Однако об их численности до последнего времени не было достоверных данных. Упоминалось лишь о том, каким образом они были репатриированы в СССР. Сегодня благодаря архивным документам появилась возможность уточнить численность "русских рабов" и подробно рассказать об их возвращении на Родину.
В 2004 году мне удалось получить из архива ФСБ краткую справку о репатриации из Северной Африки с августа 1943 по март 1944 год с приложением списка "африканцев", направленных по возвращении для проверки в Рязанский и Подольский спецлагеря НКВД. За этот период из Северной Африки в СССР прибыли 311 бывших военнослужащих Красной армии.
В первой группе репатриированных было 59 человек. Они попали в плен в 1941-1942 годах. Сначала использовались в Германии на гражданских работах, а затем были прикреплены к немецким артиллерийским, прожекторным и зенитным частям. В ноябре 1942 - январе 1943 года, то есть уже под занавес североафриканской кампании, пленные красноармейцы вместе с этими частями были переброшены в Италию, а затем в Тунис.
Как явствует из списка Рязанского спецлагеря, некоторые "африканцы" вообще попали в плен лишь в декабре 1942 года. 8-10 мая 1943-го, во время наступления союзников в Тунисе, часть из них перешла на сторону англо-американских войск. Остальные были захвачены в плен вместе с фашистскими войсками2.
Бойцов Красной армии союзники поместили в лагеря для военнопленных. Американский лагерь находился возле города Матеура, английский - у города Альма. 25 мая по указанию представителя Наркоминдел СССР эти люди были переведены в советский лагерь в городе Мезонкаре в Алжире, организованный для бывших участников интернациональных бригад в Испании. Первая группа освобождённых, выехавшая из этого лагеря, прибыла в Красноводск 16 июля 1943 года. 14 июля из лагеря в Мезонкаре были отправлены ещё 205 человек. Они выехали морем из тунисского порта Сус в египетский Порт-Саид. Оттуда их отправили через Палестину и Ирак в Тегеран, где передали представителям советского командования3.
B списке Рязанского спецлагеря № 178 под номером 2 значится: "Фридман Борис Николаевич, 1907 года рождения, попал в плен 6.8.41 в р-не между Спас-Деменском и Вязьмой". Мне удалось разыскать мемуары Фридмана. Они называются "Мои военные дороги" и хранятся в архиве Библиотеки-фонда "Русское зарубежье" в Москве. Значительный раздел посвящён репатриации автора из Алжира через Египет осенью 1943 года4.
Инженер-текстильщик по профессии Фридман добровольцем пошёл на фронт в самом начале войны и вскоре попал в плен в "вяземском котле". Содержался в лагере в Могилёве, потом в Вильнюсе, был переведён в Германию и направлен на работу токарем на машиностроительный завод "Шварцкопф" в местечке Вильдау, в 30 километрах южнее Берлина. Оттуда его перевели на подсобные работы в немецкий полк ПВО. В конце 1942 года полк был переброшен в Италию, а 13 декабря его отправили на судне из Неаполя в Тунис.
Но в Африку в тот раз Фридман не попал. Британская авиация потопила фашистский транспорт. Фридману удалось ухватиться за спасательный плотик. Итальянцы, вылавливавшие в воде неудачливых союзников, приняли Фридмана за солдата вермахта: он был одет в немецкую форму и прилично говорил по-немецки, а документов у него не было. Спасённых отправили в госпиталь в Неаполе, а затем - в санаторий в Сан-Ремо. Там-то и выяснилась личность Фридмана, и его вернули в "родной", частью уцелевший полк ПВО, дислоцированный на Сардинии. В июле 1943 года Фридмана перебросили на Корсику, на работу в немецком госпитале.
3 сентября 1943 года Италия капитулировала. Новость эта дезорганизовала фашистский гарнизон Корсики. 5 сентября Фридман сбежал из госпиталя и перешёл к французским партизанам. Они-то и отправили его в начале ноября в Алжир, снабдив соответствующими документами.
