"Женщина с длинным неприятным лицом, заурядная, скучная, недалёкая, не знающая иных тем для разговора, кроме пошлых политических сплетен"2 - такую характеристику давал ей автор "Гения христианства" Шатобриан.
"Я вполне уверен, что эта дама готова причинить нашей стране всевозможное зло, в признательность за доброту и любезность, с какою здесь относились к ней во время её многолетнего пребывания в Англии"3, - отзывался о ней "железный герцог" Артур Веллингтон.
"Мужчины и женщины, тори и виги, важные персоны и светские денди, все стремились заполучить её для украшения и престижа своих салонов, все высоко ценили честь быть принятыми ею"4 - так писал о её лондонском салоне известный французский политик Франсуа Гизо.
"Отличаясь мужским умом и женской чувствительностью, она держала под своей властью монархов и государственных людей и благодаря этому имела политическое влияние, редко доступное женщинам"5, - отмечала одна влиятельная английская газета.
Её портрет, выполненный знаменитым художником Томасом Лоуренсом, висел в опочивальне английского короля Георга IV. Она же явилась прототипом некоторых героинь романов Оноре де Бальзака.
Родная кровь
Эта удивительная и незаурядная женщина - Дарья, или Доротея Христофоровна Ливен (урождённая Бенкендорф), чистокровная немка, лютеранка, принадлежавшая к древнему прибалтийскому дворянству, родная сестра знаменитого шефа Третьего отделения Александра Бенкендорфа. В неё влюблялись крупнейшие европейские политики и дипломаты, включая августейших особ, таких, как король Англии Георг IV и знаменитый австрийский канцлер, "кучер Европы" Клеменс Меттерних. Она была в дружеских отношениях и постоянной переписке с ведущими английскими политиками лордом Греем и лордом Абердином; на протяжении последних двадцати лет своей жизни - спутницей министра иностранных дел Франции Франсуа Гизо, так и не став его официальной супругой.
Доротея родилась 17 декабря 1785 года в Риге, в семье генерала от инфантерии и военного губернатора Риги Христофора Ивановича Бенкендорфа и баронессы Анны Юлианы Шеллинг фон Канштадт, которая прибыла в Россию в 1776-м в качестве фрейлины будущей императрицы Марии Фёдоровны, супруги императора Павла I. Когда в 1797 году госпожа Бенкендорф скончалась, императрица взяла на себя заботу о двух её дочерях - старшей Марии и младшей Дарье. Они были помещены в Смольный институт, где получили лучшее по тем временам образование.
По окончании учёбы Мария Фёдоровна озаботилась устройством личной жизни сестёр, в то время как император Павел I покровительствовал их братьям - Александру и Константину. В 1799 году Доротея была пожалована во фрейлины, а уже в следующем году выдана замуж за любимца императора, 26-летнего генерал-лейтенанта Христофора Андреевича Ливена (1774-1839), который своей быстрой карьерой во многом был обязан матери, Шарлотте Карловне, воспитательнице внуков Екатерины II. В конце 1810 года Христофор Андреевич был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Берлин, где супруги пробыли до лета 1811-го, а уже 5 сентября 1812 года 38-летний граф Ливен получил ответственнейший пост посла в Великобритании.
В скором времени, как свидетельствовали современники, именно Дарья Христофоровна стала фактической главой российского посольства в Лондоне, превосходя по политическим талантам и дипломатическим способностям своего супруга. По мнению авторитетного английского исследователя X. Темперли, никогда ещё иностранка не получала сведений об английском обществе из первых рук и не обладала в нём большим влиянием6. В известном смысле Дарью Ливен можно считать первой русской женщиной-дипломатом. К тому же она превратилась в одну из ключевых фигур в европейской "теневой" дипломатии первой половины XIX века.
Оказавшись в Лондоне, первое время Дарья Христофоровна увлечённо познавала новую реальность и пыталась закрепить свой персональный успех, быстро став общепризнанной "светской львицей" и законодательницей мод. Свет, салон и политика в то время были понятиями взаимосвязанными.
Салон - это пространство не только светское, но и политическое, а особенно для Дарьи Ливен. Её деятельность не ограничивалась Лондоном; она была частой гостьей в резиденции Георга IV в Брайтоне; она регулярно наведывалась с визитами в различные районы страны, куда с окончанием парламентской сессии и светского сезона разъезжались её высокопоставленные знакомые.
