Смех бывает беззаботным, добрым и злым, искренним и фальшивым, прощающим и обидным. Он бывает вызывающим, сардоническим и даже трагедийным...
Так вот, 31 августа 1941 года в Ленинграде, во время ставшей уже почти обычной бомбежки, два человека, представьте, рассмеялись. И рассмешила их... собака.
"Бродячая собака": начало начал
Петербург, ул. Итальянская, 4/5
Я говорю об Ахматовой и ее спутнике - литераторе, профессоре и уже известном пушкинисте Борисе Томашевском.
"Мы вышли из трамвая на Михайловской площади, - вспомнит она. - "Тревога". Всех куда-то гонят. Мы где-то. Один двор, второй, третий, крутая лестница. Пришли..." Нет, скорей, добежали до первой же подворотни. В третьем дворе спустились в бомбоубежище. Томашевский, пишут, огляделся и лукаво спросил: "Вы узнаете, Анна Андреевна, куда я вас завел? В "Бродячую собаку". Ахматова улыбнулась: "Со мной - только так и бывает". И оба, едва, казалось бы, спасшись от бомб, рассмеялись...
Да, именно здесь был тогда вход в их общее, да и наше ведь прошлое. И веселое, и страшное, как этот нечаянный эпизод. Здесь было самое, пожалуй, знаменитое кафе-кабаре писателей, художников и артистов, открытое ровно 30 лет назад, в декабре 1911 года.
Ныне не надо даже считать дворы, вы можете, как и я, грешный, спуститься в него прямо с улицы (Петербург, ул. Итальянская, 4/5) и очутиться среди "оживших теней Серебряного века" - в арт-подвале "Бродячая собака". Вот только внизу вас не встретит объятиями уже покойный великий Владимир Склярский, тот, кто заново открыл кабаре в 2001 году, после, на минуточку, 14 лет восстановления его: от гнилых досок на полу, хлюпающей воды и крыс по углам - до реставрации фресок Судейкина и Сапунова, до подиума, столиков и расписных ставень, даже до простого обруча, который и раньше, и теперь "изображает" люстру.
Здесь все - память и памятник. Чему? Да, если угодно, смеху! Тому самому - беззаботному и трагичному, клеймящему и поощряемому. Памятник уникальной кабаретной культуре, сумевшей объединить "в одном флаконе" клуб, театр и ресторанчик, но главное - литературный салон, музыкальную гостиную и даже выставку художников.
"Кривое зеркало", "Черный кот", "Летучая мышь", "Би-ба-бо", "С мухой", "Черная сова", "Петрушка" и "Розовый фонарь", "Кривой Джимми" и "Веселый Бэби", "Хвост павлина", "Голубой сарафан" и даже "Гнездо перелетных птиц" - таких заведений, возникших в начале прошлого века, было по стране десятки.
Но я расскажу лишь о трех, тех, чьи дома сохранились и где они, иногда, возникают вновь.
"Лукоморье": битвы Мейерхольда
Петербург, Литейный пр., 42
Актерствовали все.
Ну можете ли вы представить поэтов Гумилева и Городецкого на сцене да еще в гриме? Первый мало того, что косолапил и слегка косил, но, не выговаривая иных букв, произносил слово "вчера", как "вцерла", а второй никак не мог воспроизвести слово "волшебный" - вечно вылетало "ворфебный". А ведь именно в этом доме они, вместе с Алексеем Толстым, драматургом Дымовым, поэтом Потемкиным и другими, вышли играть "королевичей" в пьесе-сказке "Ночные пляски". То еще "лицедейство"! И до дикции ли тут, если на сцену их влекло само время?..
Не мной замечено: особенно бедово люди веселятся накануне мировых катастроф. Объяснения этому нет, если не считать того, что еще древние греки делили время между божествами Хроносом и Кайросом. Один фиксировал обычное, календарное время, а второй - тот "благоприятный период", когда нужно действовать ради успеха. И штука тут в том, что время Кайроса как бы растягивало наше сознание и текло почему-то медленней.
