Что за люди сошлись в ополчении под столицей?

Вспоминали Минина и Пожарского и в советское время, начиная с попытки Михаила Булгакова написать либретто оперы "Минин и Пожарский" (впрочем, постановка спектакля не осуществилась) и фильма режиссера Всеволода Пудовкина и Михаила Доллера "Дмитрий Пожарский", созданного по сценарию Виктора Шкловского. Но в официальный пантеон времен Отечественной войны 1941-1945 годов герои Смуты начала XVII века так и не попали.

Именного ордена или медали наряду с Александром Невским, Александром Суворовым, Михаилом Кутузовым, Федором Ушаковым, Петром Нахимовым они не удостоились. В советских учебниках главным событием Смуты стало "восстание Болотникова"...

Последуем дорогой, предложенной Пушкиным, и посмотрим, а что происходило в действительности в 1612-м. Главное, что надо понять сразу, кто кому противостоял тогда? Ведь сидевшие в осаде в Москве поляки и литовцы не были захватчиками, взявшими штурмом Кремлевскую твердыню, а, напротив, считались союзниками и друзьями, добровольно, хотя и временно, впущенными в столицу. Московское государство и Речь Посполитая стояли на пороге создания унии, которая вполне могла бы быть заключена в 1612 году.

Договор с поляками

В сентябре 1609 года король Сигизмунд III появился под стенами Смоленской крепости. Впрочем, истинные цели войны, заключавшиеся в католическом "крестовом походе" на новый Восток, только прикрывались старинным спором о Смоленске.

Именно из смоленской ставки короля весной 1610 года гетман Станислав Жолкевский будет направлен воевать с полками царя-неудачника Василия Шуйского.

Это его "жолкевский" прорыв в несколько месяцев обеспечит невероятные перемены в умах боярской знати Московского государства. Сначала бывшие сторонники Лжедмитрия II, в том числе ростовский и ярославский митрополит Филарет (отец стольника и будущего царя Михаила Романова), боярин Михаил Глебович Салтыков откликнулись на переговоры о кандидатуре польского королевича Владислава на русский трон.

Уже в феврале 1610-го стало окончательно ясно, что самозванец является худшим злом, чем поляки, поэтому и появилась "партия" королевича. Но заставить Боярскую думу в Москве свести с престола легитимного царя Василия Шуйского и начать переговоры о королевиче смог только гетман Жолкевский. Его триумф в битве под Клушино в июне показал силу королевских войск. Тем более что в клушинской катастрофе наемники предали своего московского хозяина - царя Василия, получив для себя милость победителя - Жолкевского. Так в Москве в августе 1610 года по договору с Жолкевским оказался польсколитовский гарнизон, состоявший из отрядов королевского войска, "укравшего" победу у самозваного "царя" Лжедмитрия II, тоже приходившего под Москву в надежде на призывы москвичей.

Однако, когда триумфатор Жолкевский вернулся в лагерь под Смоленск, да не один, а в сопровождении главных живых "трофеев" всего времени правления короля Сигизмунда III - царя Василия Шуйского и его братьев, выяснилось, что его договор об условиях призвания королевича Владислава не очень-то и нужен. Оставался непреодоленным вопрос о смене веры: никто по законам Речи Посполитой не мог заставить королевича перейти из католичества в православие.

Более того, договор московских бояр с Жолкевским расходился с планами Сигизмунда III самому занять пустовавший престол Московского государства.

Король, так и не побывавший в отличие от своего гетмана в Кремле, не учел сложностей с достижением компромисса в Боярской думе. Поэтому действия Сигизмунда и его представителей в Кремле, нарушавшие достигнутый мир, освободили русских людей от присяги королевичу Владиславу, а заодно и от иллюзии, что можно избрать нового царя, продолжая взаимную вражду внутри страны.

Урок 1612 года

В таких обстоятельствах проявился патриотический порыв Кузьмы Минина и нижегородцев. Они сами взялись за организацию дела, наняв оказавшееся не у дел смоленское дворянство на деньги, собранные по жесткому раскладу повинностей: две трети имущества - на нужды ополчения, одну треть - себе¹.

Нижегородцы сами нашли военного руководителя ополчения, стольника князя Дмитрия Михайловича Пожарского.

