в середине войны пришел с войны мужнин друг. Пришел в холодный дом. Жена умерла, осиротила двоих детей. Вот и постукался в ворота Платониде.
- Выходи, - говорит, - за меня. Африкан-то не вернется теперь. А я тебя всегда любил и любить стану. Да и робятишкам мать нужна.
И выходил Платониду. Пошла она за него. Стали жить. Еще нажили робенка.
Только вот однажды прибегает товарка с фермы, и лица на ней нет.
- Иди, говорит, Платонида, на ферму. Там тебя твой Африкан дожидается.
Упала, сказывают, Платонида, как подкошенная, а как в себя пришла, побежала на ферму. А там муж ее любимый, оплаканный и отпетый сидит... Обнял ее и зарыдал.
- Платошенька, - говорит, - сердце родное. Уедем отсюда, заберем ребятишек и уедем.
Как ни рвалось сердце, как ни страдала, а вот не смогла Платонида бросить новых, ставших уже родными, детей. Так и уехал Африкан, заживо похороненный этой проклятой войной.
Мы долго молчали.
- А вот послушай, - сказала, наконец, Анфия. - Я песню про них сложила. Послушай песню-то.
И она запела высоким голосом трогательные самодельные куплеты:
- Сердечико ретивое,
- Не бейся так, не стукайся.
- А сердце плачет по нему,
- По дорогому моему...
- Его отняла от меня
- Та распроклятая война,
- Убила дролю у меня...
Уже в сумерках мы вернулись в деревню Конец.
Грустная история, если не знать, что за каждым Концом есть свое Начало.
Деревня Конец, Вологодская область