Пробуждение в ней устойчивого интереса к политике приписывают её связи с Меттернихом, начало которой относится к 1818 году. Между тем существуют свидетельства, подтверждающие её внимание к политическим проблемам ещё до конгресса в Аахене. Об увлечении Дарьи Христофоровны политикой уже в первые годы пребывания в Лондоне свидетельствуют её собственные записки о визите императора Александра I в английскую столицу летом 1814 года. Этот документ говорит о её наблюдательности, остроумии, умении точно подмечать важные детали и подтверждает её изначально важную роль при английском дворе. За несколько месяцев до того в британскую столицу прибыла сестра Александра I, великая княгиня Екатерина Павловна, особа весьма властная и независимая, оказавшаяся в конфликте с принцем-регентом Георгом и послом Ливеном, пытавшимся этот конфликт урегулировать. В этих условиях Доротея, по её собственному признанию, стала "единственной связью между великой княгиней и посольством" и попыталась избежать огласки конфликта. И именно тогда, по её словам, "она начала свои дипломатические занятия"7.
Есть и другие свидетельства. Так, Проспер де Барант, будущий посол Франции в России, отмечал в своих воспоминаниях, что принц-регент Георг использовал Дарью Ливен как канал связи с Поццо ди Борга, в то время послом Российской империи во Франции. Минуя Христофора Андреевича, именно ей он поручил проинформировать дипломата в Париже о своих политических планах привлечь Александра на сторону Англии.
Посланница
Итак, очень скоро Доротея стала разбираться в дипломатических делах лучше своего мужа-посла. Она обсуждала с ним то, что ей удалось услышать, понять, или то, о чём она могла догадываться; она держала мужа в курсе всех новостей и сплетен, будораживших общество.
По свидетельству Гизо, однажды Христофор Андреевич попросил супругу написать вместо себя донесение в Петербург, и постепенно это вошло в норму: депеши посла становились день ото дня более подробными, точными, они были насыщены описанием различных фактов и блестящими личностными размышлениями. Донесения из Лондона обратили на себя внимание Карла Васильевича Нессельроде - они заметно отличались от прежних, весьма кратких реляций Ливена. Вскоре стало ясно, кто их настоящий автор. Этим обстоятельством не замедлил воспользоваться российский министр иностранных дел: он вступил с Дарьей Христофоровной в частную переписку и даже шутил, что в Лондоне у него одновременно два посла. К аналогичному мнению склонялись и английские политики. По словам лорда Мальмсбери, Ливен "была посланницей или, точнее сказать, послом в Лондоне"8.
В число обязанностей графини входило также ежедневно писать вдовствующей императрице Марии Фёдоровне и сообщать ей все новости и сплетни, ходившие при английском дворе. Вероятно, многие из её метких и, может быть, не особенно лестных отзывов об англичанах повторялись в Петербурге и возвращались в Лондон в приукрашенном и искажённом виде, что создавало ей репутацию интриганки. С 1832 года княгиня Ливен (в 1826 году её супруг был возведён в достоинство светлейшего князя) состояла также в переписке с императрицей Александрой Фёдоровной, супругой Николая I. Эта переписка продолжалась до 1856 года (с перерывом на 1836-1842 годы).
Доротея становится одной из центральных фигур в закулисной европейской дипломатии. Так, в 1825 году она была вызвана в Санкт-Петербург, где Александр I возложил на неё ответственное поручение - содействовать русско-английскому сближению. Уже тот факт, что в Петербург вызвали не самого посла, а его супругу, говорит сам за себя. Нессельроде хорошо знал о её истинной роли в российском посольстве, ценил её ум, политические способности, связи и контакты в Англии. Он, как и император, справедливо полагал, что лучше Дарьи Христофоровны никто не справится с поставленной задачей.
В Петербурге она произвела очень сильное впечатление на царя, который после первого разговора с ней заметил Александру Бенкендорфу: "Ваша сестра покинула нас молодой женщиной; сегодня я нашёл её государственным деятелем"9.
