Великая княгиня была беременна, - вспоминал А. М. Тургенев, - а Константин, предавшись пьянству и разврату, невероятно и невозможно выразить, какие причинил ей оскорбления! Последний из развратнейших низшего разряда людей не был бы в состоянии делать то, что делал чудовище великий князь. Великая княгиня не только не жаловалась на худое обращение супруга своего, но терпела всё с кротостию и поставляла себе в священную обязанность повиноваться супругу своему"2. По словам Тургенева, цесаревич добился своей цели посредством гнусного поклёпа, возведённого на супругу одним из его клевретов - кавалергардским штаб-ротмистром Иваном Линёвым: по внушению великого князя, тот, "без сомнения, за деньги и с уверением в безнаказанности" объявил, что состоит в связи с Анной Фёдоровной. "Глупая имп[ератрица] Мария раскричалась, - продолжал мемуарист, - не хотела видеть великую княгиню. На третий день гнуснейшей клеветы развратнейшего чудовища вел[икого] кн[язя] Константина, прекрасная, кроткая, любезная вел[икая] кн[ягиня] Анна Фёдоровна оставила навсегда Россию!"3
Дату отъезда великой княгини биографы Константина Павловича не называют. 29 июля 1801 года вместе с великой княжной Еленой Павловной она обедала в Павловске у Марии Фёдоровны "токмо в 3-х персонах" - в день рождения старшей дочери императрицы, безвременно скончавшейся палатины венгерской Александры Павловны (29 июля 1783 - 4 марта 1801)4. Однако с этого дня Анна Фёдоровна упоминается в Камер-фурьерском журнале лишь заочно. На коронационных торжествах в Москве в сентябре 1801-го она уже не присутствовала5.
Окружение Константина было достойно своего покровителя. Е. Ф. Комаровский вспоминал в своих записках о том, как ездил в Стрельну представляться великому князю Константину после возвращения в Петербург летом 1801-го: "Я пошёл повидаться с бывшими моими товарищами и нашёл только одного Озерова6; впрочем, я увидел множество новых для меня лиц: Баура, Н. Ф. Хитрово7, который был тогда в большой милости, Витовтова8, Олсуфьева9 и Опочинина10, которых я оставил офицерами Измайловского полка, адъютантами его высочества, и тон их мне вообще очень не понравился"11.
Можно думать, что 38-летний генерал-лейтенант Баур* не случайно назван первым в перечне адъютантов Константина: Карл Фёдорович обладал богатым опытом, приобретённым в школе князя Потёмкина, не отличавшегося пуританскими нравами. В дни осады Очакова Р. М. Цебриков, отметивший в своей дневниковой записи от 25 сентября 1788 года прибытие в лагерь графинь Браницкой и Скавронской, на другой день занёс в свой журнал любопытное свидетельство: "26 сентября.
Son Altesse Monseigneur le Prince (Его светлость господин князь. - В. Ф.) хотя и был весьма недоволен таковым не вовремя особ посещением, но скука, да и единообразное житие довольно послужили к превращению его мыслей ропотных в приятные. Обед был у него почтён сими Венерами. После того они все удалились; но под вечерок, и, как говорится, путь недалёк, генеральс-адъютант его Бовер, нежнейшим образом, под ручку, в прелестном белом одеянии графиню Скавронскую проводил паки к князю светлейшему - конечно, чтобы проститься, ибо она едет в Италию, к своему супругу..."12
Не приходится сомневаться, что усердный генеральс-адъютант Потёмкина не раз оказывал своему патрону подобные услуги…
Вступление на престол Павла Петровича, казалось бы, ничего хорошего сулить Бауру не могло, но ненависть, которую питал к князю Таврическому новый монарх, не отразилась на любимце князя: через три недели после смерти матери император назначил бригадира Баура шефом Павлоградского гусарского полка (29 ноября 1796)13 , через два месяца произвёл его в генерал-майоры (27 января 1797), а двадцать месяцев спустя - в генерал-лейтенанты (6 сентября 1798).