Воспоминания Бориса Фридмана публикуются с сокращениями.
***
И вот Алжир. Пароход встречали с музыкой - он доставил сюда партию освободившихся из немецкого плена французов. Я видел, как они сходили на берег, каждому вручали букет цветов. Все остальные прибывшие должны были пройти пограничный и таможенный контроль. Я вошёл в комнату, где за длинным столом сидело человек десять военных, сел на стул напротив одного из них, показал свои бумаги… Меня попросили показать содержимое рюкзака, после чего предложили пересесть к офицеру довольно высокого звания. Он окинул меня внимательным взглядом и стал расспрашивать - откуда я, в каких частях Советской армии служил и в каком звании, как попал на Корсику, а затем неожиданно произнёс: "Я предлагаю вам вступить в наш иностранный легион, зачем возвращаться в Советский Союз, вас там ничего хорошего не ждёт, тогда как у нас вы будете чувствовать себя прекрасно". Я ответил отказом и, несмотря на долгие уговоры, согласия не дал. Офицер был явно раздосадован.
Мне дали направление в военную гостиницу, объяснили, как её найти (она находилась неподалеку от порта), и выпустили в город. В гостинице я предъявил направление дежурному, меня зарегистрировали, проводили в большой зал, тесно уставленный кроватями, и указали свободное место. В зале звучала английская речь - преобладали английские, американские и канадские военнослужащие… При регистрации я объяснил, что мне нужно попасть в советское посольство, но никто о нём ничего не знал, дежурный офицер сказал: "Подождите, пока живите, узнаем - сообщим". Группа канадских солдат случайно узнала, что я русский. Они бурно приветствовали меня, сейчас же потащили в ресторан и устроили большую попойку. Пришлось в следующие дни избегать их, так как выдержать такую выпивку вторично я бы не смог.
Не могу вспомнить, что этому предшествовало, но вижу, как мы с поляками, моими спутниками по пароходу, в сопровождении французского солдата идём по улицам Алжира - нас переводят в какое-то другое место. Это новое место походило на казарму, а может быть, это была военная комендатура города - не знаю. Меня поместили в комнату, где находились несколько французских солдат. Поляков я больше не видел.
Каждый день я справлялся у дежурного офицера, когда меня передадут в советское посольство, но ответа не получал. В одной из соседних комнат я обнаружил русского. Мы познакомились. Его звали Василий - высокий крепкий парень лет тридцати, ленинградец, по профессии шофёр, тоже бежавший из немецкого плена и тоже побывавший на Корсике. Он сказал, что находится здесь уже две недели, живётся тут неплохо, и нет смысла так уж спешить с переходом в наше посольство.
Дни шли, и я уже стал тревожиться - не есть ли это форма давления на меня, чтобы вынудить согласиться на вступление в Иностранный легион. Добился приёма у местного начальника (это было нелегко) и потребовал, чтобы меня незамедлительно передали в посольство СССР. На другой день меня посадили в машину, рядом сидел Василий, впереди - французский офицер. Мы подъехали к роскошного вида отелю, поднялись на второй этаж. Возле одного из номеров офицер предложил нам подождать и, постучавшись, вошёл. Я был в некотором волнении: предстояла первая встреча с представителем советской власти, как нас примут?
Минут через пятнадцать дверь отворилась, и человек в штатском на русском языке пригласил нас войти, предложил сесть и принялся расспрашивать. Тут же сидел сопровождавший нас француз, больше в комнате никого не было. Мы с Василием ответили на вопросы: фамилия, имя, место жительства в Советском Союзе, когда попали в плен и некоторые другие. "Да, это наши люди", - по-французски сказал офицеру спрашивавший нас человек и расписался в ведомости, которую тот ему протянул. Офицер попрощался с ним и, не удостоив нас даже кивка, вышел.
- Ну, теперь здравствуйте, обратился к нам хозяин номера и пожал каждому руку. - Я первый советник посольства СССР, Аваев Иван Иванович, будем знакомы.
Это был высокий, статный, элегантно одетый человек лет сорока пяти.
