"Пили вино и спорили, стоит ли идти добровольцем..."
Во время войны ведение личных дневников советскими людьми стало распространенной практикой. Хотя редкие дневники велись регулярно, а до исследователей дошли и вовсе уникальные экземпляры, обращает на себя внимание, что именно первые дни войны занимают в них особое место.
А.З. Дьяков (участник Первой мировой и Гражданской войн) начал дневник 25 июня 1941 г., находясь на дежурстве на железнодорожной станции Сочи. Первым делом зафиксировал "все пережитое за четыре дня" от начала войны:
"Объявление о нападении на нас кровожадного фашизма меня не удивило и не испугало, как некоторых. Следя за политикой советского правительства, изучая международное положение я [ожидал] войну с Германией в 1941 г., но не раньше августа-июля. Однако не в таком размере, как она начата "от финских хладных скал до пламенной Колхиды". Сообщение т. Молотова по радио 22/06 я слушал дома, перед уходом на работу. Первые слова т. Молотова - "граждане и гражданки" - проникли в сердце, которое уже стучало сильно, и эти удары были слышны, как барабанный бой. Я возбужденный ринулся на станцию в партком. Хотелось говорить речь - о безумном нападении на СССР кровожадного фашизма. В парткоме в 19 ч. мне поручено открыть митинг. Я побежал в клуб - нашел художника, набросал ряд лозунгов для оформления места митинга. 1-й мой лозунг - "смерть фашизму и его вдохновителям"2.
Записью от 22 июня 1941 г. открывается дневник Н.Г. Чернышева - инженера-конструктора космической и ракетной техники, основателя научной школы по химии ракетного топлива. "Итак, сегодня Германия без объявления войны напала на Советский Союз. Все этого ждали, и для всех это было неожиданностью"3.
Утро автора дневника началось стандартно, тем более что воскресный день в НИИ-3 (до 1937 г. - Реактивный научно-исследовательский институт) был для него обычным рабочим днем. Однако "несколько необыкновенная обстановка" проявилась очень скоро. "Не успел я принять смену, - писал Чернышев, - как меня вызвали к директору и предложили оставить всю работу и заниматься подготовкой цеха к противохимической обороне. Когда я спросил, значит ли это, что будет тревога, он сказал мне, что надо готовиться, так, как будто может быть настоящее нападение. Все занялись подготовкой. Появились плотники, стали зашивать окна. По объему работы было видно, что это не учеба".
Ясность внесла речь Молотова, а в конце рабочего дня состоялся митинг. Чернышев на митинге "слушал мало, так как уже принял решение идти на фронт, поэтому просто с нетерпением ждал окончания всех формальностей, чтобы скорее бежать в военкомат". По дороге туда "поразился недостойным поведением москвичей", поскольку "громадные очереди толпились у магазинов и сберкасс". Также удивил "очень холодный" прием в военкомате, который "осаждали толпы юношей и зрелых мужчин, желающих добровольно идти на фронт".
В конце полного "нервных переживаний" дня собрались дома у одного из коллег. Пили вино и спорили, стоит ли ему идти добровольцем на фронт. Разбивая "схоластические и трусливые" аргументы противников, Чернышев выдвинул свою аргументацию "за":
"Первое. Нельзя рассуждать, когда видишь, что на людей набросилась стая бешеных собак. Надо хватать первую подвернувшуюся палку и бежать на выручку. Второе. Именно в первые дни войны, в дни, когда будет создаваться фронт, и судьба его будет зависеть от многих случайностей, а также и от того, каким людям будет доверено это ответственное дело, надо быть там. Третье. На фронте сейчас будет наиболее трудно и опасно, следовательно, просто стыдно не быть там".
Когда разошлись, Чернышеву пришла мысль вести хронику происходящего: "Чувствую, что сегодняшнее число будет переломным в жизни нашего народа, а следовательно, и моей. Поэтому решил начать писать нечто вроде дневника. Итак, сегодня я, враг войны и жестокостей, подал заявление о зачислении меня на добровольных началах в действующую армию. Мне кажется, что я правильно понимаю свой долг"4.
"Границу мы держали более 20 дней"
Для части кадрового состава Красной армии и многих солдат срочной службы "вхождение" в боевые действия происходило стремительно. Выпускник артиллерийского училища двадцатилетний А. Карпенко весной 1941 г. стал командиром огневого взвода 263-го стрелкового полка 25-й Чапаевской дивизии, находившейся в Бессарабии. Здесь проходили полковые учения по отработке взаимодействия с пограничниками, в ходе которых и состоялся переход к реальным боевым действиям с противником.
"В субботу вечером [21 июня 1941 г.] дело уже к темноте, дается команда: "Всем остаться на тех местах, на которых находились к моменту подачи команды отбой". Ночевать будем, кто в окопе, кто около окопа, кто на опушке, в степи. И вдруг такой грохот поднялся, сразу, одновременно. Конечно, все вскочили, и одновременно зазвонил телефон связи, связь с командиром батареи... Командир батареи говорит: "На границе что-то непонятное, горит погранзастава". Через реку Прут переправляются вооруженные люди, прикрываясь огнем с той стороны. Пограничники ведут бой, есть убитые. "Батареи к бою!".