В роли шефа Павлоградского гусарского полка и начальника кавалерийской бригады генерал-лейтенант Баур участвовал в Швейцарском походе. С 29 апреля 1799 года его полк был присоединён к корпусу принца Конде14. В верховьях Рейна гусары Баура вместе с драгунами генерал-майора В. Ф. Шепелева спасли отряд принца от уничтожения. "Они, - говорил об эмигрантах-роялистах современник, - оставя пределы Российского государства, шли малыми переходами вслед за преждевыступившим корпусом генерала Римского-Корсакова и остановились в стране Боденского озера, где неподалёку от Костница эти люди спасены были от совершенного истребления раздражёнными их единоземцами только храбростью российских войск под предводительством генералов Боура и Шепелева..."15
За этот подвиг Павел 19 ноября 1799 года пожаловал Баура в командоры ордена Св. Иоанна Иерусалимского16. Возможно, Константин Павлович ещё в Швейцарском походе оценил храбрость Баура. Однако отвага оказалась не единственным свойством Карла Фёдоровича, побудившим цесаревича приблизить его к себе. "Заведуя в начале царствования императора Александра Днестровскою инспекциею, - вспоминал Денис Давыдов, - он квартировал в Дубно, куда ещё съезжались со всех сторон на время контрактов множество помещиков и торговцев 17 ; здесь он сблизился с генералом Бауэром, высылавшим целые эскадроны гусар для конвоирования контрабандистов, уделявших ему за то значительную долю из своих барышей. Предаваясь пьянству с Бауэром и Пассеком18, цесаревич нередко позволял себе с ними весьма неприличные выходки. Так, например, они, будучи одеты в мундирах, катались по городу без нижнего платья"19.
Готовность Карла Фёдоровича потакать страстям своего патрона была, по-видимому, в полной мере оценена и востребована великим князем. Как бы то ни было, имена обоих оказались навсегда связанными с чудовищным преступлением, жертвой которого 10 марта 1802 года стала госпожа Араужо, молодая вдова иностранного негоцианта.
Её смерть вызвала широкий резонанс. Граф Фёдор Толстой записал в своём дневнике: "Сегодня умерла жившая в Большой Миллионной одна госпожа по фамилии Ааружи. Вчера она выехала из своей квартиры после обеда совсем здоровою, а в первом или во втором часу ночи была привезена в наёмной карете и внесена в её квартиру и оставлена в первой комнате в совершенном бесчувствии в одной изодранной грязной рубашке. Эта женщина была в коротких связях с генералом Бауром, безнравственным подлым кутилою, фаворитом и другом великого князя Константина Павловича. Его высочество, узнав об этой связи и увидев Ааружи, пожелал её иметь. Услужливыйп одлец охотно уступил ему свою любовницу, но она, любя Баура, с гордостию отринула предложение любви Константина Павловича, и что он ни делал, она не поддавалась. Озлобленный презрением к его страсти, великий князь придумал ужаснейшее наказание для Ааружи. Он приказал своему любимцу вчера пригласить эту несчастную женщину к себе на квартиру, где было приготовлено с дюжину конногвардейских солдат, которым по её приезде приказано было поочередно изнасиловать эту жертву неслыханного зверства, исполненного, как утверждают, в присутствии самого изобретателя наказания. В городе всюду громко говорят об этом происшествии, жестоко негодуют, а оно остается без наказания".
Наиболее полную и яркую картину этого преступления в неофициальной её версии воссоздал в своих записках Тургенев: "Развратный, пьянству тогда преданный Константин набрал себе в адъютанты развратнейших, бессовестнейших и бесчестнейших людей, каких только мог сыскать: конногвардейского офицера Н. А. Чичерина20, Олсуфьева, Нефедьева21, А. С. Шульгина, бывшего впоследствии обер-полицмейстером в Москве 22 ; генер[ал]-лейт[енант] К. Ф. Баур, пример разврата и бесстыдства, и конногвардеец, тогда ещё обер-офицер, но впоследствии ген[ерал]-майор и командир Конного полка, Янкович-Демареев23, составляли всегдашнее общество его высочества.
Г-жа Арауж, молодая, прекрасная вдова банкира Араужа, у которой были две малолетние дочери, жила с матерью своею, известная всем и принятая в лучшем обществе в Петербурге… Чичерин, командированный великим князем для поисков пригодных женщин, как гончая собака, пущенная псарём в лес искать зверя, встретился с несчастною Арауж!
Узнать, кто она такая, где живёт, с кем знакома, куда ездит, когда, одна или с кем из родных, было непременной обязанностью подлого Чичерина. Узнал, доложил, рассказал, и его высочество начал преследовать Арауж. Семейство Арауж, т. е. отец и мать её, были давно коротко знакомы с отцом ген[ерала] Баура, славным инженером Бауром; развратный сын его, любимец и сотоварищ в дебошах вел[икого] кн[язя], бывал часто в доме родителей её и, быв так же коротко знаком, как и отец его, знал ещё в детстве г-жу Арауж. Все преследования великого князя, все прельщения остались тщетными. Неистовый великий князь бесился и поклялся непременно отомстить несчастной женщине за несогласие её. Чудовище узнаёт, что Баур знаком с Арауж, и что г-жа Арауж просила Баура ходатайствовать об определении двух сирот в кадетский корпус. Неистовый Сангидрин 24 придумал с великим князем вызвать г-жу Арауж к генералу Бауру, жившему в Зимнем дворце с великим князем, в отделении, называемом Шепелевским дворцом. Вечером послали карету ген[ерала] Баура, которого великий князь удержал у себя, к г-же Арауж, с просьбой приехать к Бауру - что он имеет крайнюю надобность переговорить с нею о деле, ему ею вверенном; что он сам не может быть у неё по нездоровью. Неосторожность ли, или свойственное женщинам легковерие, или непреодолимое влечение женщин к тщеславию, к гордости, желание повеличаться, рассказать, что была там, где ей не следовало бы быть, но г-жа Арауж всему поверила, что слуга ей говорил, села в карету Баура, и её повезли. Приехавши во дворец, её провели вместо комнат, занимаемых Бауром, на половину великого князя. Отворяются двери гостиной, и Арауж видит себя перед великим князем и его адъютантами; но Баура не было.