Хочу прежде всего обрисовать общую обстановку, сложившуюся к тому времени (в той мере, в какой она стала мне впоследствии известной). Юг Италии и все три острова (Сицилия, Сардиния и Корсика) находились в руках союзников (англо-американские войска высадились в Южной Италии 9 сентября 43-го года, я попал в Алжир в начале ноября).
Алжир являлся тылом итальянского фронта, отсюда шло снабжение действующей армии людскими резервами, оружием, боеприпасами, военным снаряжением, продовольствием. Тот красивый город стал прифронтовым и жил в условиях затемнения, как и все алжирские города. Огромные материальные ресурсы были сосредоточены в прилегающем к нему районе, военные склады тянулись на десятки километров и охранялись мощной англо-американской противовоздушной обороной. В Алжире размещалось временное французское правительство, возглавляемое де Голлем, поэтому здесь находилось и советское посольство, оно представляло интересы Советского Союза в освобождающейся от немцев Франции.
Штат посольства состоял из четырёх человек: посол Богомолов5, первый советник Аваев, военный атташе и шофёр. Богомолов был нашим послом во Франции ещё до начала войны. Своего помещения посольство не имело, все жили в отеле и там же осуществляли свою служебную деятельность. Сразу скажу, что встречались мы только с Аваевым, остальных и в глаза не видели.
Советским правительством Аваев был уполномочен собирать советских военнопленных, освободившихся из немецкого плена, и направлять их на родину. Основой служило соглашение между советским и английским правительством. Последнее обязалось обеспечивать этот контингент продовольствием, одеждой и транспортировать до города Басра (Иран), где их передавали советскому командованию6. В осуществление этого соглашения в 25-ти километрах от города Алжира был создан транзитный лагерь, где люди жили, ожидая отправки на родину. Транспорт предоставлялся в случае, если в отъезжающей партии было не менее восьмидесяти человек.
Но вернусь к моей встрече с Аваевым. После ухода французского офицера наш разговор продолжился. Сразу хочу сказать, что Иван Иванович Аваев остался в моей памяти человеком высоких душевных качеств. Он проявил ко всем нам предельную доброжелательность и трогательное внимание. После возвращения в Москву в 1946 году у меня была мысль найти его, чтобы выразить ему свою признательность и глубокое уважение. Но, подумав, я с горечью отказался от этого намерения: на мне в то время было клеймо подозрительного человека, и это могло ему повредить. В первом же разговоре выяснилось, что оба мы москвичи, живём в одном районе - Замоскворечье, оба принадлежим к одному социальному слою - интеллигенции. Он сразу отнесся ко мне с доверием.
Иван Иванович отвёз нас на машине в транзитный лагерь, по дороге он сказал, что назначает меня старшим по лагерю.
Лагерь состоял из нескольких деревянных бараков, в каждом было по несколько больших комнат. Кровати с постельными принадлежностями, шкафы для одежды и обуви, радиоприёмник в каждой комнате. В отдельном домике кухня, оборудованная всем необходимым, и продовольственный склад. Здесь же комната, в которой поселился я и где уже жили повар и его помощник - оба советские военнослужащие, ожидавшие отправки домой. Далее склад одежды и обуви: каждого прибывающего в лагерь одевали в форму английского солдата. Надел такую форму и я. Одна партия военнослужащих уже была отправлена в Советский Союз. Я попал во вторую7.
Итак, я стал "начальником". Следил за соблюдением порядка, вёл учёт проживающих в лагере, принимал вновь прибывших, мои указания были обязательными и, надо сказать, выполнялись. Приём продуктов и учёт их расходования, выдачу английской формы новеньким вёл повар - он стал моим помощником. Это был парень лет двадцати пяти, очень неглупый, дисциплинированный и, кстати говоря, знаток своего дела. Назову его Сергеем. Не могу не отметить, что в продовольственный паёк английского солдата (фронтовика!) обязательно входил чай с молоком (консервы) и туалетная бумага.