Все еще темно было. Определили расчеты орудия, боеприпасы возле орудия, усиление охраны. Прошло совсем немного времени, может, 10-15 минут, идет первая команда к открытию огня... А тут уже пошло к тому, что командир батареи говорит, что и в рукопашную, солдаты наши подтянулись, те, которые поближе были, ротами или батальонами. И тоже ведут бой. Вот и наш полк начал поддерживать огнем, ну и, естественно, батарея.
Вот так началась для меня Великая Отечественная война. Границу мы держали более 20 дней"5.
"Слышим... женщины не своим духом плачут"
А.П. Толстиков (1926 г.р., уроженец Ставрополья, фронтовик) рассказывал: "Война застала меня, когда я коров пас. Пасли, слышим, часа в 2 дня вестовой прибежал, повестки принес. Слышу, уже женщины плачут. Мы поняли, что что-то произошло. А не знали что. Слышим, что женщины не своим духом плачут. Вот так и началась война"6.
Подобные воспоминания остались у А.П. Обозянского (1927 г.р., уроженца Кубани, фронтовика):
"У нас же в Саратовской были артиллерийские лагеря Северо-Кавказского военного округа. Первое - это там стадион был, потом - техника, ну а потом - палатки шли, тыловые подразделения... День, когда началась война, очень здорово в память врезался. Объявили не с утра. Это сейчас связь, а тогда ж никакой связи не было. Единственное - громкоговоритель стоял в Саратовской. Там администрация, напротив - амбулатория. Там был один-единственный, на телеграфном столбе.
Но тогда распространилась весть очень быстро. Где-то примерно после обеда, где-то после часа узнал. И почему я узнал об этом... я же возле лагерей жил, дом на окраине стоял. Смотрю, что-то шорох, трещит все. Смотрю, технику всю как метлой смело. Понимаете, в чем дело. Они сразу по чащам, все позамаскировали. И через сутки лагеря как не было.
Ну, и потом... рев по станице. Знаете, как женщины [могут]... Не плач, а рев. Очень страшно как-то. Не видишь ничего, а как стон по всей станице. Тогда те [предыдущие] войны [были в памяти], люди понимали, что такое война. Поэтому просто плач, плач, плач женщин"7.
"Война больше трех недель не протянется"
Ленинградец Н. Никулин, автор "Воспоминаний о войне", пишет, что объявление о войне было встречено большинством обывателей, в том числе им самим, "не то чтобы равнодушно, но как-то отчужденно. Послушали радио, поговорили. Ожидали скорых побед нашей армии - непобедимой и лучшей в мире, как об этом постоянно писали в газетах"8.
Семья московского студента Л. Рабичева, чей отец занимал солидную должность в Наркомате нефтяной промышленности, также провела этот день в разговорах, "попытках понять, что будет". Они с энтузиазмом поддержали спасительную для сохранения нормальной жизни "уверенность, что война больше трех недель не протянется и что капитуляция фашистской Германии неизбежна"9.
Другой московский студент В. Стеженский 22 июня 1941 г. готовился дома к экзамену по истории, в то время как его семья находилась на даче. После сообщения Молотова вместе с другом отправились на Арбат "делать необходимые покупки". Купили соль, спички, сахар, отметив "везде длиннющие очереди" и то, что "на улицах полно людей"10.
Война застала в Москве и Ленинграде массу приезжих. В числе отпускников был инженер Горьковского автозавода В.А. Лапшин, который привез дочку-школьницу посмотреть столицу. 21 июня Лапшин смотрел вместе с сестрой-москвичкой Ниной "Три сестры" Чехова в Художественном театре, а утром 22 июня поехал на вокзал за обратными билетами в Горький. Возвратился в квартиру сестры к дневному выпуску новостей. "После того как кончили сообщение, диктор заявил, что будет выступать Молотов. Мы все посторонились. Нина сразу как-то сделалась задумчивой. В комнату вошла соседка: слушать радио. И вот начинает говорить т. Молотов.
...Война. Нина всплакнула. Ведь Вова [муж] находится недалеко от границы при авиаэскадрилье. Этого надо было ожидать от фашистов. Потянуло сразу же домой, на завод, чтобы в это боевое время быть на своем посту. Придется отпуск закончить.
Собрались мы ехать на выставку. Надо использовать оставшееся время, чтобы показать Гале Москву и достопримечательности. Поехали вместе с Ниной. На улицах народ стал как-то сосредоточеннее, некоторые паникеры создали очереди за сахаром, мылом и керосином. Но москвичи сами расправлялись с этими очередями, поднимая на смех любителей запасать. На выставке пробыли до вечера. Возвращаясь обратно, видели на Лубянке зенитки"11.
"Целые толпы жителей покидали город"
Е.С. Тюкина рассказывала, как весть о войне пришла в Воронеж и подвела черту под ее "счастливым беззаботным детством":
"Когда началась война, это было 22 июня, это был роскошный день, мама с папой в огороде. А я сидела на подоконнике и читала Мопассана "Милого друга". Читаю, идет сосед с девочкой, а я ему говорю:
- - Юра, куда вы идете?