В то же время этот приезд в Петербург показателен и в другом плане: несмотря на то, что Доротея всегда была предана интересам России, служить ей она могла только за её пределами. По складу ума и по выработанным за долгие годы пребывания за границей привычкам и привязанностям она стала совершенно "западным" человеком. Дарья Христофоровна была совершенно свободна от проявлений придворной лести и показного патриотизма и, несмотря на радость оказаться на родине, весьма тяготилась "этим невыносимым придворным этикетом". Она писала: "Я видела это зрелище прежде, но я не думала о нём; сегодня же оно меня поразило... Эти занятия пустыми делами; эта важность, которая придаётся мелочам; эта манера каждого русского спешить, чтобы потом долго ждать; это абсолютное самоуничижение и подобострастность к персоне суверена. Всё это разительно отличалось от страны, откуда я приехала"10.
Надо сказать, что свободная, прочно усвоенная в Англии, манера поведения "посланницы" произвела буквально шокирующее впечатление на искушённого царедворца Нессельроде. Как отмечала Ливен в своём "Дневнике", Карл Васильевич, страшно робевший перед государем, поразился смелости, с какой она беседовала с царём, а саму её поражал страх министра при общении с императором: "Никогда ещё он не осмелился дискутировать с ним относительно г-на Меттерниха"11.
Когда в июне 1830 года, за месяц до революции во Франции, князь Ливен был отозван в Петербург, чтобы временно управлять делами МИДа, замещая находившегося в заграничном отпуске Нессельроде, Дарья Христофоровна, оставшаяся в Лондоне, по сути, выполняла функции российского посла. Временному поверенному в делах графу А. Ф. Матушевичу Христофор Андреевич даже не оставил никаких инструкций, полагаясь на свою жену. Действительно, княгиня держала поверенного в делах под жёстким контролем. Недовольный Матушевич жаловался Нессельроде: "Княгиня сделалась до такой степени придирчивою и надменною, что вы не можете себе представить. Она меня каждую минуту вызывает к себе в Ричмонд, она от меня требует, чтобы я два раза в день писал ей в такое время, когда я совсем поглощён делами. И думаете вы, что столько хлопот удостаиваются благодарности? Нисколько. Я имею удовольствие получать упрёки"12.
Но княгиня всё же оценила дипломатические способности временного поверенного. Она лишь просила держать её в курсе всех официальных и конфиденциальных контактов Матушевича с британскими министрами; время от времени она поручала ему выступать на страницах английской печати с нужными статьями.
В 1834 году князь Ливен был отозван из Лондона в Петербург. Поводом для этого послужил конфликт из-за кандидатуры посла Великобритании в России Стратфорда Каннинга. По ряду причин Каннинг не устраивал российский МИД. Истинные же причины заключались в противоречиях, назревших между двумя странами по широкому кругу вопросов: восточному, польскому, португальскому. Князь Ливен был обвинён в том, что едва ли не умышленно обострил эти противоречия.
Княгиня очень тяжело переживала предстоящий отъезд. Она писала брату Александру: "Полная перемена карьеры, всех привычек, всего окружающего после двадцатидвухлетнего пребывания здесь - событие серьёзное в жизни. Говорят, что человек сожалеет даже о тюрьме, в которой он провёл несколько лет. Поэтому мне простительно сожалеть о прекрасном климате, прекрасном общественном положении, комфорте и роскоши, подобных которым я нигде не найду, и друзьях, которых я имела вне политического мира"13.
Прожив в Англии двадцать два года, она осталась всецело преданной интересам России. На одном из последних приёмов в Лондоне, по словам её подруги, племянницы Талейрана герцогини Доротеи де Дино, она впервые за время своего пребывания в английской столице появилась в стилизованном русском национальном костюме, предназначенном для особо торжественных случаев. Но по образу жизни княгиня Ливен во многом стала англичанкой. Редкие поездки, которые она совершала в Россию, только укрепляли её привязанность к Англии. Хотя при петербургском дворе ей оказывался весьма благосклонный приём, она всегда с радостью возвращалась в Лондон, в ту среду, в которой она себя чувствовала комфортно; возвращаться "домой" означало для неё приехать в Англию.
Невозвращенка
После возвращения в Петербург князь Ливен был назначен попечителем при 16-летнем наследнике престола цесаревиче Александре Николаевиче и стал членом Государственного совета. Дарье Христофоровне было поручено обучать наследника манерам и искусству общения в свете.