Таким оно и было в России накануне Первой мировой. Чуткие поэты звали его "разгулочным", "свальным", "огарочным" и даже, пардон, "кальсонным". "Ах, зачем же нам даны лицемерные штаны!" - распевала, погрязшая в эротике и адюльтерах элита, а публика попроще лютовала в ответ: "У тебя нет теплого платочка. Точка. У меня нет зимнего пальта".
Это вот время и породило, на манер французских, десятки мимолетных, как бабочки, кабаре, где впервые соединили и театр со стихами и музыкой, и ресторан - с птифурами и отбивными. И первыми стали возникшие в 1908-м мейерхольдовское "Лукоморье" и театр-кабаре "Кривое зеркало" остроумца, насмешника, критика и режиссера Александра Кугеля.
В доме на Литейном, во дворце "светской львицы" уходящей эпохи княгини Зинаиды Юсуповой, где в салоне ее когда-то блистали и Вяземский, и Тютчев, при Театральном клубе, находящемся здесь, и открылись два этих заведения. Миниатюры, пародии и шаржи, пантомимы и дивертисменты на грани бурлеска не только собирали весь цвет общества, но заставляли битком набитый зал корчиться от смеха, давиться отбивными и, растягивая календарные часы, эхом отзываться в недрах города: от рабочих окраин на западе, до Финского залива на востоке, до лукоморья, что и означает и бухту, и любой залив.
Здесь и состоялось соревнование, конкурс, а точнее битва двух направлений кабаретной культуры, двух театров, а лучше сказать - двух начинающих режиссеров: Мейерхольда и Кугеля. Это случилось 6 декабря 1908 года. До полуночи на сцене царило мейерхольдовское "Лукоморье", а позже, до 3 часов, публику веселили актеры "Кривого зеркала". И если Мейерхольд уповал на режиссерский театр, то Кугель считал, что главным на подмостках должен быть "Господин Актер".
Да ведь это и было время актеров: гаеров, шутов, кривляк и потешников.
"Кривое зеркало": триумф "Вампуки"
Петербург, канал Грибоедова, 90
Победило "Кривое зеркало", и с него, как считает крупнейшая исследовательница кабаре Нора Букс (кстати, моя сокурсница по университету), и началось русское кабаре. Мейерхольд, что называется, "умылся", а "Кривое зеркало", для которого стали бешено писать скетчи и миниатюры Леонид Андреев, Игнатий Потапенко, Петр Потемкин, Сергей Городецкий, Аркадий Аверченко, переехав уже в свое здание (Петербург, канал Грибоедова, 90), просуществует до 1918 года. Навзрыд хохотали здесь, пародируя Блока, Брюсова, Андрея Белого или высмеивая Дункан, Сару Бернар, Жорж Санд и ее Альфреда Мюссе. Пьеска Тэффи "Мужской съезд" издевалась над суфражистками, сценка Чирикова "В отдельном кабинете" пародировала модную драму ужасов. И это были не плоские анекдоты, не зубоскальство, это была "умная и хлесткая критика" всего и вся, все, что звалось... "вампукой".
Слышали это слово - "вампука"? Ведь мы и ныне, возмущаясь бездарным спектаклем, восклицаем: "Боже, какая вампука!". А так, представьте, называлась пародия на штампованные оперы, поставленная "Кривым зеркалом" в 1909 году, и которую театр выпустит более 1000 раз. Она началась с заметки, высмеивающей девиц Смольного института, которые, поздравляя как-то члена императорской фамилии, пропели ему: "Вам пук, вам пук, вам пук цветов подносим...", а превратилась силами композитора В.Г. Эрберга и режиссера Р.А. Унгерну в сатиру "Вампука, принцесса африканская", злую насмешку на рутину сцены и актерские клише.
Пример оказался заразительным, публика валом заполняла появлявшиеся как грибы интимные театрики и кабаре с причудливыми именами: кабаре "Дом интермедий" (Петербург, Галерная ул., 33), "Черный кот" фельетониста В.А. Азова (Петербург, Мойка, 61), потом "Би-ба-бо" Н.Я. Агнивцева (Петербург, Итальянская ул., 19), "Ша нуар" (Петербург, Невский пр. 126), "Балаганчик" (Петербург, Садовая ул., 12), "Сверчок на печи", возникший уже позже (Петербург, Невский пр., 30) и - сколько еще. Но тон, "кальсонное настроение", все-таки задала на Литейном та пьеса-сказка "Ночные пляски".