Каждый мог свободно выйти из лагеря и отправиться куда-либо по своему усмотрению. Я не раз ездил в Алжир…
Аваев регулярно приезжал в лагерь, обходил бараки, беседовал с людьми. В один из своих приездов он предупредил меня, что на следующий день в лагерь прибывает (впервые) новый контингент - бывшие бойцы интернациональных бригад, сражавшихся в Испании на стороне республиканцев. После победы Франко они отступили на территорию Франции, были интернированы и содержались на юге страны.
После оккупации немцами Франции и её североафриканских колоний (Алжира, Марокко)8 правительство Петэна сослало интербригадовцев в лагеря, расположенные в оазисах северной части Сахары9. Изгнание немцев из Африки не изменило положения: союзное командование ещё долго продолжало держать "интернационалистов" в лагерях Сахары, несмотря на их настойчивые просьбы дать возможность сражаться против немцев в составе союзных войск.
В конце концов их вывезли из пустыни, но оружия не дали, а использовали для обслуживания военных складов в тылу действующей армии. Это имело политическую подоплеку: бойцы интернациональных бригад были убеждёнными коммунистами, союзное командование относилось к ним с недоверием, даже с неприязнью, и не хотело видеть их в составе своих боевых частей.
Желая оказать моральную поддержку своим единомышленникам, советское правительство заявило, что разрешает интербригадовцам въезд в Советский Союз, и договорилось с правительствами Англии и США об отправке желающих.
В группе, которую я принял, было около сорока человек - немцы, венгры, поляки, чехи, прибалты и даже один француз. Немцев было больше всего - человек пятнадцать. Большинство прибывших имели офицерское звание. Это были, конечно, незаурядные люди. У меня сложились с ними вполне нормальные отношения, они неукоснительно соблюдали распорядок жизни лагеря. Почти все в той или иной степени говорили по-русски.
7-го ноября был устроен праздничный ужин. Сергей расстарался, и всё было очень вкусно. Интербригадовцы выставили много вина. Приехал Аваев, поздравил с праздником и сообщил, что получено известие о взятии Киева советскими войсками. Раздались бурные аплодисменты.
Освобождение КиеваВскоре число проживающих в лагере приблизилось к сотне. "Готовьтесь к отъезду", - предупредил меня Аваев и предложил разбить весь состав на взводы и образовать роту. "Командиром роты будете вы, - добавил он. - Я представлю вас как старшего лейтенанта". "Но ведь я только сержант", - заметил я. "Сделать так необходимо, почти все интербригадовцы имеют офицерские звания, неудобно, чтобы ими командовал сержант", - возразил он.
Были образованы два взвода интербригадовцев и три взвода из советских военнослужащих. Я назначил командиров взводов (одним из них стал Василий, который тоже был сержантом). Надо отметить, что среди советских военнослужащих не было ни одного офицера. Аваев сказал мне также, что, поскольку дипкурьеров в посольстве нет, мне будет доверена доставка в Тегеран дипломатической почты. "Для этой цели нужен ещё один человек", - добавил он. И по моей рекомендации такой человек был выделен. Назову его Андреем.
Наступил день отъезда. Накануне нас с Андреем отвезли в город, и Аваев в своём номере прибинтовал нам к груди по пакету с бумагами. "Только через ваш труп", - с улыбкой напутствовал он нас.
…Аваев обратился к строю: "Представляю командира роты - старший лейтенант Борис Фридман". Я вышел вперёд и скомандовал: "Рота, слушай мою команду!" Всё прошло неплохо, Аваев остался доволен. А я вошёл в образ твёрдого командира и оставался им вплоть до прибытия в Советский Союз. Строем мы дошли до шоссе, там нас ждали машины, все расселись - и в путь-дорогу!
Нас довезли до центрального железнодорожного вокзала Алжира, посадили в товарные вагоны с нарами, и через 10-12 часов мы прибыли в алжирский портовый город Филипвиль. Аваев ехал с нами. По пути была длительная остановка в городе Константине, где мы ждали, когда нас прицепят к одному из проходящих поездов.