8 сентября 1834 года Ливены поселились в Царскосельском дворце, где им было отведено казённое помещение (своего дома у них не было). Император Николай I сделал всё, чтобы отъезд из Лондона не казался им проявлением немилости. Действительно, как отмечала герцогиня де Дино, новое назначение князя Ливена, безусловно, "могло польстить его самолюбию и утешить". Для княгини же привыкание к новой жизни было гораздо более сложным.
Очень скоро однообразная жизнь в Царском Селе, полное отсутствие в ней событий и связанных с ними переживаний, строгая дисциплина, царившая при дворе, необходимость вечно и во всём повиноваться и полное отсутствие той кипучей общественной деятельности, к которой она привыкла во время своего многолетнего пребывания в Лондоне, стали её тяготить. "Мои письма глупы и неинтересны, - писала она, - я так привыкла наполнять их описанием событий, важных или просто забавных, что я совершенно не умею описать ту монотонную, однообразную жизнь, какую я веду. Колебания термометра - вот все наши события! Выше он или ниже нуля? Вот ежедневно великий для нас вопрос. В Лондоне я имела другие интересы"14.
В другом письме, адресованном её подруге леди Купер, будущей жене известного британского политика Пальмерстона, она с грустью отмечала: "Мне не о чем писать Вам, совершенно не о чем. В моей жизни почти нет изменений. Мы пытаемся разнообразить нашу пустую жизнь простыми варварскими развлечениями"15. Особенно утомляла её игра в карты, когда, по её словам, "она была прикована к креслам и только посматривала то в одну, то в другую сторону в надежде, что появится избавитель и заменит её за карточным столом"16.
Княгиня провела в России семь месяцев. Её отъезд за границу был ускорен постигшим семью несчастьем. В марте 1835 года в Дерпте умерли от скарлатины два её младших сына: Георгий и Артур, пятнадцати и десяти лет. Трагедия серьёзно подорвала её здоровье, к этому времени и без того неважное. Доктора предписали ей выехать на лечение за границу.
Получив высочайшее соизволение, Доротея в начале апреля 1835 года отправилась в сопровождении мужа в Берлин. Там он её оставил и отправился в обратный путь, спеша вернуться к своим обязанностям при наследнике престола. Летние месяцы княгиня провела в Бадене и в середине сентября 1835-го прибыла в Париж. Здесь она успокоила свою истерзанную душу и с головой окунулась в привычный для неё ритм бурной политической жизни. В скором времени княгиня Ливен станет весьма заметной фигурой в светских и политических кругах тогдашней "столицы мира".
Приняв решение остаться в Париже, княгиня совершила смелый, даже дерзкий поступок: она не имела на то разрешения императора и в результате рисковала остаться без средств к существованию. Муж, будучи осведомлён о высочайшем недовольстве поведением Дарьи Христофоровны, отказывался высылать ей деньги, требуя, чтобы она вернулась в Россию. "Надеюсь, ты вполне поняла из моих слов, что я настоятельно требую, чтобы ты вернулась, - писал супруге князь. - Я предупреждаю тебя, что в случае отказа я буду вынужден принять такие меры, которые для меня очень неприятны. Поэтому объявляю тебе, что если ты не вернёшься, то я прекращу высылку тебе денег"17.
Недовольство Николая Павловича вызывающим поведением княгини дошло до того, что он запретил сообщать ей о смерти её сына Константина, скончавшегося в Америке. Она узнала об этом лишь спустя четыре месяца, получив обратно посланное ему письмо с надписью "скончался". Княгиня в отчаянии писала по этому поводу лорду Грею: "Мне, матери его сына, он, его отец, не пишет потому, что я в опале. Россия ужасная страна: человек должен в ней отказаться от всех естественных чувств и самых священных обязанностей. Каков повелитель! Каков отец!"18 7 сентября 1838 года герцогиня де Дино записала в своём дневнике, что княгиня Ливен "ненавидит императора в глубине души так, как его могут ненавидеть жители Варшавы"19.
Александр Бенкендорф объяснял жёсткое поведение князя Ливена его стремлением отомстить жене за многие годы её доминирования. Он писал сестре: "Может быть, и это понятно, что он и теперь мстит тебе: он так долго терпел над собою твоё умственное превосходство". Дарья отвечала: "Это превосходство, ежели оно существовало, было посвящено служению ему в продолжение очень многих лет"20. С мужем княгиня больше не виделась. Он умер 29 декабря 1838 года (10 января 1839-го по новому стилю) в Риме, сопровождая цесаревича Александра Николаевича во время его путешествия по Европе.