Ее написал Федор Сологуб, а поставил в 1909-м уже знаменитый Фокин. И манком в ней стали не только поэты-актеры, но и 12 обнаженных "королевен-босоножек". Не драматургом - провокатором окажется Сологуб. Уговорив танцевать в пьесе Ольгу Судейкину, подругу Ахматовой (Сологуб даже сочинил ей, как награду, стишок: "Оля, Оля, Олеенька, не читай неприличных книг, а лучше ходи совсем голенькая..."), он попытался завлечь на сцену и красавицу-поэтессу Наталью Крандиевскую. "Не будьте буржуазкой, - подначивал ее, - вам, как и всякой молодой женщине, хочется быть голой... Хочется плясать босой. Берите пример с Олечки... Она - вакханка. И это прекрасно...".
Спектакль, к счастью, выдержал только две постановки. Но эхо его громыхнуло на все "лукоморье" и стало, если можно так сказать, неким камертоном нового жанра.
"Сказка": цыганщина богемы
Москва, Соймоновский проезд, 1/35
Это один из красивейших домов в столице, его в 1907 году построили по рисунку художника Сергея Малютина, не просто апологета стиля a la russe, но, кто не знает, автора первой "куклы-матрешки", прячущей в себе - себе подобных. Недаром это здание за причудливость кирпича, майолики и башенок сразу же назвали "Домом-сказкой".
На него - стоять бы да глядеть! Ведь красота! Но глядеть еще и потому, что внутрь не войдешь - это дом приемов МИДа. Когда-то в нем жили не только Малютин, писавший здесь Брюсова, Вересаева, Телешова, Гиляровского и Серафимовича, но Натан Альтман, Роберт Фальк, принимавший у себя Мандельштама, Шкловского, даже Хикмета и Сартра, да и сам... Лев Троцкий в 1920-х.
Этот поселился в реквизированной 3-этажной квартире хозяйки дома Зинаиды Перцовой и не только купался здесь в какой умопомрачительной ванной из черного мрамора, стоявшей посреди одного из залов, но тут же и решил, образно говоря, "отмыть" всю эту "богемную грязь". Предложил Политбюро ввести "серьезный учет" писателям. "Каждый поэт должен иметь свое досье, где собраны биографические сведения о нем, его нынешние связи, литературные, политические и пр."
И ведь такие "досье" собирались и как раз на тех, кто "тусовался" здесь с 1908 года.
Да, именно в этом доме, в подвале его, зарождались в том году московские кабаре. Отсюда, что в той же "матрешке", вылупятся и "Актерский клуб" Петра Ярцева, и "Студия свободного танца" ("a la Дункан") актрисы Ольги Гзовской, и "Общество художниц" поэтессы Нины Серпинской, и - главное - кабаре Никиты Балиева "Летучая мышь". Он открылся здесь 18 октября 1908 года едкой пародией на модную пьесу "Синяя птица".
Что творилось в этом подвале - не передать! Тут, в стенах, обитых светлым кретоном, с диванами, эстрадой, актерской уборной и роялем, что ни вечер-ночь, клубилась, дымилась и кувыркалась художественная интеллигенция. Здесь читались стихи, игрались сценки, здесь актеры, приезжавшие после спектаклей, учились модному кэк-уоку, рисовали голых натурщиков художницы, ставили голоса певцам и даже дурили публику фокусами.
Богема - короче. Словцо это обозначает "эксцентричную художественную интеллигенцию, ведущую беспорядочную жизнь", а идет от французского boheme - "цыганщина". Вот ее-то, цыганщины, тут и было с лихвой.
Здесь "беспрерывно варился кофе, на диванах полулежали зрители и исполнители, - вспоминал свидетель. - Среди ночи пили коньяк. Приезжали Леонид Андреев, треугольный Мейерхольд, кто-то вечно играл на рояле. Борис Пронин, помреж Художественного театра, с открытой шеей и белым отложным воротничком, как у Блока, вихрем носился, вздувая энтузиазм". Тут в каком-то черном балахоне и с гитарой дебютировал Вертинский: "Ваши пальцы, - пел с эстрады, - пахнут ладаном", здесь Лев Кулешов, будущий кинорежиссер, так изображал балерину Анну Павлову, что подвал, не вмещавший, кстати больше 100 человек, взрывался от хохота, а весь "репертуар Дома-сказки", со стихами и мордобоем, с романсами и истериками, со спектаклями и эпатажем, станет, надо признать, лицом и сутью всех будущих кабаре.
