Основанная в 1714 году императором Петром I, она стала первым музеем, который был открыт для публичного посещения и целью своей имел "всякого желающего... смотреть пускать и водить, показывая и изъясняя вещи".
Самые драматичные страницы ее 300-летней истории связаны с ленинградской блокадой и беспримерным мужеством сотрудников Кунсткамеры.
Им было что защищать и спасать.
Петр - Великий коллекционер
Кунсткамера началась с царской любознательности, помноженной на энергию, фантазию и умение любое начатое дело на полдороге не бросать. В Голландии Петр I увидел анатомические препараты (в России вскрытия трупов в то время были запрещены) и посещал лекции анатома Фредерика Рюйша. Решил - как обычно - и в России завести что-то подобное или еще лучше. Начал сам собирать различные "редкости". Приобрел в Голландии особо ценные экспонаты для будущего музея. Прежде всего собрание амстердамского аптекаря Альберта Себы, а затем и обширную коллекцию Рюйша. Общим счетом 2 тысячи "всего, что старо или зело необыкновенно": чучела птиц, насекомых и рыб, гербарии, "старые подписи на каменьях", кости "человеческие или скотские, рыбьи или птичьи, не такие, какие у нас ныне есть", а также несколько заспиртованных младенцев с различными уродствами.
По тем временам - диковины на грани фола.
Петр не поскупился: отдал за коллекцию 30 тысяч гульденов золотом. И сразу озаботился о развитии Кунсткамеры. 13 февраля 1718 года был оглашен именной императорский указ "О передаче родившихся монстров в каждом городе коменданту и о применении к ним платы и о штрафе за утайку". Плата за принесенных уродов устанавливалась: натуральные - по 10 рублей, скотские и звериные - по 5, птичьи - по 3 рубля (за мертвых); для животных: натуральные - по 100 рублей, скотские и звериные - по 15, птичьи - по 7.
Все как и в прочих в петровских начинаниях: пряник (премия), кнут (штраф) и кипучая энергия автора идеи.
С азартом истинного коллекционера царь собирал экспонаты где только мог. Не только уродцев, но и все достойное внимания. Так в музее появились шпоры короля Карла II и перчатки, обагренные его кровью при осаде города Фредриксхалда, деревянное блюдо с ключом города Дербента, скелет француза-великана Николя Буржуа ростом 2 метра 30 сантиметров, многие другие раритеты. Даже часть ствола диковинного кривого дерева, которое росло на месте нынешнего здания Кунсткамеры в Санкт-Петербурге. Эту находку можно увидеть и сейчас.
Собрание быстро разрасталось. Император жертвовал на строительство новых помещений "кабинетные", то есть собственные средства, и лично решал, как располагать экспонаты по залам. А поскольку обыватели неохотно посещали Кунсткамеру (не богоугодное это дело - разглядывать уродцев в банках), царь применил маркетинговый прием, который и в наше время не утратил действенности. Не только сделал вход в музей бесплатным, но и повелел за счет заведения угощать посетителей "чашкою кофе, рюмкою водки либо чем-нибудь иным". На такие угощения выделяли солидную сумму - 400 рублей в год. По свидетельствам современников, император и сам охотно выступал в роли гида, показывая свои сокровища послам и русским вельможам...
Впрочем, уже к концу XVIII века музей в рекламе не нуждался.
К этому времени пополнением, систематизацией и изучением фондов Кунсткамеры занималась Российская академия наук. Сюда поступали находки, сделанные во время экспедиций знаменитых путешественников и естествоиспытателей, этнографов, археологов, зоологов и других ученых в десятки разных стран и по российским городам и весям. Именно Кунсткамера и одновременно с ней созданная Библиотека стали первыми в России "научными учреждениями" в составе академии, ее исследовательской базой. Здесь работали лучшие отечественные ученые - даже Ломоносов, который составил описание коллекции минералов. Не случайно и по сей день силуэт Кунсткамеры - эмблема РАН.
В музее были созданы четыре группы "кабинетов" - с редкостями естествознания, коллекцией монет, предметами быта народов мира и личными вещами Петра Великого. Уже к 1837 году коллекция разрослась настолько, что на базе первого музея пришлось создать семь самостоятельных - Этнографический, Азиатский, Египетский, Анатомический, Зоологический, Минералогический. И Кабинет Петра I с его личными вещами. Имя императора Музею антропологии и этнографии (МАЭ) присвоили в 1903 году, к юбилею Петербурга.
А через 38 лет Ленинград и петровская сокровищница оказались в смертельном кольце.
Стрела Миклухо-Маклая
Известный ученый, этнограф-африканист Дмитрий Ольдерогге, который работал в Кунсткамере в годы блокады, в письме, датированном 2 марта 1943 года, рассказал о почти мистическом эпизоде. Во время обхода здания научный сотрудник Каплан "с удивлением заметил стрелу, вонзившуюся в доски, закрывающие индийскую деревню в двухсветном индийском зале".
Подиумы были закрыты досками, что спасло их, когда немецкий снаряд, разорвавшись, пробил крышу и осколки разлетелись по всему помещению. Но откуда взялась стрела?! Ответ на загадку получил все тот же наблюдательный Каплан: через несколько дней, проходя по галерее Миклухо-Маклая, он обратил внимание на то, что меланезиец, стоявший в углу и натягивающий лук, опустил свое оружие и уже не держит стрелы. Оказалось, при взрыве палец у манекена обломился, тетива распрямилась и стрела полетела навстречу вражескому снаряду...
"Манекен выстрелил"... Этот анекдот войдет, я уверен, в историю Академии наук..." - замечает Ольдерогге.
Из нашего далека история с манекеном кажется чем угодно, только не анекдотом.