Почему же император Николай был против проживания Ливен в Париже? Вероятно, осознавая, что она не захочет вести в Париже спокойную, размеренную жизнь, а вновь, как и в Лондоне, окажется в центре светской и дипломатической жизни, но теперь уже действуя абсолютно свободно, не будучи скованной официальным статусом и инструкциями.
Кроме того, в то время проживание российских подданных за границей без высочайшего на то разрешения рассматривалось как преступление и могло караться ссылкой и конфискацией имущества. Высочайшие разрешения давались в исключительных случаях и на срок не более пяти лет. Именно на это и уповала Дарья Христофоровна, ссылаясь на слабое состояние здоровья и постоянно отправляя в Россию соответствующие медицинские заключения. Она писала брату: "Доктора запрещают мне ехать в Италию, тем более что там холера. Мне необходим умеренный климат, но главное, ум мой должен быть занят. Это единственное для меня лекарство, единственное средство продлить моё существование"21. Как записала в своём дневнике де Дино, если княгиня "снова окажется во власти императора или за пределами Франции, она отомрёт, подобно старой московской бороде"22.
В результате Доротея устроила свою жизнь по собственному усмотрению. Созданный ею литературно-политический салон вскоре затмил по своей популярности даже знаменитый салон мадам Рекамье, которая славилась умением соединять в своём салоне людей различных политических убеждений.
В апартаментах Талейрана
В 1837 году княгиня Ливен приняла окончательное решение навсегда остаться в Париже. С улицы Риволи она в июле 1838-го переехала в предместье Сент-Оноре. Она обосновалась в доме № 2 на улице Сен-Флорантен, в особняке Талейрана, в котором он в 1814 году принимал императора Александра I. Здесь Ливен прожила двадцать лет, ежедневно принимая у себя гостей - после полудня и по вечерам. Как было подмечено журналистами, она не случайно обосновалась в доме, где прежде жил великий дипломат: она - его истинная наследница. Тьер называл её салон "обсерваторией для наблюдений за Европой"23.
Виднейшие политики Франции и дипломаты европейских держав считали за честь быть приглашёнными в салон княгини, чьим мнением они очень дорожили. Недоброжелатели объявляли хозяйку салона и всех её постоянных гостей агентами русского царя. Почему именно княгиню? Дело в том, что с 1843 года она возобновила переписку с императрицей Александрой Фёдоровной, сообщая ей все новости политического характера. Эти письма она обычно отправляла на имя графини Нессельроде, супруги министра иностранных дел, от которой они попадали к императрице. Александра Фёдоровна за завтраком нередко зачитывала письма императору, который, прослушав содержание письма, нередко уносил его с собой, чтобы прочитать ещё раз и поразмышлять над сообщёнными из Парижа сведениями. Этот факт широко известен, и исследователи задаются лишь вопросом о том, почему Доротея переменила своё мнение о Николае Павловиче и возымела желание стать его неофициальным информатором.
Но самое интересное в другом. Связи Ливен с Россией никогда не прерывались; княгиня действительно несколько лет не писала императрице, но она все эти годы не прекращала писать брату, и эти письма были предназначены именно для императора! Для примера можно привести хранящееся в ГАРФ письмо княгини Ливен из Бадена, датированное 4 (16) августа 1838 года. Оно адресовано брату Александру Христофоровичу, шефу российской тайной полиции. Ливен прилагает к нему копию письма Гизо от 12 августа, посвящённого египетскому вопросу. В архивном деле имеется записка императора Николая I по поводу копии полученного Дарьей Христофоровной письма24.
О сношениях Ливен с российским двором было известно французскому правительству и всему дипломатическому корпусу в Париже. Сама княгиня не скрывала, что ведёт переписку с Петербургом. Более того, она совершенно сознательно говорила об этом, стараясь тем самым показать несостоятельность обвинений её в тайном шпионаже.
Между тем своему брату она часто писала письма, используя так называемые симпатические чернила, которые проявлялись при нагревании. Поскольку почерк княгини был очень неразборчивым, что усугублялось ещё и прогрессировавшей катарактой, параллельный скрытый текст писался кем-то из доверенных людей под её диктовку25. Этот второй текст, помещавшийся между строк обычного письма, содержал детальные сведения, касающиеся, как правило, актуальных внешнеполитических вопросов. При этом Доротея избегала делать свои комментарии и замечания личностного плана, психологические зарисовки, вообще-то ей очень свойственные.
