Александр Шморель - студент медицины университета имени Людвига Максимилиана - писал на русском языке, сохраняя старую орфографию:
"Милая Нелли! Раньше, чем мы все думали, мне было суждено бросить земную жизнь. Мы с Ваний и другими работали против немецкого правительства, нас поймали и приговорили к смерти. Пишу тебе из тюрьмы. Часто, часто я вспоминаю Гжатск! И почему я тогда не остался в России?! Но на всё воля Божия. В загробной вечной жизни мы опять встретимся! Прощай, милая Нелли! И помолись за меня! Твой Саша. Всё за Россию!!!"
С мая 1942 года по всему Мюнхену стали появляться листовки "Белой розы" - напечатанные на пишущей машинке тексты, призывавшие жителей Германии к сопротивлению гитлеровскому правительству и саботажу всех нацистских мероприятий. Люди находили эти листки, обличавшие "предающуюся сомнительным влечениям клику властителей", на досках объявлений и в телефонных будках, в подъездах домов и даже на прилавках магазинов. Через некоторое время послания загадочной "Белой розы" стали приходить по почте тысячам адресатов на территории рейха. Высокий слог, цитаты из Аристотеля и Лао Цзы указывали на то, что авторы были интеллигентами. Но никому и в голову не могло прийти, что непримиримую войну Гитлеру в городе, носившем гордый титул "столицы национал-социалистического движения", объявили вчерашние школьники - студенты Мюнхенского университета.
Раньше других к мысли об активном сопротивлении пришли друзья Ганс Шоль и Александр Шморель. Если Ганс уже со школьной скамьи участвовал в запрещённых молодёжных организациях, то у Александра были ещё более веские причины ненавидеть имперские амбиции Третьего рейха: Германия не была его родиной. Родившийся 16 сентября 1917 года в Оренбурге, на Южном Урале, в семье врача и покинувший Россию в трёхлетием возрасте, Александр до последнего дня пронёс в себе любовь к далёкой отчизне.
Дед Александра, немецкий купец Карл-Август Шморель, приехал в Оренбург в середине XIX века. Обосновавшись, открыл свою меховую лавку, выстроил первую в городе паровую лесопильню и мельницу. В то время в Оренбурге своё дело имели несколько его соотечественников. Кто-то принимал российское подданство, кто-то сохранял на бумаге свою принадлежность немецкому государству, но все они считали себя оренбуржцами и много делали для процветания родного города.
Десять детей Карла-Августа прочно пустили корни в России. Один из них, Франц, дослужился до выборной должности заступающего место Оренбургского городского головы, однако Первая мировая война сломала сложившееся добрососедство немцев и коренных жителей. Отец Александра Шмореля, Гуго Карлович, работавший в Институте внутренних болезней Московского университета, был вынужден покинуть Москву. В Оренбурге он женился на дочери коллежского асессора из Кременчуга Наталье Введенской, с которой познакомился в Москве. У них родился сын Саша, которого родители крестили по православному обряду. В 1918 году мать умерла от тифа. Спустя какое-то время в лазарете, где трудился Гуго Карлович, он познакомился с дочерью владельца пивоваренного завода немкой Елизаветой Егоровной Гофман, работавшей старшей сестрой милосердия. В 1920 году они поженились.
В 1921 году Шморели уехали из России. Сомнений в том, куда ехать, у доктора Шмореля не было. Мюнхен, хорошо знакомый по годам учёбы в университете, казался надёжным пристанищем и укрытием от революционных потрясений. Уже в Мюнхене родились брат Александра Эрих и сестра Наташа.
Оренбургские традиции сохранились: дома родители говорили по-русски, на обед были пельмени и блины, самовар на столе. Дети, игравшие со сверстниками, без труда впитывали язык чужой страны. По настоянию мачехи Шурик брал частные уроки русского, со своими учителями он читал "Войну и мир" и "Евгения Онегина". Среди друзей семьи преобладали православные священнослужители, люди культуры и искусства, врачи. Частым гостем в большом доме Шморелей было семейство Пастернаков - художник Леонид с женой, известной московской пианисткой Розалией Кауфман, Лидочка и Женя - сёстры Бориса Пастернака, оставшегося в России.