Благопристойность не дозволяет то пересказать, что изверги, начиная с великого князя, с ней делали! До того даже, что, когда Арауж от насилия, ей сделанного двадцатью или более людей, лишилась жизни, изверги, а именно Шульгин и Чичерин, ещё продолжали действие! Бездыханное тело Арауж, с переломанными суставами в руках и ногах, было привезено в дом к матери её и брошено в прихожей комнате"25.
В рассказе Тургенева поражает прямое указание на распределение ролей в этом злодеянии между цесаревичем, Бауром, Шульгиным и Чичериным: трудно допустить, что столь тяжкие обвинения в адрес известных лиц были выдвинуты мемуаристом совершенно безосновательно. Между тем степень их участия в преступлении могла стать известна лишь от свидетелей насилия - возможно, невольных. Вероятнее всего, сведения о причине смерти г-жи Араужо мемуарист почерпнул в среде конногвардейцев: в рядах лейбгвардии Конного полка Тургенев прослужил более десяти лет (11 февраля 1786 - 18 декабря 1796) и сохранял, конечно, связи с бывшими сослуживцами. Впрочем, обстоятельства этого события - подлинные или мнимые - были известны не только ему. "Подробности этого происшествия так гадки, - замечал князь С. Г. Волконский, - что не ложатся под моё перо…"26
Подобно кругам от камня, брошенного в воду, слухи распространились по Петербургу, однако двора, с которым молва связывала преступление, возвратная волна достигла не скоро. Восемь дней спустя, во вторник 18 марта 1802 года генерал-лейтенант Баур как ни в чём ни бывало присутствовал на обеде у государя Александра Павловича и государыни Елизаветы Алексеевны27.
Наконец о городских толках известили императора. Он приказал нарядить следствие. Тело покойной давно уже было предано земле и судебно-медицинской экспертизе не подвергалось. Баур к этому времени отбыл к месту службы и допрошен не был. Следствие сочло смерть Араужо естественной и не нашло подтверждения слухам о насилии над нею.
24 марта история Араужо стала предметом обсуждения на заседании Негласного комитета. Приняв к сведению выводы следствия, члены комитета высказали мнение о необходимости проведения ещё одного беспристрастного расследования и обнародования его результатов. Император поддержал это предложение28.
Генерал-лейтенанту Бауру приказано было возвратиться в столицу. Повторное следствие, порученное генерал-прокурору А. А. Беклешову, провели безотлагательно.
Его итоги были оглашены в пространном "Объявлении", опубликованном 30 марта 1802 года в "Санкт-Петербургских ведомостях".
Как явствует из его текста, в понедельник, 10 марта 1802 года, в третьем часу дня на Волынском дворе камердинер генерал-лейтенанта Баура Бухальский подрядил на весь день четвероместную карету и приказал извозчикам, крестьянам Алексееву и Григорьеву, ехать "ко дворцу на маленький дворик, к подъезду его высочества государя цесаревича и великого князя Константина Павловича"29.
Через полтора часа он вышел из этого подъезда, встал на запятки и назвал извозчикам адрес баронессы Моренгейм, вдовы известного придворного акушера, проживавшей в доме лютеранской кирхи на Невском проспекте.
Между тем в шестом часу вечера к баронессе Моренгейм явилась с визитом её добрая знакомая, вдова купца Араужо. Пробыв у баронессы не более четверти часа, она покинула её, пообещав вернуться позднее "к чаю". Причиной её отъезда стала записка, доставленная ей Бухальским.
Прочитав записку, вдова отпустила свой экипаж, объявив кучеру, что вернётся в карете баронессы Моренгейм. Однако уехала она в присланной за нею наёмной карете, на запятки которой встал камердинер Баура.