- - В Ботанический сад.
Воскресенье, он с ребенком идет на прогулку. Ну, я, значит, читаю, смотрю, он буквально через 15 минут возвращается взволнованный.
- - А чего вы вернулись?
- - Женечка, война!
- - Какая война?
- - Война, фашисты напали на нашу землю!
- Боже мой, я как вскочила с подоконника, побежала в сад, кричу:
- - Мама, папа, война!
А они:
- - Какая война, что ты придумала?
- - Мама, папа, надо включить радио, репродуктор, дядя Юра сейчас шел, он сказал: "Война!"
Они все побросали, тяпки, лопаты, побежали. И, правда, включили радио, уже передавали, довольно интенсивно. Ну, все, конечно, в ужасе, мы ничего не можем понять с сестрой, что это такое и как это будет все. Ну, папу буквально через неделю уже забрали на фронт"12.
Режиссер В.С. Цейтлин, летом 1941 г. гастролировавший с Белостокским государственным еврейским драмтеатром по Белоруссии, 22 июня оказался в Могилеве - городе, вокруг которого считаные недели спустя развернулись ожесточенные бои с германскими войсками. В дневнике Цейтлин записал: "Свершилось роковое". Согласно его записям, в Могилеве, сравнительно далеком от границы, "эшелоны отходящих войск и мирного населения" появились через два дня от начала войны, а через три - "самолеты противника уже гудели над крышами домов"13.
В воспоминаниях видного отечественного филолога Л. Андреева, в июле 1941 г. девятнадцатилетним ушедшего добровольцем на фронт, развернута картина погружения в "другую" действительность города Смоленска. "О войне мне сказала сестра, когда я в полдень вернулся с прогулки, - пишет Андреев. - Сразу мысль: все рухнуло. Но размеров катастрофы не представляли, и упорно казалось, что это - лишь неприятный эпизод... Разрыв между мирной и военной жизнью был настолько неожиданным, что мы во многом еще продолжали жить по-прежнему". На четвертый день войны Андреев отметил, что "увеличилось всеобщее беспокойство, появилось много людей с узлами и чемоданами". Тогда же случилась бомбежка Смоленска, и юноша поразился разрушениям: "Знакомая улица стала неузнаваемой. Целый ряд деревянных домов исчез. На их месте лежали груды досок, бревен, кирпичей, в которых рылись люди... Растерянность и тревога становились паникой. Уже целые толпы жителей покидали город"14.
Приметой первых дней войны стали очереди добровольцев в военные комиссариаты. Генерал-майор в отставке А.В. Пыльцын вспоминал, как на следующий день после выпускного вечера в школе города Облучье поехал с товарищами в районный центр, чтобы определиться в военные училища, поскольку "тогда было повальное увлечение" военными специальностями. В райцентре юношей застало известие о начале войны, "и сразу, как по команде" они двинулись к райвоенкомату, где увидели огромную очередь добровольцев15.
Такими были переживания первых дней войны, в которых переплелись страхи, надежды и устремления фронтового поколения.
- 1. Самый памятный день войны. Письма-исповеди. М., 2010. С. 9.
- 2. Это и моя война: Великая Отечественная в письменных и визуальных эго-документах: сб. док. Краснодар, 2016. С. 125-126.
- 3. Там же. С. 41.
- 4. Там же. С. 42, 43.
- 5. Интервью с А.З. Карпенко, 1921 г. р. Запись 13 марта 2012 г. // Архив лаборатории истории и этнографии Института социально-экономических и гуманитарных исследований Южного научного центра (ИСЭГИ ЮНЦ) РАН.
- 6. Память о Великой Отечественной войне в социокультурном пространстве современной России: материалы и исследования. СПб., 2008. С. 69.
- 7. Интервью с А.П. Обозянским, 1927 г. р. Запись 8 июля 2013 г. // Архив лаборатории истории и этнографии ИСЭГИ ЮНЦ РАН.
- 8. Никулин Н.Н. Воспоминания о войне. СПб., 2008. С. 10.
- 9. Рабичев Л. "Война все спишет": мемуары, иллюстрации, документы, письма. М., 2008. С. 51.
- 10. Стеженский В.И. Солдатский дневник: военные страницы. М., 2005. С. 8.
- 11. Общество и власть. Российская провинция. Июнь 1941 г. - 1953 г. М., 2005. С. 759-760.
- 12. Интервью с Е.С. Тюкиной, 1925 г. р. Запись 7 марта 2013 г. // Архив лаборатории истории и этнографии ИСЭГИ ЮНЦ РАН.
- 13. "Сохрани мои письма..." Сборник писем и дневников евреев периода Великой Отечественной войны. М., 2013. Вып. 3. С. 24-25.
- 14. Андреев Л.Г. Философия существования. Военные воспоминания. М., 2005. С. 11, 13, 16-17.
- 15. Пыльцын А.В. Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина. СПб., 2003. С. 18.