Итак, даже непризнанная и опальная, оставленная мужем без содержания, княгиня Ливен не прерывала связей с Россией и продолжала ей служить верой и правдой.
Авторитет княгини Ливен был очень высок. Иногда её даже упрекали в том, что она непосредственно влияет на принятие политических решений французским правительством. В Париже говорили, что во Франции два министра иностранных дел - Франсуа Гизо и Дарья Ливен26. Как отмечала герцогиня Дино, в Париже "много говорили о том, что княгиня назначает и отзывает послов", что вызывало раздражение в дипломатическом корпусе27.
Пребывание Ливен в Париже в определённой степени стало фактором, стабилизировавшим весьма непростые отношения России и Франции в годы Июльской монархии, что было связано с негативным отношением российского императора к революции 1830 года, короновавшей "короля-гражданина" Луи Филиппа Орлеанского, которого Николай считал узурпатором.
Понимая, что сближения между Россией и Францией достичь невозможно, Дарья Христофоровна пыталась делать всё возможное, чтобы сформировать у царя и его окружения более адекватное представление об Июльской монархии как о равном партнёре европейских держав, как о режиме, сумевшем обуздать революцию и не вынашивавшем планов нарушения сложившегося европейского баланса. Ливен находилась в тесном контакте с поверенным в делах России во Франции Н. Д. Киселёвым (в 1841 году уровень дипломатического представительства обеих стран был понижен). Весьма вероятно, что продуманные, взвешенные донесения российского дипломата из Парижа составлялись не без влияния княгини.
Февральская революция 1848 года вынудила Доротею уехать в Англию. Вернулась в Париж она лишь осенью 1849 года. С установлением Второй империи в 1852 году княгиня надеялась на франко-российское сближение, полагая, что к тому имелись все предпосылки. Она писала о взглядах Наполеона III: "Его принципы согласуются с нашими. Его идеи сильной власти... не являются ортодоксальными. Он имеет расположение к континентальным правительствам, особенно к нам. Эти же принципы отдаляют его от Англии, несмотря на его восхищение этой страной"28.
Однако её надеждам не суждено было сбыться. Напротив, ей предстояло пережить Крымскую войну, когда обе столь любимые ею страны скрестили оружие.
В исторической науке сформировалось не вполне верное представление, что на склоне лет проницательность изменила княгине Ливен, что она не сумела объективно оценить расстановку сил накануне войны, ошибочно полагала, что Франция не будет воевать против России, и неверно информировала Николая I, воздействуя в том же духе на Н. Д. Киселёва.
Но документы ГАРФ в значительной степени позволяют реабилитировать Д. Ливен в этом вопросе. Из её писем императрице за 1852-1854 годы вовсе не следует, что на старости лет она потеряла чувство реальности и в итоге "проморгала" начало Крымской войны. Весной 1853-го Дарья Христофоровна писала императрице каждый день, и это подтверждает её понимание всей сложности и серьёзности ситуации.
Другое дело, что Доротея искренне надеялась, что войны удастся избежать. Кстати, такую же надежду питал и Николай I. Но при этом княгиня сохраняла трезвость мысли и способность объективно анализировать быстро развивавшиеся события. 29 мая (10 июня) 1853 года она писала, что "беспокойство, паника охватывает общественность. Война кажется одновременно неизбежной и невозможной". Из её писем никак нельзя сделать вывод, что она недооценила всей сложности ситуации, находилась под впечатлением миролюбивых заявлений графа Ш. Морни, не увидела вовремя франко-английского сближения и объединения против России. Но ситуация тогда была действительно очень неопределённой, подразумевавшей разные варианты разрешения конфликта, и это всё очень точно было подмечено княгиней Ливен. В сентябре 1853 года она писала: "Всегда Восток, то есть всегда неопределённость"29.
Действительно, даже после оккупации Россией Дунайских княжеств Наполеон III всё ещё колебался в принятии окончательного решения о линии поведения в отношении России.