Бухальский велел извозчикам вновь ехать во дворец. У подъезда цесаревича они простояли около трёх часов. Наконец Араужо была выведена к карете Бухальским и лакеем Баура Гейнрихом, которые и доставили её к баронессе Моренгейм в исходе восьмого часа. Один из них отстал на лестнице и ушёл со двора пешком, второй внёс "больную" г-жу Араужо через кухню в девичью. Поспешно возвратясь, он велел ехать ко дворцу, к подъезду великого князя, вынес деньги, причитающиеся извозчикам, и отпустил их.
Меж тем баронесса, вызванная дворовыми, застала Араужо в обмороке, платье её было испачкано рвотой. Её с трудом привели в чувство. Она требовала, чтобы её раздели, дали чистое бельё и послали за её доктором и служанкой. Эти просьбы были исполнены. Доктор Бутац отвёз Араужо домой, где она вскоре скончалась.
"Доктора Бутац30, ле-Гро31, Вейкарт32 и штаб-лекарь Книпер33 , пользовавшие больную, письменно утвердили, что она была в совершенном параличе, и что ни малейших даже знаков насильства, ей якобы учинённого, приметить не могли, - говорилось в "Объявлении". - Жена стекольного фабриканта, вдова Шенфельдерова, обмывавшая тело умершей, показала, что на оном не только знаков к заключению о насильственной её смерти, ниже малейшего пятна не было. Отец и сестра умершей на двукратное спрашивание объявили, что в причинах к насильственной её смерти ни малейшим сомнением себя не беспокоят и поводу к таковому заключению не имели".
По показаниям Баура, "будучи с давних лет знаком как с госпожою Араужо, так и со всем домом отца её, видел 8-го марта в обществе, где она просила его дозволения приехать к нему, дабы попросить и посоветоваться с ним об устроении на будущее время жребия детей её; хотя же он предлагал ей тотчас вступить о том в разговор, но она отозвалась за множеством людей, их окружающих, дабы не навлечь на себя каковое-либо подозрение, и, назначив приехать в понедельник, то есть 10-го марта, просила прислать за нею карету к баронессе Моренгеймовой. Он… приказал своему камердинеру Бухальскому нанять карету в четыре лошади; после же, часу в шестом послал его за госпожою Араужо к баронессе Моренгейм; она по приезде тотчас жаловалась, что правою стороною неудобно владеет и что ей тошно, после чего стало её рвать; он в крайнем смущении, употребив все возможные ему способы оправить несколько её состояние и успев в том, проводя её сам до кареты, отправил с помянутым камердинером и лакеем, по собственному её требованию, обратно к госпоже Моренгейм; по возвращении же камердинера, узнал от него, что при самом приезде её, на четвёртой ступени крыльца стала она жаловаться о дурноте и что правою ногою не может твёрдо ступить; почему требовала её проводить за руку, что им и исполнено"34.
Не добыв принципиально новых доказательств, второе следствие согласилось с выводами первого. Но апоплексический удар, сразивший Араужо в Мраморном дворце, был не более правдоподобен, чем апоплексический удар, годом ранее скосивший государя Павла Петровича в Михайловском замке. "Объявлением" от 30 марта 1802 года жители столицы оповещались, что император "высочайше повелеть соизволил, для третичного, ещё подробнейшего, точнейшего и строжайшего исследования всего дела, составить особую комиссию из господ генерала от инфантерии графа Татищева, генерал-лейтенантов графа Апраксина и князя Волконского и генерал-майоров Вердеревского и Ушакова".
Именем "святой правды" от лица государя "всякого друга невинности и добродетели, всякого отца, мужа и вообще всякого благомыслящего гражданина", способного пролить свет на причину и источник возникновения слухов о насилии, совершённом над г-жой Араужо, призывали явиться в комиссию и объявить "без страха или какого опасения по сущей совести настоящую правду, вменяя себе в награду спасение многих от подозрения и исполнение долга честного человека и гражданина".
Призыву никто не последовал. Общественное мнение осталось неизменным. Насильственный характер смерти г-жи Араужо констатировали по меньшей мере два современника, стоявшие у самых ступеней трона, - Фредерик Сезар Лагарп и Гаврила Романович Державин.
24 апреля 1802 года бывший воспитатель Александра I Лагарп написал своему питомцу длинное письмо, в котором, в частности, посвятил пространный раздел нравам и образу жизни великого князя Константина. Говоря о пагубном влиянии, оказываемом на цесаревича субъектами без чести и совести, составляющими его окружение, Лагарп предостерегал Александра: "Лишь Вы, государь, способны положить этому конец и спасти этого молодого человека"35. Один из пунктов в этом письме сопровождался весьма примечательной припиской: "Удивляются, в частности, тому, что генерал Баур разъезжает по Санкт-Петербургу в придворной карете, украшенной императорскими гербами, - и это после публичного оглашения, в котором он предстаёт обвиняемым! Какой человек найдёт в себе довольно смелости свидетельствовать перед созванной Вами комиссией против того, кто афиширует таким образом покровительство почитаемой всеми фамилии? Пусть, отмывшись хорошенько, этот высокопоставленный офицер накатается в придворной карете вволю! Но пока он не оправдался - в оскорбительном пренебрежении пребывают законы, правосудие и собственная персона Вашего Императорского Величества. Словом, это оставляет самое дурное впечатление"36.