Детство Александра проходило как и у большинства его сверстников - школа, гимназия, участие в детских организациях. Для мюнхенских мальчишек тридцатых годов такие организации означали возможность новых приключений, походов, песен у костра. В 1933 году "Юные баварцы", к которым примкнули братья Шморели, превратились в гитлерюгенд, а "Стальной шлем", членами которого были старшие ребята, реформировался в СА - штурмовые отряды. Эриха приняли в гитлерюгенд, а Алекса - в СА, но в марте 1934 года выяснилось, что Шурик ещё мал для этой организации, ему было шестнадцать, и его вернули в гитлерюгенд. Алекс ужасно расстроился, что к нему отнеслись как к маленькому, и сделал несколько попыток пробиться в "штурмовики". Особенно ему нравились кавалерийские подразделения.
Это удалось, но вскоре наступило прозрение. Шморель вдруг увидел, что это совсем не то, чего ему хотелось бы. Слепое подчинение и муштра как основы построения новых гитлеровских молодёжных объединений делали невозможным личное восприятие природы, разрушали принципы товарищества, сложившиеся в сознании подростка.
В 1937 году Александр получил аттестат зрелости. Весной того же года он отправился в обязательный трудовой лагерь, а в ноябре на восемнадцать месяцев был призван в батальон конной артиллерии. По окончании срочной службы Шморель поступил на медицинский факультет Мюнхенского университета, но уже весной 1940 года был вновь мобилизован и приписан к мюнхенской санитарной роте, в составе которой принял участие в походе на Францию. Первый военный опыт потряс Шмореля. Он не мог смириться с бессмысленными человеческими жертвами, на которые обрекало людей по обе стороны фронта правительство национал-социалистов.
Считавший себя русским, Александр тяжело воспринял нападение Гитлера на СССР. В июне 1941 года он познакомился с Гансом Шолем, с которым, как и со своим другом по гимназии Кристофом Пробстом, делился своей болью. Через год образовался круг единомышленников, с энтузиазмом воспринявший идею Шмореля и Шоля об изготовлении и распространении листовок. Именно эти двое молодых ребят сочинили первые четыре листовки "Белой розы", начали распространять их в Мюнхене и далеко за его пределами.
"С национал-социализмом нельзя полемизировать в душе, потому что он недуховен... Сейчас, когда в последние годы у нас полностью открылись глаза, когда мы знаем, с кем имеем дело, - самое подходящее время искоренить эту коричневую шайку... Смысл и цель пассивного сопротивления - свалить национал-социализм... Этому негосударству должен быть подготовлен возможно более быстрый конец... Каждое слово, исходящее из уст Гитлера, - ложь..."
Десятилетия спустя после того, как по всей послевоенной Германии появятся площади и улицы, носящие имя "брата и сестры Шоль", немецкие историки восстановят историческую справедливость. На основе секретных протоколов допросов участников "Белой розы" в гестапо учёными был сделан однозначный вывод: идейными вдохновителями группы мюнхенских антифашистов и авторами листовок "Белой розы" были не Ганс и Софи Шоль, как считалось раньше, а Ганс Шоль и Александр Шморель. Сестра Ганса, так же как и друзья Вилли Граф и Кристоф Пробст, подключилась к рискованной деятельности значительно позже. Когда друзей направили на Восточный фронт, изготовление и рассылка листовок приостановились.
23 июля 1942 года студенческая рота, в которой состояли Ганс Шоль, Шморель и Граф, в количестве 29 человек отправилась с Восточного вокзала Мюнхена на полевую практику в район Гжатска. По пути, во время остановки в Варшаве, ребята ужаснулись размаху разрушений в городе, неизгладимое впечатление произвело на них варшавское гетто. Через некоторое время друзья прибыли на место. "Дорогие папа и мама, - писал Александр 5 августа, - мы располагаемся в Гжатске. Фронт находится в десяти километрах отсюда. Сам Гжатск почти полностью разрушен, и русские его всё ещё обстреливают то днём, то ночью. Наш лагерь находится в лесу в полной безопасности..." Друзья были прикомандированы к 252-й дивизии. Здесь, на центральном перевязочном пункте, им суждено было провести три месяца.