Но воистину мировой знаменитостью до яркого ревю на Бродвее, до ордена Почетного легиона на грудь, станет балиевская "Летучая мышь" - театр-кабаре с подвешенным к потолку (назло мхатовской "Чайке") чучелом этой гадины. И начинался он здесь - с "капустников", с "конферанса" актера, режиссера, недавнего еще секретаря Немировича-Данченко во МХАТе Никиты Балиева.
"Летучая мышь": расцвет театра Балиева
Москва, Милютинский пер., 16
Фантастический человек! Это он, "толстяк с маленькими глазками", и его друг, драматург и меценат, "изящный юноша с матовым лицом", Николай Тарасов, при поддержке Качалова, Коонен, Москвина и др., и арендовали в феврале 1908 года этот полутемный подвал для "интимного клуба", "кабачка друзей", для "царства привольной, но красивой шутки". Ничего, что было "душно и накурено", зато на столах было дорогое вино и корзины фруктов, а в зале - "обнаженные плечи дам в изысканных туалетах, фраки и смокинги мужчин, общий говор и вдруг... хоровое пение всего зала". Да, главным методом Балиева, а за ним и последующих кабаре, было "упразднение рампы" и втягивание зрителей в театральное действо: в песню, танец, декламацию.
В 1910-м театр Балиева переехал отсюда и уже в новом помещении (Москва, Милютинский пер., 16), дав первый платный спектакль-буффонаду Тарасова "Наполеон и его пропавший шофер", стал признанным театром-кабаре. Высмеивали в постановках спектакли Станиславского, Таирова, Марджанова, причем анекдоты, каламбуры, шарады и романсы так и сыпались со сцены. А когда в 1915 году Балиев "выцарапал" помещение в первом городском небоскребе, в доме Нирензее (Москва, Бол. Гнездниковский, 10), то его театр "скепсиса, гримасы и иронии" стал едва ли не популярнее всех. Ему подражали, его "приемы" копировали, да попросту воровали почти все замерцавшие по Москве "мыльные пузырьки" кабаре: "Бим-Бома" клоуна И. Радунского, "Кривого Джимми" режиссера Н. Евреинова, "Каравая" поэтессы В. Инбер, "Ваньки-Встаньки" поэта Н. Агнивцева, "Павлиньего хвоста" и кабаре "Нерыдай" блистательного Игоря Ильинского.
Небоскреб Нирензее знаменит так, что ныне ему посвящены не статьи-исследования - толстые книги. Здесь жили Таиров, Бурлюк, у кого останавливались и Хлебников, и Маяковский, здесь "гостевал" у своей знакомой Есенин и тут, в одной из квартир, познакомился на званом обеде со своей третьей женой Михаил Булгаков. Но самыми шальными местами дома были крыша и подвал - ресторан "Крыша" и "Летучая мышь" - в подвале. Наверху "хозяйничали" в 1915-м Маяковский и футуристы, а внизу Балиев, его авторы и исполнители М. Кузмин, Н. Тэффи, Б. Садовский, Т. Щепкина-Куперник, А. Толстой, В. Ходасевич, В. Каменский, М. Чехов, В. Холодная, М. Лилина и - за столиками на почти 200 мест, уписывающие фирменные "вареные языки по-думски" (с намеком на болтовню в Думе), их "благодарные зрители" - от гвардейцев, как я сказал, до курсисток.
Балиев вместе с не предавшей его труппой укатит в 1920-м в эмиграцию и уже не вернется. А на первом спектакле кабаре в 1915-м присутствовал сам Горький. Тогда и возникли сумасшедшие очереди сюда. "С Тверской въезжали как в ущелье, - пишет свидетельница. - Терявшийся в темноте неба дом сверкал сотнями огней. У подъезда с широкими стеклянными дверями трубили клаксоны автомобилей. В просторном вестибюле пышнейшие взбитые дамские прически. Теснейшие шелковые платья с тренами. Студенческие куртки. Офицерские мундиры..."