Символом.
Наука побеждать
Письмо Ольдерогге - один из многих документов, которые рассказывают о работе Кунсткамеры в страшную блокадную зиму. Спокойно их читать невозможно - письма, воспоминания, отчеты, списки музейных "коллекционных предметов", резюме научных работ.
Ком в горле.
Их составляли ровным разборчивым почерком люди, которые в те дни умирали от голода и холода. Но каждое утро шли на работу по ледяным улицам, где тут и там падали на снег, теряя последние силы, ленинградцы. Но - они писали свои статьи, защищали диссертации, продолжали работу. Без громких слов, просто потому что это - их работа. И их Кунсткамера.
Эвакуировать коллекцию не успели - Ленинград был уже в кольце. Как вспоминал Ольдерогге, экспонаты упаковали в ящики и спрятали в подвалах. А "безномерные" - зарыли в большую яму около ворот, ведущих в архив АН СССР. "Надо об этом вспомнить, чтобы будущие археологи не удивились обилию и разнообразию черепов в одном "погребении", - добавляет автор с тихой иронией.
Многие сотрудники Кунсткамеры ушли на фронт. Десять - не вернулись. Один из них, Г.Д. Вербов, писал с фронта студентам-филологам:
"Около месяца был на инвалидном положении (правда, не в госпитале). Сейчас опять вполне здоров... Независимо от того, идут ли у вас занятия по специальным предметам, сами не зевайте, пользуйтесь имеющейся литературой и обязательно при наличии хотя бы маленького досуга читайте указанную и не указанную мною северную литературу. Если вы будете это делать не в ущерб вашим новым нагрузкам (военным), то ничего плохого не будет. Следите также за новинками, если таковые появляются. Свою специальность можно, сообразно с обстоятельствами, отвести на самый дальний план, но забывать о ней никогда нельзя, ни на один день. В этом и заключается "северное" упорство и т.д."
А что еще может посоветовать, даже в окопе и под обстрелом, настоящий ученый?
Последняя вахта для пятнадцати
Они не были идеалистами, фанатиками или стоиками. О своем быте в блокаду потом напишут просто, почти буднично. "В те осенние дни впервые в повседневную разговорную речь вошло страшное слово "дистрофия"... Ученые думают о своих трудах, работая при свете коптилки... 16 декабря на заседании Ученого совета филфака защитил диссертацию А.Н. Кондауров. Деятельно готовится к защите Н.Н. Тихоницкая. Д.А. Ольдерогге пишет докторскую диссертацию. Г.И. Петров читает лекции...", - вспоминала сотрудница МАЭ Валентина Антропова.
В воспоминаниях сотрудников Кунсткамеры - холод, вышедший из строя водопровод и отключенное электричество, ледяной ветер. "Все настойчивее дает о себе знать голод. Люди пухнут, болеют или просто падают и умирают. Но жизнь все еще теплится в стенах Института" (В.А. Антропова). "У Тихоницкой защиты не было, так как ее подвел Пушкаревич, он очень плох и лежит в санатории или стационаре - не помню точно, 10-го должен был выписаться; (...) Сама Тихоницкая распухла и чувствует себя неважно, мечтает об отъезде, но пока тщетно" (из письма Е.Э. Бломквист от 20 января 1942 года).
Надежда Неофитовна Тихоницкая умрет от голода 30 января 1942 года. А ее коллега Евгения Бломквист в письме от 7 февраля 1942 года привычно сообщит родным:
"Об электричестве мы забыли, в результате много спим или лежим, да это неизбежно при этих пеших хождениях... И я устаю, всегда что-нибудь дополнительное к Музею, то путалась на 14-ю линию, куда Андрея [Попова] "подкидывали" в стационар в родильном доме(!), (...) и, во вторник, вероятно, повезу в морг Варвару Сергеевну и т.д. Все вожусь, как видишь, с больными и покойниками".
И одновременно - она пишет, что составляет план работы музея на май - декабрь 1942 года. Например, собирается "поднимать американский сборник к 450-летию открытия Америки... это большая работа, но интересная, и как станет немного легче жить, то постараемся как следует сдвинуть эту работу".
До января 1944 года вахту продолжали нести оставшиеся 15 сотрудников. Радовались, когда через месяц после прорыва блокады стали получать "по I категории" целых 600 граммов хлеба. Собирали комиссии для учета материалов. Оценивали противопожарную безопасность. Вели исследования. Каждый работал за десятерых.
Кто бы сказал им, что это и есть настоящий героизм, - сильно бы удивились.
Потом они же сами будут разбирать заложенные кирпичом окна Кунсткамеры и приводить в порядок спасенные коллекции. ("Сегодня - 3/VIII- пасмурный день. Сушить коллекции нельзя. На очереди "разбор каменных оконных заделок с укладкой материалов"... надо разобрать всего за месяц 21 окно... В.В. Федоров и я - с ломами в руках отбиваем кирпичную кладку; надо делать это с силой, но осторожно. Это "мужская" работа. Каплан З.И., Вяткина, Максимова и Ястребова переносят кирпичи на носилках" (из письма Д.А. Ольдерогге от 03.08.1944).
P.S. Архитектор Р.И. Каплан-Ингель сетовал, что сотрудники спорят с ним, отдавшим строительному делу почти 40 лет, пренебрегают техникой безопасности при ремонте крыши - почти все порезали пальцы, одна отказывается привязать себя к трубе во время окраски крыши, другой был сильно ранен упавшим сверху осколком стекла и теперь, пишет Каплан-Ингель, перебинтованный, "поневоле занимается научной работой (это счастье теперь никому не дается)".
Запомним эти слова - счастье научной работы.
Добавить - нечего.