Работая врачами полевого госпиталя, ребята открывали для себя страну, известную им лишь по книгам и рассказам Шморелей. Сам Александр воспринял отправку на Восточный фронт как возвращение на родину. Свободно владея русским языком, он переводил друзьям разговоры с крестьянами, организовал хор местных жителей, в короткий срок выучился игре на балалайке. 17 августа Шоль писал профессору философии Курту Хуберу (впоследствии принявшему участие в деятельности "Белой розы"): "Я вместе с тремя хорошими друзьями, которых Вы знаете, всё в той же роте. Особенно я дорожу моим русским другом. Очень стараюсь тоже выучить русский язык. По вечерам мы ходим к русским, вместе пьём водку и поём. Русские войска к северу и югу отсюда наступают мощными силами, но ещё неизвестно, что из этого выйдет..."
"Дорогие мама и папа, - писал Александр, - у меня всё хорошо. Жив, здоров и сыт. Каждый второй день у меня свободен, и я обычно хожу гулять (окрестности здесь, как и повсюду в России, очень красивые) или иду в город, где у меня уже много друзей... Завтра я на целый день иду на рыбалку с одним старым рыбаком. Здесь очень много раков. Несмотря на бедность, народ здесь чрезвычайно гостеприимный... Я часто бываю у одного священника, довольно бойкого старика. Кроме добра, я здесь ничего не видел... Ваш Шура".
Конечно, пребывание на главном перевязочном пункте не было сплошной идиллией. Были ежедневная работа с ранеными, постоянные налёты советской авиации. 30 октября со сборного пункта в Вязьме друзей отправили домой, в Германию, но для Александра Шмореля связь с Россией не могла закончиться так быстро. Из Мюнхена он пишет письма в Гжатск своим новым знакомым: "...Моё сердце, моя душа, мои мысли - всё осталось на моей родине". Активизировав после возвращения в Мюнхен деятельность по распространению листовок, Александр так отзывался о ней в своих письмах: "У меня здесь, в Германии, пока есть очень важная обязанность. Как только я выполню её, я немедленно вернусь домой, в Россию". Однако этим надеждам не суждено было сбыться.
Пятая листовка, которую ребята решились показать своему духовному наставнику - профессору философии Курту Хуберу, носила подзаголовок "Воззвание ко всем немцам!". В отличие от первых четырёх выпусков "Белой розы", "Воззвание" обрело лаконичность политических определений и ясность изложения, стало действительно доступным каждому немцу, неравнодушному к судьбе своей родины.
"Немцы! Неужели вы хотите, чтобы вас и ваших детей постигла участь евреев? Неужели вы хотите, чтобы вас меряли одной меркой с вашими предводителями? Неужели мы навсегда станем народом, отвергнутым и ненавистным всему миру? Нет! Поэтому порвите с национал-социалистическим недочеловечеством! Докажите делом, что вы думаете иначе!"
По решению друзей тираж пятой листовки необходимо было впервые сделать по-настоящему массовым. Рассылка по разным городам, из разных мест должна была создать видимость большой и хорошо организованной подпольной группы. Ганс и Софи, Александр и Вилли работали допоздна. В общей сложности они изготовили свыше 6000 копий. "Тайную почту", как друзья называли листовки, рассылали по разным адресам в Мюнхене, выезжали в Аугсбург, Линц, Вену и отправляли письма оттуда. Когда закончились марки, ребята решились на более рискованный шаг и с наступлением темноты стали разносить свежеотпечатанные листки, раскладывая их по пути около входов в дома, во дворах, телефонных будках, около магазинов.
Гестапо, обеспокоенное массовым появлением листовок, установило личности, отличавшиеся политической неблагонадёжностью. Однако слежка ничего не дала. Безрезультатными оказались проверки поездов в Мюнхене, Штутгарте, Аугсбурге и других городах Баварии.
Официальное сообщение о поражении 6-й армии генерала фон Паулюса под Сталинградом привело участников "Белой розы" к мысли о необходимости срочных действий. Впоследствии на первом допросе в гестапо Алекс заявил: "В то время как Ганс Шоль был подавлен событиями в Сталинграде, я, как симпатизирующий России, самым настоящим образом порадовался за положение русских на фронте". Мысль о том, как добиться максимально быстрого и массового эффекта, как обратиться ко всем жителям Мюнхена, нашла своё идеальное воплощение в лозунгах на стенах зданий, которые Шморель и Шоль наносили краской под покровом темноты. В общей сложности в первую ночь в самом центре города появилось 29 надписей. В некоторых местах к лозунгу "Долой Гитлера!" Александр добавлял перечёркнутую свастику. Надпись "Свобода!" появилась не где-нибудь, а справа и слева от центрального входа в университет.