Упрёки Лагарпа должны были вызвать у молодого государя весьма болезненный отклик.
Возможно, подобно Лагарпу, Александр Павлович не допускал мысли о личном участии брата в насилии над г-жой Араужо. Однако косвенная вина великого князя Константина в её смерти не нуждалась в доказательствах: преступление было совершено под кровом его дворца.
Утверждения о "естественном" характере смерти г-жи Араужо нашли опровержение и в примечаниях Державина к его панегирику Александру - оде "К царевичу Хлору" (1802). В этом стихотворении поэт, в частности, воспевал готовность императора
- И злость и глупость на позор,
- Печатав, выставлять листами.
В известных "Объяснениях на сочинения Державина…" поэт сопроводил последнюю строку важным примечанием: "В 1802 году случилось в Петербурге весьма мерзкое происшествие, что женщина хорошего состояния тирански и постыдным образом была умерщвлена неизвестными людьми; то выставлены были публикации о сыске сих мерзавцев, и некоторые по подозрению только высланы из города"37. Заметим, что 8 сентября 1802 года, через пять месяцев после смерти г-жи Араужо, Державин стал генерал-прокурором, получив одновременно портфель министра юстиции. Он, несомненно, имел доступ к материалам следствий, проведённых его предшественником. Можно не сомневаться, что Гавриле Романовичу были хорошо известны "мерзавцы", высланные из столицы "по подозрению". В 1803 году поэт опубликовал стихотворение "К царевичу Хлору" отдельным изданием. По-видимому, к выходу этой книги в свет был причастен и А. Н. Оленин38. Впрочем, Алексею Николаевичу история г-жи Араужо была известна, конечно, не только в связи со стихотворением Державина. Служебная деятельность в канцелярии Непременного совета, многочисленные придворные и светские связи обеспечивали статс-секретарю Оленину широкую осведомлённость как в официальной, так и в закулисной сторонах расследования дела Араужо39.
В 1825 году, в дни междуцарствия, когда члены Государственного совета поспешили присягнуть Константину Павловичу, Оленин в качестве правителя канцелярии Государственного совета предпринял все меры для того, чтобы обнародовать волю императора Александра I, назначившего своим наследником великого князя Николая.
Когда завещание Александра, несмотря на сопротивление части Совета, было оглашено, Оленин, не колеблясь, примкнул к тем, кто считал долгом это завещание исполнить40.
"Благодаря посредничеству императрицы-матери, постарались покрыть случившееся забвением, - писал об истории г-жи Араужо Р. С. Эдлинг. - Но общество не было забывчиво…"41 После поспешного принесения присяги Константину имя Араужо вновь оказалось у всех на устах. В. И. Штейнгель рассказывал о знаменательном разговоре, произошедшем в многолюдном обществе, собравшемся на обеде у директора Российско-американской компании И. В. Прокофьева 12 декабря 1825 года, когда "знали уже о предстоящей перемене владык" - о грядущем отречении императора Константина I и вступлении на престол великого князя Николая Павловича. "И когда кто-то сказал: "А что, если император вдруг явится!", - вспоминает мемуарист, - Булгарин вскричал: "Как ему явиться, тень мадам Араужо остановит его на заставе"42.
Трагедия г-жи Араужо была разыграна на весьма тесной сцене. Волынский двор, на котором камердинер Баура Бухальский нанял карету, находился на месте снесённой в 1798 году усадьбы Артемия Волынского (позднее здесь проложили Волынский переулок), в полуверсте от Мраморного дворца. Ещё меньшее расстояние отделяет Волынский двор от немецкой кирхи Св. Петра на Невском проспекте, близ которой жила г-жа Моренгейм. Варвара Шёнфельдер, обмывавшая тело покойной, владела в это время домом № 63 на Малой (или Луговой) Миллионной улице43, соединявшей Большую Миллионную улицу с Невским проспектом; главный фасад его выходил на Дворцовую площадь44. Не в этом ли доме нанимала квартиру семья Араужо?45 Впрочем, это не единственный вопрос, остающийся без ответа: ни имя, ни возраст, ни место погребения мадам Араужо неизвестны46.
Должно быть, её тень не раз являлась к генералу Бауру - но остановить его на петербургской заставе она не смогла. Сообщения мемуаристов о том, что следствие по делу о смерти Араужо повлекло за собою его отставку, неосновательны: Баур был уволен от службы с мундиром лишь в 1806 году.