...В Филипвиле нас ожидало большое английское судно. Мы поднялась на борт. Аваев представил меня встречавшему нас английскому офицеру: "Это командир нашего подразделения". Нас разместили в просторном, благоустроенном трюме, каждый получил гамак, который днём складывался и хранился в шкафу, а ночью подвешивался к специальным стоякам. Аваев простился с нами, пожелав счастливого пути.
Ранним утром судно медленно отошло от причала и двинулось в путь. Мы шли в составе большого английского каравана из десяти-пятнадцати крупных торговых судов, охраняемых военными кораблями. Направлялся караван в Тихий океан на дальневосточный театр военных действий, вёз оружие, боеприпасы, продовольствие и людские резервы. Половину трюма занимали мы, другую половину - английские новобранцы, они были ещё в штатском. Средиземное море было спокойным, я много времени проводил на открытой палубе, любуясь синевой неба и моря. Панорама каравана, растянувшегося на десяток километров, навсегда осталась у меня в памяти.
(...)
К нам был прикреплён английский полковник, отлично говоривший по-русски. Мы встречались с ним каждый день…
…В другой раз полковник спросил меня, нельзя ли организовать хор и дать концерт в кают-компании - известно, что русские хорошо поют. Я переговорил с ребятами, удалось собрать поющих, отрепетировали ряд популярных русских народных и советских песен, и концерт состоялся. Кают-компания была заполнена слушателями - членами экипажа, военными моряками, было довольно много штатских важного вида. Наш хор имел большой успех.
И вот показалась полоска берега - мы шли уже в нейтральных египетских водах и приближались к берегам Египта, к началу Суэцкого канала, к городу Порт-Саиду… Караван двигался по каналу на малой скорости. К вечеру мы вошли в большое озеро и встали на рейд возле Исмаилии. После ужина я вышел на палубу - уже совсем стемнело - и застыл, поражённый увиденным: море огней расстилалось передо мной (в Египте, как в нейтральной стране, затемнения не было10). На глаза навернулись слёзы, ведь я два года прожил при ночном затемнении, и этот освещённый город показался мне чудом.
Ночь мы простояли на рейде, утром двинулись дальше и часов шесть спустя пришвартовались к причалам города Суэца. Канал был пройден. Нам предстояло сойти на берег, а каравану продолжить свой путь к Тихому океану.
Незадолго до остановки пришёл попрощаться английский полковник. Я поблагодарил его за хорошие условия, которые были нам предоставлены, он отметил высокую дисциплинированность нашей группы. И вдруг отвёл меня в сторону и вполголоса сказал: "Зачем вам возвращаться в Советский Союз, ваше положение там будет сложным и непредсказуемым, оставайтесь с нами, это наилучшее решение для вас, я делаю вам совершенно официальное предложение". Мой ответ ясен. Полковник подал мне руку, сказал, что сожалеет о моём отказе, и пожелал всего наилучшего.
Мы сошли на берег, сели в пассажирский поезд, доехали до Каира, пересели на другой поезд и вскоре оказались на центральном вокзале Александрии, где уже ожидали машины, доставившие нас в английский лагерь на дальней окраине города. Это был благоустроенный транзитный лагерь. Нас поместили в больших палатках с дощатым полом, покрытым линолеумом, каждый получил койку с постельными принадлежностями. Мы прожили там в ожидании отправки около двух недель. К нам был прикреплён английский офицер, хорошо владевший русским языком. Это был интеллигентный человек моего возраста, мягкий и деликатный, сын русской эмигрантки и англичанина. Он следил за тем, чтобы наша жизнь в лагере проходила без каких-либо осложнений.