Откуда черпали свои силы эти люди? Что помогало принимать им решения, которые потом оказывались единственно правильными? Что это - действие случая или справедлива пафосная формула Нестора Кукольника, создавшего примерно тогда, когда Пушкин произносил свой грустный приговор народному беспамятству, патриотическую пьесу-плакат "Рука Всевышнего Отечество спасла" на тему Смуты? Хотя повторять, по Кукольнику, такие "зады" идеологических фанфар могут только те, кто не прочитал и не прочувствовал заключения к "Войне и миру" Льва Толстого. Помните? "Историки, по старой привычке признания божественного участия в делах человечества, хотят видеть причину события в выражении воли лица, облеченного властью; но заключение это не подтверждается ни рассуждением, ни опытом".

Ради сохранения исторической правды приходится быть непопулярным в год утверждения нового государственного праздника - Дня народного единства 4 ноября. Это для кукольниковского спектакля можно ставить исторических героев на ходули и котурны. Исследуя историю 1612 года, нельзя обойти молчанием ее самые драматичные страницы, едва не стоившие жизни самому князю Пожарскому, пережившему покушение в Ярославле в момент сбора сил ополчения. Дело всего земского ополчения под Москвой не было таким очевидным благом для современников, потому что единство не приходит заклинаниями. Понадобилось единение сил обычных людей, понимавших, что общая цель бывает более важна, чем личные интересы, от которых так трудно бывало отказаться. Но к пониманию значимости участия в общем деле каждый приходил своею дорогой.

Во всяком случае, именно этот урок получили русские люди в 1612-м. Начиная с патриотического порыва нижегородцев и Минина создателям ополчения не раз приходилось убеждать людей жертвовать своим имуществом и средствами для осуществления его целей. Настоящим испытанием для ополчения стал его переход по последнему зимнему пути в марте 1612 года из Нижнего Новгорода в Кострому и Ярославль (скорее всего, по льду Волги). Ярославский земский староста Григорий Никитников поначалу отказался подчиняться нижегородскому земскому старосте Минину, которого не мог считать себе ровней ни по положению города, который он представлял, ни по своим более крупным капиталам². Угроза Минина посадить в тюрьму управителей города возымела свое действие, после чего в Ярославле удалось собрать деньги так же, как это сделали в Нижнем Новгороде. Но само это сопротивление, какими бы мотивами оно ни диктовалось, все равно показательно.

Как показательно и другое - желание никому не мстить в новом ополчении. Бывший костромской воевода Иван Шереметев, хранивший верность королевичу Владиславу при подходе ополчения Минина и Пожарского к Костроме, в итоге окажется в составе "Совета всея земли" - правительства земского ополчения. Григорий Никитников и другие "лучшие" ярославские посадские люди, недобро встретившие нижегородцев, так-же включились в общую работу. И самый очевидный пример - прощение, дарованное казакам, присланным из-под Москвы

Иваном Заруцким убить Пожарского. Когда летом 1612 года это покушение не удалось, одним только милосердием к несостоявшимся убийцам Пожарский ("не дал убить их") выиграл противостояние с казаками. В итоге у Ивана Заруцкого, знавшего свою вину, не выдержали нервы, и, когда в конце июля ополчение двинулось из Ярославля в Москву, казаки отошли оттуда "чуть ли не с половиной" подмосковного войска, оставив одного воеводу князя Дмитрия Трубецкого дожидаться подхода ополченцев.

Настоящий момент истины настал с приходом ополчения Минина и Пожарского из Ярославля под Москву 20 августа 1612 года.

Хорошо понимал это сам князь Пожарский, с небольшим отрядом заехавший по дороге "у родительских гробов проститься" в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь. Опять историкам осталось одно упоминание об этом факте из биографии Пожарского, но сколь важен такой поступок и как символичны поиски духовной опоры главным ратным воеводою. Бой под Москвой становился действительно "последним боем". Дорога из Ярославля в Москву лежала через Троице-Сергиев монастырь, и там, в этой обители, ставшей в годы Смуты одним из центров сопротивления Лжедмитрию II и его наемному польско-литовскому войску, ополчение получило еще одно, "чудесное" подтверждение правоты своего дела.