В 1811 году он вновь поступил на службу "по армии"47. Курьер Потёмкина, "министр наслаждений" цесаревича Константина скончался в Петербурге на пятидесятом году жизни, незадолго до начала Отечественной войны. Карл Фёдорович Баур был похоронен на Смоленском евангелическом кладбище 12 января 1812 года48.
г. Санкт-Петербург
* 4 апреля 1787 г. К. Ф. Баур был "выпущен в армию подполковником" не в Екатеринославский кирасирский, а в Екатеринославский гренадерский полк//РГВИА. Ф. 489. Оп. 1. Д. 2310. Л. 16 об, 17.
- 1. Речь идёт о фрейлине княжне Жанете Антоновне Святополк-Четвертинской (1777-1854), в замужестве (с 1816) графине Вышковской. Великий князь Константин Павлович увлёкся ею ещё до своего брака. "В 1803 г., - сообщает её биограф, - Константин Павлович, по собственному признанию, решился развестись с женой, чтобы жениться на Жанете Четвертинской, но это намерение встретило настолько сильное противодействие как со стороны императрицы Марии Фёдоровны, так и самого Александра I, что ему пришлось от него отказаться"//См.: Русские портреты XVIII и XIX веков. Изд. Великого князя Николая Михайловича. Т. I. Репринт. М. 1999. № 104. С. 365.
- 2. Тургенев А. М. Записки//Былое. 1918. № 13. С. 164. Безнравственность молодого цесаревича отмечается и другими мемуаристами. По свидетельству графини В. Н. Головиной, великий князь, неразборчивый в своих связях, заразил свою супругу Анну Фёдоровну венерической болезнью; это стало причиной её отъезда за границу в марте 1799 года. Великая княгиня вернулась в Россию лишь по настоятельному требованию императора Павла I// Головина В. Н. Мемуары. М. 2005. С. 203.
- 3. Тургенев А. М. Записки//Былое. 1918. № 13. С. 163-164. Отметим, что существует и другая версия взаимоотношений И. Л. Линёва (1777 - до 3 февраля 1840) и великой княгини Анны Фёдоровны, восходящая несомненно к казарменным преданиям кавалергардов. И. Л. Линёв был уволен от службы 29 сентября 1801 года. См.: Сборник биографий кавалергардов. Т. 1. СПб. 1904 (репринт: М. 2007). С. 401-402.
- 4. Камер-фурьерский журнал (КФЖ). 1801. СПб. 1901. С. 135.
- 5. Во имя соблюдения приличий день рождения великой княгини Анны Фёдоровны отмечался 12 сентября 1801 г. в её отсутствие в московском Слободском дворце. Однако уже в следующем году, в дни пребывания двора вдовствующей императрицы в Гатчине, камер-фурьер снабдил свою запись от 12 сентября многозначительным примечанием на полях: "За здравие же её высочества при столе не пили"//КФЖ. 1802. СПб. 1902. С. 616.
- 6. Озеров Пётр Иванович (1776-1843) - адъютант великого князя Константина Павловича, штаб-ротмистр л.-гв. Конного полка; впоследствии сенатор, член Государственного совета.
- 7. Хитрово Николай Фёдорович (1771- 1819) - генерал-майор, впоследствии член Главного правления училищ, чрезвычайный посланник и полномочный министр во Флоренции в 1805-1819 гг.
- 8. Витовтов, Александр Александрович (1770-1840) - камергер (с 25.02.1802), впоследствии статс-секретарь.
- 9. Олсуфьев Николай Дмитриевич (1775-1817) - адъютант великого князя Константина Павловича, штаб-ротмистр л.-гв. Конного полка, впоследствии генерал-майор.
- 10. Опочинин Фёдор Петрович (1779-1852) - адъютант великого князя Константина Павловича, штаб-ротмистр л.-гв. Конного полка, впоследствии действительный статский советник, обер-гофмейстер, член Государственного Совета, председатель Попечительного совета заведений Общественного призрения в Петербурге.
- 11. Комаровский Е. Ф. Записки// Державный сфинкс. М. 1999. С. 73.
- 12. Цебриков Р. М. Вокруг Очакова. 1788 год//Потёмкин. Последние годы. Воспоминания. Дневники. Письма. СПб. 2003. С. 91.
- 13. Полки назывались в это время по имени шефа. Павлоградский полк именовался Гусарским Баура полком.
- 14. Записки о службе генерал-фельдмаршала графа И. В. Гудовича, составленные им самим//Кавказская война: истоки и начало. 1770-1820 годы. СПб. 2002. С. 73, 480.
- 15. Танненберг Георг. Жизнь Павла Первого//Рыцарь трона. М. 2006. С. 173.