Дня через два после приезда в этот лагерь меня нашёл человек в штатском, представился сотрудником советского консульства и предъявил служебное удостоверение. Он сказал, что его обязанностью будет следить, чтобы у нас не было здесь никаких трудностей и больших задержек с дальнейшим транспортом. Ему было лет двадцать пять, держался он просто, дружелюбно, и мы с ним даже сдружились, хотя я вскоре понял, что имею дело с сотрудником госбезопасности. Жил он в гостинице в центре Александрии…
Гебист каждое утро приезжал в лагерь, я докладывал ему, как обстоят дела, и он вскоре уезжал. Когда я с ним подружился, мы часто отправлялись в город вместе. Как-то я зашёл к нему в гостиницу, он позвонил в Алжир Аваеву, и мне было очень приятно поговорить с Иваном Ивановичем, который интересовался, как мы доехали, как себя чувствуем. В другой раз мы вместе с гебистом пошли в кино, смотрели голливудский мюзикл, произведший на меня большое впечатление. Неудивительно, ведь ничего подобного в Советском Союзе я видеть не мог.
В один из дней ко мне подошёл человек лет пятидесяти в офицерской форме и на хорошем русском языке сказал, что рад встрече с русским офицером, что в Александрии живёт довольно большая колония евреев, эмигрировавших из Советского Союза, что сам он и его семья принадлежат к этой колонии11. "Мы будем очень рады, если вы найдёте время побывать у нас", - закончил он. Мы договорились о дне и часе встречи, он дал свой адрес. Во мне заговорило советское воспитание, и я, подумав, предложил гебисту поехать вместе со мной. Тот охотно согласился.
Нас приняли с восторгом. Пришло много людей, желавших встретиться с русским офицером. Для собравшихся русские были героями, и мы в полной мере ощутили это на себе. Почти все хорошо говорили по-русски. Стол ломился от снеди и бутылок с вином. Время прошло в оживлённых разговорах, песнях и танцах. В один из моментов хозяин подошёл ко мне и тихо сказал, что в соседней квартире живут поляки, представители польского эмигрантского правительства, и что они, узнав о присутствии русских, приглашают нас заглянуть и к ним. Гебист замялся и сказал, что ему идти нельзя. "А ты иди", - добавил он, но я воздержался. Хозяин понял нас…
Близился день отъезда. В нашу группу добавились два русских офицера (лейтенанты), которые прибыли в лагерь ещё до нас, и трое потомков русских эмигрантов - юноша и две девушки, выразившие желание воевать с фашистами в рядах Советской Армии. Я всех их занёс в свои списки.
Подошёл день отъезда… Офицер, прикреплённый к нам, присутствовал при этом. Он что-то сказал интендантам, и те вручили мне одеяло со словами: "Вам пригодится". Это одеяло я довёз до Москвы. Еврейские знакомые обратились ко мне с просьбой взять золотые часы и несколько золотых изделий, чтобы передать их родным, живущим в одном из городов Советского Союза. "За вещами они сами приедут в Москву, не беспокойтесь", - говорили они мне в ответ на мои отказы, не понимая, ЧТО послужило тому причиной. Но я-то понимал, что на родине меня ждёт непредсказуемое, что возможны любые осложнения, объяснил им это и был, наконец, правильно понят.
На этот раз мы едем в пассажирском поезде. Нас сопровождает тот офицер, который был прикреплён к нам в лагере. Гебист тоже едет с нами, но в другом вагоне. Каир, Исмаилия, ночью переезжаем по мосту Суэцкий канал, около двухсот километров по Палестине вдоль берега Средиземного моря, Хайфа12. В Хайфе выходим из вагонов. Ясное солнечное утро. Нас встречают с духовым оркестром, на перроне длинные столы, уставленные блюдами с бутербродами, вазами с фруктами, бутылками с соком и минеральной водой, кувшинами с местным вином. Еврейские девушки в военной форме потчуют нас с улыбками. Я прощаюсь с гебистом. "До встречи в Иране", - говорит он.
Нам предстоит проехать через Синайскую13 пустыню до Багдада, это около тысячи километров. Два десятка военных грузовых машин, оборудованных для перевозки людей, ожидают нас. Я обнимаюсь с милым офицером, нашим лагерным покровителем, - он с нами дальше не едет. Мой помощник Сергей получает для всех сухой паёк на несколько дней. "По машинам!" - командую я. В путь!