По сообщению "Нового летописца", только "помощь великого чудотворца Сергия" позволила преодолеть страх и неуверенность и подняться в поход, после того как в одну минуту переменился сильный ветер, дувший со стороны Москвы. "Вихрь великий" стал дуть в спину войску, подгоняя его вперед: "Был же тот ветер до того времени, как побили гетмана и отогнали его от Москвы" (имеются в виду бои с гетманом Ходкевичем). Необычные природные изменения - голод, великие пожары и даже вихри, "резонировали" с поисками общего духовного смысла и мыслью о наказании за "безумное молчание всего мира" у современников Смуты. Избавление от этого наказания участники земского ополчения должны были видеть в готовности к самопожертвованию: "обещались все помереть за дом Пречистой Богородицы и за православную христианскую веру".

Однако в жизни всегда все сложнее. Шедшее к Москве ополчение Минина и князя Пожарского не купалось в облаках ладана и фимиама, более того, под Москвой оно было встречено просто враждою и насмешками. "Богатые пришли из Ярославля, и сами одни отстоятся от гетмана", - говорили им дворяне и казаки полка Трубецкого, уже больше года находившиеся под Москвой. Организовать полную осаду столицы им было не под силу, поэтому иноземный гарнизон мог находиться в Москве бесконечно, пока существовала возможность прорывов к нему обозов с продовольствием и подкреплений извне. Пройди в столицу со своим войском гетман литовский Ян Кароль Ходкевич, и даже объединенное ополчение потом не справилось бы с обновленным гарнизоном в Москве.

Решающие бои состоялись 22-24 августа и вошли в анналы Смуты как "Хоткеев бой". Его исход решили, как это ни парадоксально, те, кого всегда считали разрушителями государственного порядка - казаки. Они не послушались воеводу своего полка Трубецкого и откликнулись на призыв Минина вмешаться в бой и помочь своим соотечественникам, которых уже превозмогали иноземцы. Автор "Повести о победах Московского государства" сравнил речь Минина, обращенную к казакам Трубецкого ("ныне бо от единоверных отлучается, впредь к кому прибегнете и от кого себе помощи чаете") со свечой, внезапно зажженной в кромешной тьме ("аки не в светимой тме светлу свещу возже"). Ходкевич со своим отрядом наступал со стороны Донского монастыря и дошел почти до стен Кремля.

Иосиф Будило, сидевший в столице в осаде, вспоминал в своих записках, как "удалившись за реку, русские опустили руки и смотрели, скоро ли гетман введет в крепость продовольствие". Ходкевич же "рад бы был птицей перелететь в крепость с продовольствием"².

"Новый летописец" оставил описание этого самого драматичного момента в истории земского ополчения (не считая освобождения самой Москвы): "Гетман же наступал всеми людьми, князь же Дмитрий и все воеводы, которые с ним пришли с ратными людьми, не могли против гетмана выстоять конными людьми, и повеле всей рати сойти с коней, и начали биться пешими; едва за руки не брались между собой, едва против них выстаивая. Головы же те, которые посланы ко князю Дмитрию Трубецкому, видя изнеможение своих полков, а от него никакой помощи нет, быстро пошли от него из полка без его повеления. Он же не захотел их пустить. Они же его не послушали, пошли в свои полки и многую помощь оказали. Атаманы же полка Трубецкого: Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов, Макар Козлов пошли самовольно на помощь и говорили князю Дмитрию Трубецкому, что "в нашей нелюбви Московскому государству и ратным людям погибель происходит". И пришли на помощь ко князю Дмитрию в полки и, по милости Всещедрого Бога, гетмана отбили и многих литовских людей убили".

На этом драматические события "Хоткеева боя" не закончились. Келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын обещал наградить казаков многою монастырскою казною, чтобы только они соединились вместе с ополчением Минина и Пожарского. Даже сам Минин, поддавшись эйфории боя, ходил во главе дворянских сотен на литовские роты у "Крымского двора" за Москвою-рекою. Удара объединенного ополчения отряды Ходкевича не выдержали и вынуждены были отойти, обрекая осажденный гарнизон на медленную смерть от голода. Так еще один несостоявшийся московский правитель только и удовольствовался видом с Поклонной горы.