В начале февраля 1854 года в связи с начинавшейся войной Ливен была вынуждена уехать в Брюссель. Вернулась она в Париж 1 января 1855 года. С этого времени и до конца своей жизни Ливен оставалась в столице Франции: доктора объявили, что она не перенесёт обратного путешествия. В Париже Дарья Христофоровна узнала о смерти императора Николая I. Как сообщал граф Морни в письме герцогине де Дино, эта новость "не особенно взволновала княгиню, а её ответ был лаконичен: "Ну вот, теперь я могу спокойно здесь остаться"30.
В январе 1857 года княгиня заболела бронхитом, который очень быстро принял тяжёлую форму. В ночь на 27 января она умерла на руках своего давнего друга Гизо и сына Павла. Дарья Христофоровна Ливен была похоронена в Курляндии, в родовом имении Мезотен близ Митавы, в семейном склепе рядом с сыновьями. На ней были чёрное бархатное платье фрейлины российского императорского двора и княжеская корона, а в руках - распятие из слоновой кости.
Княгиня Ливен стала своеобразным символом уходившей эпохи, когда женщина - хозяйка салона, не облечённая официальными должностями и полномочиями, могла оказывать влияние на развитие политических событий. Она была настоящим энтузиастом политики, которую, по её собственным словам, "любила гораздо больше, чем солнце"31.
- 1. Из письма княгини Ливен лорду Грею. См.: Княгиня Д. X. Ливен и её переписка с разными лицами//Русская старина. 1903. № б. С. 683.
- 2. Шатобриан Ф. Р. де. Замогильные записки. М. 1995. С. 339.
- 3. Княгиня Д. X. Ливен...//Русская старина. 1903. № 1. С. 190.
- 4. Guizot F. Melanges biographiques et litteraires. Paris. 1868. P. 195.
- 5. Цит. по: Данилова А. Благородные девицы. Воспитанницы Смольного института. Биографические хроники. М. 2004. С. 324.
- 6. Temperley Н. The unpublished diary and political sketches of Princess Lieven together with some of her letters. London. 1925. P. 11.
- 7. ГАРФ. Ф. 728. On. 1. T. 2. Д. 1427. 4. 2.Л. 14.
- 8. Lettres du Prince Metternich a la comtesse Lieven. 1818-1819. Paris. 1909. P. 360.
- 9. ГАРФ. Ф. 728. On. 1. T. 2. Д. 1421. Л. 7 об.
- 10. Там же. Л. 5 об.
- 11. Там же. Л. 7 об.
- 12. Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключённых Россиею с иностранными державами. Т. 11. СПб. 1877-1905. С. 431.
- 13. Княгиня Д. X. Ливен...//Русская старина. 1903. № 9. С. 704.
- 14. Там же. № 11. С. 423.
- 15. The Lieven - Palmerston correspondence. 1828-1856.London. 1943. P. 56.
- 16. Цит. по: Данилова А. Указ. соч. С. 315.
- 17. Княгиня Д. X. Л и вен...//Русская старина. 1903. № 11. С. 430.
- 18. Цит. по: Данилова А. Указ. соч. С. 319.
- 19. Dino Dorothee (duchesse de Talleyrand et de Sagan). Cronique de 1831 a 1862. T. 2. Paris. 1909. P. 248.
- 20. Цит. по: Княгиня Шаховская-Глебова-Стрешнева. Княгиня Ливен. М. 1904. С. 6-7.
- 21. Княгиня Д. X. Л и вен...//Русская старина. 1903. № 11. С. 425-426.
- 22. Dino D. Op. cit. Т. 2. Р. 248.
- 23. Мартен-Фюжье А. Элегантная жизнь, или Как возник "весь Париж". 1815-1848. М. 1998. С. 219.
- 24. ГАРФ. Ф. 728. Оп. 1. Т. 2. Д. 1842. Л. 1-2.
- 25. Княгиня очень часто была вынуждена диктовать свои письма или, следуя рекомендациям врачей, писала их на зелёной бумаге, в чём несведущие люди усматривали очередную интригу Дарьи Христофоровны.
- 26. Dino D. Op. cit. Т. 2. Р. 402.
- 27. Ibid. Т. 3. Р. 64.
- 28. ГАРФ. Ф. 728. On. 1. Т. 2. Д. 1664. Т. 10. Ч. 1. Л. 99.
- 29. Там же. Т. 11. Ч. 1. Л. 2 об.
- 30. Dino D. Op. cit. Т. 4. Р. 202.
- 31. Цит. по: Мартен-Фюжье А. Указ, соч. С. 214-215.