Палестина, 1943-1946 годы(...)
Около шестидесяти километров мы проехали по территории Палестины, затем въехали в Иорданию, пересекли городок Ирбид - запомнились узкие улочки, низенькие бедные домишки, миновали несколько селений - и вот мы в Ираке, в Сирийской пустыне. Едем по стратегической шоссейной дороге, соединяющей Хайфу с Багдадом.
Шоссе было в отличном состоянии. Прошло 55 лет с того времени14, и мне уже трудно описать эту встречу с пустыней, хотя картина была впечатляющей. Бескрайняя однообразная песчаная равнина окружала нас, она и завораживала и угнетала… Это ощущение необычности овладело и многими моими спутниками, на остановках ко мне подходили наши русские деревенские парни и говорили, как они изумлены и очарованы этой природой.
К вечеру мы достигли оазиса Рутба (на полпути между Хайфой и Багдадом), где и остановились на ночёвку в английском транзитном лагере. Нас разместили в благоустроенных палатках и порадовали горячим ужином.
Утром наше путешествие продолжилось. К исходу дня картина изменилась: стали попадаться кустарники, затем деревья, пески отступили и, наконец, исчезли совсем. Мы проехали городок Рамади, проехали по берегу озера, и оно показалось каким-то чудом после песчаной бесконечности; переехали через Евфрат - реку, имевшую совершенно заурядный вид, и вот вдали показались очертания города - это был Багдад. При въезде в город поразило своей причудливой красотой какое-то старинное здание. Уже смеркалось. Заночевали мы в военном общежитии.
На следующее утро мне удалось немного походить по соседним улицам, не представлявшим, впрочем, особого интереса. Очень хотелось посмотреть Багдад, но не пришлось - до отъезда было слишком мало времени. Помню, что по тротуарам бродили бедно одетые женщины, многие с детьми, и просили милостыню. К нашему удивлению, они немного говорили по-русски: это были курды, эмигрировавшие из СССР.
Нас на машинах доставили на вокзал, вскоре подошёл экспресс Стамбул - Басра, где наша группа разместилась в вагонах третьего класса, а меня как командира англичане посадили в купе второго класса… В Басру мы прибыли во второй половине дня…
В Басре нас встретили советские офицеры, но встреча ограничилась вопросами, всё ли у нас в порядке, не нужна ли какая-нибудь помощь. Больше мы их не видели. Зато мы впервые увидели новую советскую военную форму, она всем понравилась, погоны произвели впечатление. Организация дальнейшей нашей транспортировки оставалась в руках англичан…
До Тегерана оставалось около семисот километров… Следующее, что мне запомнилось: из окна поезда была видна вдалеке бесконечная цепочка движущихся больших грузовых машин - это везли по ленд-лизу в Советский Союз боеприпасы, оружие и продовольствие. Как я позже выяснил, грузы по ленд-лизу доставлялись в один из иранских портов на Каспийском море и далее водным путём перевозились в Баку.
К вечеру мы прибыли в Тегеран. Нас встретила группа советских офицеров во главе с полковником. Я представился. Держались они корректно, но холодно. Спросили, нет ли больных. Я сказал полковнику, что мы везём дипломатическую почту, он был немного удивлён, сказал, что сообщит об этом в наше консульство. Мы погрузили на поданную машину продовольствие, наш скромный багаж и строем дошли до казармы, находившейся недалеко от вокзала. Всю группу разместили на нарах в больших казарменных помещениях, а меня провели в комнату дежурного офицера. Он спросил, в каком я воинском звании, когда и где попал в плен, причём всё это в сочувственном тоне. В комнате стоял широкий диван. Офицер принёс мне подушку, одеяло, а затем большую тарелку с бутербродами и полный до краёв стакан водки. Пожелав спокойной ночи, он удалился.