- 16. Приношу искреннюю признательность М. Б. Асварищу (Государственный Русский музей) за любезно сообщенную мне дату этого пожалования.
- 17. Дубно - уездный город Волынской губернии на реке Икве, некогда крупный торговый центр. В 1774 г. с переходом Львова к Австрии в Дубно были перенесены "контракты", на которые съезжалось до 30 000 торговцев. В 1794 г. контракты были перенесены в Киев, и торговля в Дубно начала приходить в упадок.
- 18. Пассек Пётр Петрович (1775 - апрель 1825) - генерал-майор, шеф и командир Киевского гренадерского полка. Впоследствии - член Союза благоденствия. Покончил жизнь самоубийством.
- 19. Давыдов Д. В. Воспоминания о цесаревиче Константине Павловиче// Военные записки. М. 1940. С. 354- 355. Эту впечатляющую картину нравов следует отнести не к началу Александровского, а к концу Павловского правления. В 1803 г. императрица Мария Фёдоровна взывала к цесаревичу Константину: "Обратитесь к самому себе и вопросите совесть свою, оправдает ли она ветренность, горячность, вспыльчивость при начале несогласия, между вами и великой княгиней существующего, оказанное вами вопреки сильнейших моих представлений при возвращении вашем из инспекции в последнюю осень царствования покойного вашего отца (курсив мой. - В. Ф.), когда я в присутствии брата вашего просила, умоляла вас жить в супружеском дружелюбии, а вы противу всех стараний матери вашей остались непреклонны; спросите, говорю я, сами у себя: укоризны сердца вашего дозволяют ли вам помышлять о разводе".
- 20. Чичерин Николай Александрович (1771-1837) - впоследствии генерал-майор, командир 1-й бригады 27-й пехотной дивизии.
- 21. Нефедьев Павел Ильич (1781-1806) - штаб-ротмистр л.-гв. Конного полка.
- 22. Шульгин Александр Сергеевич (?-1841) - подполковник, участник Швейцарского похода, впоследствии генерал-майор, московский, затем петербургский обер-полицеймейстер.
- 23. "Янкович-Демареев" - Янкович де Мириево, Иван Фёдорович (ок. 1776-1811), полковник л.-гв. Конного полка, впоследствии генерал-лейтенант, командир лёгкой гвардейской дивизии.
- 24. Сангидрин - Синедрион; здесь: сборище.
- 25. Тургенев А. М. Записки//Былое. 1918. № 13. С. 165-166.
- 26. Волконский С. Г. Записки. Иркутск. 1991. С. 101, 421.
- 27. КФЖ. 1802. СПб. 1902. С. 145.
- 28. Николай Михайлович, великий князь. Граф Павел Александрович Строганов (1774-1817). Т. II. СПб. 1903. С 196-197.
- 29. В "Объявлении" нет более явного указания на место, где разыгралась эта драма. По словам А. М. Тургенева, преступление было совершено в т. н. Шепелевском дворце - одном из корпусов ансамбля императорской резиденции (на месте нынешнего Нового Эрмитажа). Константин Павлович с супругой переехал в Шепелевский дом из Мраморного дворца, когда последний был отдан Павлом I польскому королю Станиславу Понятовскому. Однако после смерти Понятовского (12 февраля 1798) цесаревич вновь поселился в Мраморном дворце. Заметим, что "маленького дворика" в Шепелевском доме не было; его тыльный фасад выходил на просторный "мастеровой двор", образованный манежем и его флигелем, конюшнями, Большим Эрмитажем и Лоджиями Рафаэля. Очевидно, трагическую историю г-жи Араужо следует связывать с Мраморным дворцом. Это здание заключает в себе три небольших смежных двора: в первый из них можно попасть из курдонера, третий (наименьший) сообщается проездом с Бестужевым (ныне Мраморным) переулком. Вероятно, один из этих дворов и упоминается в "Объявлении".
- 30. Очевидно, речь идёт о Франце Ивановиче Буттаце (1775 - не ранее 1820), выпускнике Гёттингенского университета (1794), докторе медицины. 10 февраля 1802 г. Ф. Буттац подал Александру I записку об оспопрививании. 24 марта 1802 г. Медицинская коллегия рассмотрела и в целом одобрила предложения Буттаца. 9 апреля 1802 г. император издал указ, предписывающий местным властям оказывать доктору Буттацу всяческое содействие. В июне 1802 г. Буттац выехал в путешествие по России, имевшее целью распространение оспопрививания. В 1812 г. возглавлял медицинскую службу 3-й Резервной армии А. П. Тормасова; в 1819 г. вышел в отставку в чине коллежского советника.