Некоторое время спустя Пожарский обратился с милосердным письмом к полякам и литовцам, которые сидели в осаде, убеждая их сдаться: "Ваши головы и жизнь будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей" (что и случилось потом, когда Москва была освобождена). В ответ же был получен надменный и оскорбительный отказ "рыцарства", продолжавшего твердить, что оно воюет со "шпынями" и "блинниками" ради интересов "светлейшего царя Владислава Сигизмундовича": "Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились... Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей. Пусть хлоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей, - царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней гибели царства"³.

Справедливости ради, надо сказать, что и русские люди желчно высказывались по поводу польского гарнизона, ожидавшего подмоги короля. Одну такую фразу сохранил ротмистр Николай Мархоцкий в "Истории Московской войны", описывавший то время, когда войско Ходкевича еще только ожидалось под Москвой: "Во время осады москвитяне издевались над нами, говоря: "Идет к вам литовский гетман с большими силами: а всего-то идет с ним пятьсот человек". Они уже знали о пане Ходкевиче, который был еще где-то далеко. И добавляли: "Больше и не ждите - это вся Литва вышла, уже и конец Польши идет, а припасов вам не везет; одни кишки остались". Так они говорили потому, что в том войске были ротмистры пан Кишка и пан Конецпольский"⁴.

Вернемся к событиям после ухода Ходкевича из-под Москвы. Совместный успех заставил вождей ополчения найти компромисс, и они, как писал "Новый летописец", "приговориша всею ратью съезжатися на Неглинне... и земским делом начаша промышляти". В объединенном ополчении перестали существовать отдельные Разрядные "шатры" и другие приказы. О "единачестве" главных воевод около 1 октября известили города, поддержавшие ополчение Минина и Пожарского.

И вновь важный шаг сделал князь Пожарский, уступив место главного воеводы князю-Гедиминовичу, то есть Трубецкому, носившему, к тому же, боярский чин. Теперь в документах ополчения их имена следовали друг за другом, сначала - боярин и воевода князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, потом стольник и воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский.

Для членов Боярской думы, удерживавшихся в Москве, признание устоявшейся веками местнической иерархии родов было важным знаком и давало надежду на то, что и в будущем положение их родов останется незыблемым. Главная цель объединенного ополчения формулировалась, хотя и расплывчато, но не содержала призывов к какой-либо мести: "Московского государства доступать и Росийскому государству добра хотеть во всем безо всякия хитрости"⁵. Так настал конец октября 1612 года, когда к мучавшему осажденных голоду добавился еще и знаменитый "пан Мороз".

Хотя хватало и одного голода, как лаконично, но определенно выразился осажденный Будило: "Кто кого мог, кто был здоровее другого, тот того и ел". Дело довершал регулярный обстрел укрепленных стен Китай-города из орудий, бывших в распоряжении земского ополчения. Наконец, в конце октября ополченцы пошли на приступ, и случилось так называемое "китайское взятье", то есть освобождение Китай-города, после чего даже осажденным стало ясно, что "колесо их счастья опрокинулось".

Бои за Китай-город растянулись на несколько дней, и из-за этого хронология окончательного освобождения Москвы запуталась. Будило говорил, что первый приступ 4 ноября (25 октября по юлианскому календарю, принятому тогда в Московском государстве) был отбит, 6 ноября (27 октября) осажденные сдались, выговорив себе сохранение жизни, а 7 ноября (28 октября) "русские вошли в крепость", что является самой поздней из известных дат. Напротив, архиепископ Арсений Елассонский, также до конца пребывавший в осажденной Москве, определенно указал на более раннее время сдачи польско-литовского гарнизона. Он писал в своих мемуарах, что "срединная крепость" (то есть Китай-город) была взята войсками ополчения "на рассвете дня, в четверг, в шестом часу того дня", то есть 22 октября (1 ноября по новому стилю), после чего, договорившись со старостой Николаем Струсем о сдаче, "оба великие боярина с русскими солдатами вошли внутрь центральной крепости и в царские палаты".

Не подлежит сомнению, что сдача города растянулась на несколько дней. Память о московской победе 1612 года сохранила разные даты освобождения столицы. На мой взгляд, доверять нужно, как это делал П. Г. Любомиров, грамоте руководителей ополчения на Белоозеро, отправленной 6 ноября 1612 года.