Но мне запомнились две сцены уже поздней "Летучей мыши". Во-первых, слезы поэта Бориса Садовского, когда он в фойе театра еще осенью 1916-го, встретив друга и даже соавтора Владислава Ходасевича, поэта, разрыдался, говоря о войне, о бездарности и глупости царя, а следом, утерев слезы, зло бросил вдруг горькую фразу: "Это все вы Россию сгубили, проклятые либералы". А во-вторых, конечно, шарж Рины Зеленой, который никакой Троцкий стерпеть уже не мог. О нем вспомнит Раневская. И как та вышла на сцену с "огромной надувной грудью, с золотой цепью до пупка", и как, раскачивая цепь, пела "Долго в цепях нас держали...", а потом, приподняв грудь руками, почти выкрикнула: "В царство свободы дорогу грудью, ах, грудью проложим себе!.."
Ну, какой власти это понравится?! Так закончилась "Летучая мышь", так начались и закатные сумерки всего кабаретного жанра. Времена-то наступали серьезные.
"Привал комедиантов": прощальный аккорд
Петербург, Марсово поле, 7/1/18
Вот здесь, в этом доме на краю Марсова поля, где за два столетия успели пожить десятки поэтов и писателей, начиная от литератора и ученого-физика Павла Шиллинга, у которого бывали тут Пушкин, Жуковский и Вяземский, от Леонида Андреева, Анны Ахматовой и Велимира Хлебникова и заканчивая Верой Пановой и Юрием Германом, так вот здесь, в подвале этого дома, скоропостижно умерло в 1919-м, может, самое знаменитое из последних кабаре - театр-кабачок "Привал комедиантов".
"Холодно. Нет ни заказных столиков, ни сигар, - пишет поэт Георгий Иванов. - Электричество не горит - оплывают свечи. С улицы слышны выстрелы. Вдруг топот, стук прикладов. Десяток красноармейцев, под командой увешанной оружием женщины, вваливается в "венецианскую залу". - Ваши документы! - Уходят, ворча: доберемся до вас. И снова - свечи, стихи Ахматовой или Бодлера, музыка Дебюсси или Артура Лурье..."
Последний подвал, последнее классическое кабаре, где ставились спектакли, читали стихи Бунин, Блок, Мандельштам, Кузмин, Есенин и Северянин, танцевала наша королевна Судейкина и "богиня воздуха" Карсавина, актерствовали Мейерхольд и Евреинов и мирно болтали за столиками тогда не особо известные еще Колчак, Троцкий и Луначарский.
"Привал открылся" в 1916 году, сразу после того, как в 1915-м полицией за "нарушение сухого закона" была закрыта "Бродячая собака", тот подвал, с которого я начал эти заметки. Здесь же все напоминало как раз "Собаку", где были вызовы на дуэли (Мандельштам Хлебникова), мордобой (Бальмонт и Морозов), адюльтеры (Ахматовой с Лурье, а Гумилева с актрисой Высотской, родившей ему сына) и скандалезные выпады (Маяковского и Толстого, бегавшего тут на карачках, изображая пса).
Но главное: общим был организатор этих двух кабаре - невероятный актер, режиссер и антрепренер Борис Пронин. Помните - это тот помреж Станиславского, кто еще в 1908 г., в "Доме-сказке", "вихрем носился, вздувая энтузиазм". На этом энтузиазме, начиная с дерзких "капустников" во МХАТе, он и жил. "Вечный студент, неудавшийся революционер, бесконечный мечтатель, - вспомнит о нем Сергей Судейкин, - говоривший, вернее захлебывающийся от восторга о том, что ценно..." Пронин ведь и после закрытия "Привала" опять рванет в Москву, где - поразительно! - снова откроет в 1922-м сначала в своей квартире (Москва, Бол. Молчановка, 32), а затем и в нанятом помещении (Москва, Средний Кисловский пер., 3) новое предприятие - очередное кабаре, где будут бывать его друзья Мандельштам, Шершеневич, философ Шпет, актеры Качалов, Москвин и много кто еще.