События под Сталинградом стали поводом для написания новой листовки, автором которой стал профессор Хубер. "Студенты! Студентки! Наш народ потрясён гибелью воинов под Сталинградом. Гениальная стратегия ефрейтора мировых войн бессмысленно и безответственно погнала тридцать тысяч немцев на гибель. Спасибо, фюрер!" - гласил текст, написанный от имени студентов и для студентов.
Неизвестно, сколько времени "Белая роза" продолжала бы свои смелые акции, если бы не арест Ганса и его сестры Софи Шоль 18 февраля 1943 года. Разложив сотни листовок в здании университета, они вернулись к "месту преступления", чтобы сбросить оставшиеся несколько десятков с балкона, и были схвачены. Первые же допросы задержанных показали, что к ближайшему окружению Ганса и Софи Шоль принадлежали Граф и Шморель. Оба немедленно были объявлены в розыск. С Кристофом Пробстом дела обстояли ещё хуже - во время ареста в кармане Ганса был обнаружен рукописный вариант очередной листовки - вклад Кристофа в общее дело и прямая улика против него. Этот листок стал для Пробста смертным приговором.
По Германии прокатилась волна арестов. Пять показательных процессов по делу "Белой розы" следовали один за другим. Первыми, в день вынесения приговора, были казнены Пробст, брат и сестра Шоль. Во втором процессе к смерти на гильотине были приговорены Шморель, Граф и их учитель, профессор Хубер. В общей сложности были осуждены 29 человек. Ещё десятки, если не сотни людей длительное время провели в следственных изоляторах и камерах предварительного заключения.
Но зёрна, посеянные "Белой розой", не погибли. Часть из них попала на благодатную почву. Текст шестой листовки через участников скандинавского Сопротивления оказался в Великобритании. Ещё шли процессы нацистского "Народного суда", ещё бесновался его председатель Роланд Фрайслер, изощряясь в формулировках обвинений, а текст "Белой розы", сопровождённый небольшим комментарием и заголовком "Манифест мюнхенских студентов", уже был отпечатан огромным тиражом. В июле 1943 года тысячи этих листовок были сброшены самолётами британской королевской авиации над крупнейшими городами Третьего рейха.
О том, как вёл себя на допросах Александр, мы можем судить лишь по бесстрастным строчкам протоколов. "На вопрос, к какому политическому направлению я принадлежу и как отношусь к национал-социализму, я однозначно признаю, что не считаю себя национал-социалистом, потому что меня в большей степени интересует Россия. В любви к России я сознаюсь безусловно. В то же время я отрицательно отношусь к большевизму, - излагал Александр свою жизненную позицию непримиримым врагам сразу после ареста. - Моя мама была русской, я родился там - как мне не симпатизировать этой стране? Я открыто заявляю, что я монархист, но это относится не к Германии, а к России. Если я и говорю о России то вовсе не хочу прославлять большевизм или причислять себя к его приверженцам, я говорю лишь о русском народе и о России, как таковой".
Шморель был казнён в один день с профессором Хубером - 13 июля 1943 года. В письменном отказе на прошение о помиловании Александра, направленном родственниками Шморелей Гиммлеру, рейхсфюрер СС указал, что "недостойное деяние Александра Шмореля, которое, безо всякого сомнения, в большей степени обусловлено присутствием в нём русской крови, заслуживает справедливого наказания".
Александр хотел быть похороненным в русской земле. Его мечта сбылась спустя более полувека. В первый приезд его брата Эриха в Оренбург по приглашению главы города Г. Донковцева настоятель Дмитриевской церкви отец Александр в торжественной и очень трогательной обстановке освятил оренбургскую землю и передал её Шморелям. Доставленная в Мюнхен и в полном соответствии с православным обрядом возложенная на могилу Александра, она упокоила душу нашего земляка и навечно связала два города.
В феврале 2012 года по инициативе Берлинско-Германской епархии Русской православной церкви заграницей Александра Шмореля канонизировали.