Там определенно говорилось, что 26 октября (5 ноября) из Москвы вышли бояре, а 27 октября (6 ноября) "русские вступили в разоренную столицу". В ближайшее воскресенье 1 ноября "состоялся торжественный крестный ход с благодарственным за освобождение Москвы богослужением"⁶. День взятия Москвы 26 октября (5 ноября), связанный с памятью Дмитрия Солунского, упоминает также автор "Повести о победах Московского государства", окончательно разрешая все давние споры.

Если буквально следовать исторической хронологии, то переводя даты XVII века, нужно прибавлять 10 дней. Выбранная за основу празднования нового государственного праздника дата 4 ноября приходилась на 25 октября по старому стилю. Но это всего лишь один из тех дней, когда ополчение готовилось войти в Москву. Надо иметь в виду, что начало успешного штурма Китай-города оказалось связанным с четвергом 22 октября (кроме архиепископа Арсения Елассонского, об этой дате упоминали авторы "Нового" и "Пискаревского" летописцев, келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын в своем "Сказании").

До событий Смутного времени этот день связывался прежде всего с памятью Аверкия, епископа Иерапольского, поэтомуто в "Новом летописце" сказано о взятии Китай-города: "на память Аверкия Великого поидоша приступом и Китай взяша и многих литовских людей побиша".

И только позднее в святцах под 22 октября было сделано дополнение о прославлении Казанской иконы Божьей Матери: "В той же день, празднуем Пресвятей Богородице чудотворныя ради Ея иконы Казанския, и избавления ради царствующаго града Москвы от Литвы, еже бысть в лето 7121 (1612)". После реформы отечественного календаря в 1918 году для перевода старых церковных дат нужно прибавлять уже не 10, а 13 дней. Так получается искомая дата - 4 ноября, и лишь пресловутая "политкорректность", часто бывающая сестрой лицемерия, заставила законодателей завуалировать связь этой даты с почитанием православной святыни.

Тому, что связь праздника иконы Казанской Богоматери с днем освобождения Москвы установилась не сразу, есть тоже свое земное объяснение. Список Казанской иконы Божьей Матери попал еще в Первое ополчение летом 1611 года, а, значит, не мог вполне считаться покровительницей другого ополчения - Минина и Пожарского. Более того, можно думать, что эта икона так и оставалась более значимой именно для казачьей части земского ополчения. Авраамий Палицын сообщал в своем "Сказании", что на первый крестный ход по освобождении Москвы в воскресенье 1 ноября 1612 года полк Трубецкого "снидощася в церковь Пречистыя Богородица Казанские за Покровскими вороты", полк же Пожарского собирался в храме святого Иоанна Милостивого на Арбате. А дальше оба полка "вземша честные кресты и чюдотворныя иконы (выделено мною. - В. К.) поидошя во град Китай, койждо своими враты... и сшедшеся все вкупе на место Лобное"⁷. Общий молебен был перед Владимирской иконой Божьей Матери, в этом Палицын ошибиться не мог. Это к ней была обращена общая мольба "Аще не бы Ты умолила за ны грешныя, кто бы град сей свободил от обдержаниа Люторска и Латинска".

Уже потом, когда в 1636 году на Красной площади открывался Казанский собор, построенный князем Дмитрием Пожарским в память освобождения Москвы, все детали обретения и прославления чудотворной иконы Казанской Божьей Матери в полках под Москвою были уже не столь существенны. Главное, что список этой иконы действительно был в земском ополчении и именно с нею "вся земля" связала свою победу.

• _{1. Акты археографической экспедиции, собранные в библиотеках и монастырях Российской империи императорской Археографической комиссией Академии наук (далее - ААЭ). СПб. 1836. Т. 2. № 203.}
• _{2. Русская историческая библиотека, издаваемая Археографической комиссией (далее - РИБ). СПб. 1872. Т. 1. Ст. 322-324.}
• _{3. РИБ. Т. 1. Ст. 329, 337.}
• _{4. Мархоцкий Н. История Московской войны. М. 2000. С. 99.}
• _{5. ААЭ. Т. 2. № 215.}
• _{6. Любомиров П. Г. Очерки истории нижегородского ополчения... С. 155.}
• _{7. РИБ. Т. 13. СПб. 1909. Ст. 1228-1229.}