И знаете, как назовет это новое пристанище? "Странствующий энтузиаст"!
Энтузиаст "взахлеб", "Доктор эстетики", как наврал про себя на своей визитке, "милый друг" всего, считайте, Серебряного века, "матрешка идей" и чудик - он был, можно сказать, душой кабаретной культуры: наивной, иллюзорной, возвышенной и комичной. Он был, если уж на то пошло, живым примером того, что из ухмылки, шутки, издевки и смеха, то есть из ничего, из эфира, может родиться "проект" с реальными залами, стульями, кулисами, оркестрами и стихами, пирожными и танцами. Как родиться? Да - так!
Явившись с новым "проектом", он, вспомнит тот же Иванов, "засыпал собеседника словами": "Попытка возразить ему - была безнадежна. - Понимаешь... знаешь... клянусь... гениально... три дня... Мейерхольд... градоначальник... Ида Рубинштейн... Верхарн... смета... Судейкин... гениально... - как горох, летело из его не переставшего улыбаться рта. "Гениальное" дело, конечно, не выходило. Из-за "пустяка", понятно. Пронин не унывал. Теперь все предусмотрено. Гениально... невероятно... изумительно... Рихард Штраус... Умудренный опытом обольщаемый собеседник жмется. - Да ведь и в прошлый раз по вашим словам выходило... "Ах, Боже мой, что за человек, - удивлялся Пронин. - Да ведь тогда провалилось, потому что он стал интриговать. Теперь он наш. Теперь все пойдет изумительно..." И кто-то снова, вздыхая, выписывает чек, или едет хлопотать в министерство, или пишет пьесу, по мере сил участвуя в работе... Не так и мало, если не знать, сколько энергии, и своей и чужой, на нее убито".
Не мало - перебью я поэта - а колоссально много! Ведь и "Собака", и "Привал" ныне не только воссозданы, но и продолжают великую миссию, творят время Кайроса, время успеха. И лишь редкие люди помнят ныне, что последнее кабаре Пронина в Москве закончилось для "энтузиаста" арестом в 1926-м и - ссылкой на Соловки. И совсем уж единицы знают: умер "доктор эстетики" в 1946-м и - вы ахнете! - в комнатенке на Итальянской. Да-да, в том самом доме, где он и открыл когда-то свою "Собаку"...
В мире считается, что кабаре родились во Франции в конце XIX века. Знаем-знаем, в Париже их с 1880-х было, по точному счету, 56. Но я бы не торопился с выводом. Ведь синонимом и сутью их являются всем нам известные "капустники", которые родились в 1850-х годах с "посиделок" писателей, актеров и художников у знаменитого Михаила Щепкина (Москва, Воротниковский пер., 12, стр. 1). И возникло это название не от того, что в шутливых выпадах, по мере отрывания листов кочана, открывались смыслы, а потому, что в дни Великих постов хохочущие остроумцы довольствовались скоромным - овощными кулебяками да пирогами с капустой.
Так что суть "капустника" была "кабаретной". Или, если хотите, кабаре в содержании своем - попросту "капустник".
Не верите? Что ж. Тогда читайте Большую энциклопедию от 2017 года:
"Капустник", пародийно-юмористическое представление. Возникло в театральной среде России в сер. XIX в., когда установился обычай собираться в узком кругу актеров на 2-й и 3-й неделях Великого поста. "К." возрождал традиции смеховой культуры, к которой восходит и сам термин (старинный обряд рубки капусты, включавший шуточные игрища)...
Для "К." характерна особая атмосфера фамильярной свободы и раскованности, ниспровержение признанных авторитетов и устоявшихся ценностей, самоирония. Из "К." родилось кабаре Н.Ф. Балиева "Летучая мышь"..."
Все сходится! И Щепкина поминает энциклопедия, и "пародийные театры малых форм", возникшие у нас в 1960-х, и даже нынешние "Фестивали театральных капустников". Французы, возможно, об этом и не подозревают. Но нам-то стыдно не знать этого. Ведь это не только история нашей культуры - это очищение нас огнем смеха и критики, это, если угодно, и шаг в наше будущее.
Ведь смех-то - дело серьезное... Разве не так?