Рано утром меня разбудили - надо собираться в путь. Пришёл человек в штатском, я передал ему диппочту, он поблагодарил меня. Строем дошли до вокзала, машина привезла наш груз. Нам предоставили несколько теплушек, в одной из них поместились я, Сергей и его помощник, сюда же погрузили наши продовольственные запасы. Вскоре нас прицепили к пассажирскому поезду, и мы поехали. Ещё около трёхсот километров по красивейшей дороге! Занимался солнечный день. Сергей соорудил роскошный завтрак и даже извлёк из своих тайников бутылочку вина. В отличнейшем настроении мы приближались к границам Советского Союза…
***
Репатриантов привезли в Бендер-Шах, на берегу Каспийского моря. Там их разместили на окраине города в небольших домиках, кормили в столовой соседней воинской части. Через десять дней группу отправили на теплоходе в Красноводск, и уже оттуда, после прохождения карантина, 8 февраля 1944 года автор воспоминаний попал в Рязанский спецлагерь.
Воспоминания Фридмана - единственные из известных на данный момент, где рассказывается о репатриации из Алжира в 1943 году советских военнослужащих, преимущественно "русских рабов" Роммеля. Примечательны мемуары и тем, что написаны уже в конце 1990-х годов, когда их автор был в весьма преклонном возрасте и для публикации не предназначались, так что лишены идеологического налёта и редакторской правки. Судя по тексту, некоторые детали того времени стёрлись из памяти Фридмана, но в целом его воспоминания выглядят достоверными.
- 1. См.: Полян П. Жертвы двух диктатур. М. 1996. С. 222; Егорин А. 3. История Ливии. ХХ век. М. 1999. С. 115.
- 2. Архив автора. Папка "Эль-Аламейн (1)". Л. 144-146 . Письмо Управления регистрации и архивных фондов ФСБ РФ от 20.05.2004. № 10/А-2252.
- 3. Там же.
- 4. Архив Библиотеки-фонда "Русское зарубежье". Ф-1. Д. Р-429. Л. 142-163.
- 5. Богомолов Александр Ефремович (1900-1969) - советский дипломат. В 1940-1941 гг. - советник полпредства, затем полпред СССР во Франции. В 1941-1943 гг. - посол СССР при союзных правительствах в Лондоне, а затем вплоть до 1950 г. - посол СССР во Франции. В последующем занимал посты заместителя министра иностранных дел СССР, посла СССР в Чехословакии и Италии. См.: Дипломатический словарь. T. 1. М. 1971. С. 215.
- 6. Двойная неточность: Басра находится в Ираке, а не в Иране, а бывших военнопленных передавали советскому командованию не в Басре, а в Тегеране.
- 7. Неточность. Согласно справке из архива ФСБ к этому времени из лагеря были отправлены уже две партии репатриантов.
- 8. Неточность: в Алжире и Марокко не было немецких оккупационных войск, но их администрация подчинялась правительству коллаборационистов генерала Петэна.
- 9. Об одном таком лагере, в городе Джельфа в Алжире, см.: Рубакин А. Французские записи. 1939-1943. М. 1947. C. 195-228.
- 10. Египет действительно в конце 1943 г. ещё не объявил войну Германии (это произошло лишь 26 февраля 1945 г.), но отсутствие затемнения объяснялось не этим, а тем, что к этому времени его территория оказалась глубоко в тылу.
- 11. Здесь, по-видимому, неточность. Скорее всего, эти люди выехали из России ещё до революции 1917 г. По крайней мере, об эмиграции евреев в Египет из СССР в межвоенные годы данных нет. В 1943 г. численность русско-еврейской общины в Египте оценивалась в 800 человек, причём большинство из них проживало в Александрии. См.: АВПРИ. Ф. 87. Оп. 7. П. 5. Д. 11. Л. 26-27.
- 12. Неточность. Расстояние от Исмаилии до Хайфы значительно больше, чем 200 км, причём путь лежит преимущественно по египетскому Синаю, а не по Палестине. В ходе арабо-израильских войн эта железная дорога была разрушена, сейчас она восстанавливается.
- 13. Ошибка: Сирийскую, а не Синайскую.
- 14. Воспоминания датированы 2000 г.