- 31. Ле-Гро - в Адресной книге Петербурга на 1809 г. значится "Легро, Николай Колл[ежский] Асс[есор] и врач II [Адмиралтейской части] 3 квар[тала] в доме Иванова, по лев[ому] Бер[егу] Мойки № 168//Реймерс Г. фон. Санкт- Петербургская адресная книга на 1809 год. СПб. 1809. С. 360.
- 32. Вейкард (1756-1810) Егор Николаевич - придворный доктор V класса, или Вейкард Егор Адамович (1742-1803) - лейб-медик императрицы Екатерины II, статский советник. Ещё один медик - Иван Вейкарт, статский советник и придворный врач - упоминается в Адресной книге Петербурга на 1809 г.// Реймерс Г. фон. Указ. соч. С. 355.
- 33. Книпер - в Адресной книге Петербурга на 1809 г. значится "Книпер Христофор Павлов[ич] Ст[атский] сов[етник] и врач Святейшего Прав[ительствующего] Синода"//Реймерс Г. фон. Санкт-Петербургская адресная книга на 1809 год. СПб. 1809. С. 359.
- 34. Санкт-Петербургские ведомости. 1802. 30 марта. С. 631-632.
- 35. Correspondance de Frédéric-César de La Harpe et Alexandre I suivie de la correspondance de F.-C. de La Harpe avec les membres de la famille impériale de Russie publée par Jean Charles Biaudet et Françoise Nicod. T. I. Neuchatel. 1978. P. 588.
- 36. Ibid. P. 591.
- 37. Державин Г. Р. Сочинения. М. 1985. С. 350.
- 38. Яркий восточный колорит этого стихотворения, представляющего собою монолог индийского брамина, отразил, по мнению современного исследователя, глубокий историко-культурный интерес к Востоку, свойственный львовско-державинскому кружку, - интерес, особенно оживившийся в начале правления Александра. Одним из главных энтузиастов изучения Востока в державинском окружении был А. Н. Оленин. См.: Майофис М. Западноевропейские источники "Краткого разыскания о гипербореанах" В. В. Капниста//Русская филология-8. Сборник научных работ молодых филологов. Тарту. 1997. С. 59-66.
- 39. Заметим, что позднее в качестве директора Публичной библиотеки Оленин оказался начальником П. М. Торси, находившегося в гостях у г-жи Моренгейм во время последнего визита к ней г-жи Араужо.
- 40. См.: Оленин А. Н. Записка о заседании Государственного Совета по получении известия о кончине императора Александра I-го. СПб. 1877 (оттиск из Сб. РИО Т. XX).
- 41. Эдлинг Р. С. Записки//Державный сфинкс. М. 1999. С. 176.
- 42. Записки В. И. Штейнгеля//Мемуары декабристов. Северное общество. М. 1981. С. 220.
- 43. См.: Роспись домов Санкт-Петербурга//ОР РНБ, шифр 0-IV-56. Между 1804 и 1809 гг. дом "фабрикантши Шёнфельдеровой" перешёл к портному К. Гоппе.
- 44. При строительстве здания Главного штаба этот дом был снесён: на его месте ныне расположена южная часть россиевского корпуса № 8, смежная с Триумфальной аркой. Дом В. Шёнфельдер был трёхэтажным, на высоком цоколе. В здании насчитывалось 13 "покоев"; его фасад, обращённый на Дворцовый луг, имел пять осей. Считаю своим долгом засвидетельствовать искреннюю признательность архитектору Государственного Эрмитажа В. В. Ефимову за любезно предоставленные им материалы, соотносящие топографию застройки Луговой Миллионной со зданием Главного штаба.
- 45. Ф. П. Толстой сообщает, что г-жа Араужо жила "в Большой Миллионной". Не исключено, что молва превратила Малую Миллионную в Большую.
- 46. Араужо - весьма распространённая португальская фамилия. Однако, по словам А. М. Тургенева, г-жа Араужо и её покойный муж имели прусское подданство. Нужно заметить, что имена, упоминаемые в связи с историей г-жи Араужо, принадлежат выходцам из Германии: Баур, Моренгейм, Буттац и Шенфельдер.
- 47. Николай Михайлович, великий князь. Граф Павел Александрович Строганов (1774-1817) . Т. III. СПб. 1903. С. 361.
- 48. Н. Д. Дурново записал в своём дневнике 12 января 1812 г.: "Сегодня похоронили генерала Бауэра". Дурново Н. Д. Дневник 1812 года//1812 год... Военные дневники. М. 1990. С. 50. Памятник на могиле К. Ф. Баура соорудил его друг, генерал-лейтенант А. Б. Фок. Саитов В. И. Санкт-петербургский некрополь. Изд. Вел. кн. Николая Михайловича. Т. 1 (А-Г). СПб. 1912. С. 277