Но увы. В двусветном Халле, на протокольном приеме нашей делегации, я был в далеком 1992-м. А мысль о том, что для большого писателя его работа - цель, а не средство, что он, как пчела, несущая мед, будет творить даже "за бесплатно", едва ли не по инстинкту, встретилась относительно недавно.
И знаете, у кого? У Карла Маркса!
"Писатель, - сказал он как-то, - отнюдь не смотрит на свою работу как на средство. Она - самоцель; она в такой мере не является средством ни для него, ни для других, что писатель приносит в жертву ее существованию... свое личное существование".
Другими словами, Великие Тексты будут созданы не просто вопреки любым обстоятельствам, не только "за так", но даже при угрозе жизни автора. Самолюбие, азарт, художественное любопытство - вот мотивы писателя. Да и только ли писателя? Разве у ученых, изобретателей и экспериментаторов иная мотивация? Ведь и они готовы рубить сук, на котором сидят, когда соревновательно и самозабвенно изобретают даже то, что может погубить и человечество, и их самих?
Вот как тот же Альфред Нобель, ученый-химик, открывший убийственный динамит и разбогатевший на этом оружии, вдруг учредил с "процентов смерти" мировые премии и в том числе премию мира.
Впрочем, с премиями его все еще загадочней! Ведь мало кто помнит ныне, что он был еще и поэтом. Удивлены?! "Торговец смертью" и... поэт!!! Но тем интересней понять: как же соединялись в его душе взрывы сентиментальной поэзии его (поэзии XIX века) и - "поэзия", если можно так сказать, реальных, несущих смерть взрывов XX, да и нашего - ХХI века?
И писал ли он стихи уже в Петербурге, когда взрывал под невской водой свой нитроглицерин, колдуя над открытием динамита?
"Вы говорите, что я загадка..." (С.-Петербург, Лесной пр., 19, 20 и 21)
Взрывы на Неве - не моя выдумка. Это было зимой 1862-1863 годов. Невообразимо, но 160 лет назад из-под невского льда взлетали в воздух мощные фонтаны воды. Совсем как те фашистские взрывы, которые запомнят потом блокадники. Но именно так, методом проб и ошибок, соединяя нитроглицерин и порох, проверял свои "открытия", будущий учредитель премий своего имени, а тогда 29-летний ученый-химик, обладатель первых еще патентов на изобретения, в том числе на только что созданный детонатор, и, вообразите, тонкий поклонник Байрона и Перси Биши Шелли, да и сам уже поэт, Альфред Бернхард Нобель.
Третий по счету сын в большом семействе почти обрусевшего Эммануила Нобеля, но оказавшийся первым в их роду по известности и значению...
Странный, очень странный был человек. Швед, но, представьте, почти не живший в Швеции, инженер, но, как пишут, "не учившийся в школах", академик, но опубликовавший лишь одну научную статью, владелец 93 пороховых заводов по всему свету, работавших на войну, но завещавший капитал свой на мировые и более чем мирные премии и, наконец, поэт, прозаик и драматург, автор не только стихов, но поэм, в том числе той, в 400 строк, которую назвал "Загадка".
Поэмы, написанной для одной девушки, что и впрямь начиналась строкой: "Вы говорите, я загадка..."
Загадка, конечно, загадка! Ибо по аналогии с пушкинской фразой "Гений и злодейство - две вещи несовместные", мы вправе, думается, спросить и про Нобеля: а стыкуется ли, рифмуется ли его поэзия с теми миллионами убийств, которые принесли людям его открытия и изобретения? И что было первым его интересом: загадки всего, что взрывается, или все-таки тайны литературного творчества?
Вообще, имя Нобель я услышал за много лет до того, как узнал, чем же был знаменит этот человек. Услышал от мамы, когда мне было лет десять и мы ехали в трамвае по Лесному проспекту. "Смотри! - кивнула она за окно, когда вагон поравнялся с домом 19, желтеньким двухэтажным особнячком справа. - Это районный Дом пионеров, когда-то Народный дом, или Библиотека Нобеля. Слышал о таком? А следующий дом, дом N 21 - особняк их семейства. Да и на другой стороне проспекта - быстрей гляди, проедем! - 5-этажный дом с башенкой - это их же, но уже доходный дом!"
Все три дома были красивы, но лишь годы спустя я узнал, что Дом-библиотека был построен племянником нашего героя для рабочих завода "Людвиг Нобель" и включал в себя лекционный зал на 700 человек на 1-м этаже, зал для спектаклей на 2-м, библиотеку-читальню, где, на минуточку, было более 3 тысяч томов, комнаты для кружков и даже бильярдную. А в последнем, доходном доме, построенном самим Лидвалем в стиле северного модерна, жил в 5-комнатных квартирах, да еще, представьте, с каминами - управленческий люд завода.
И если бы это было все!
Многие и ныне не знают, что за домом Лидваля, если пройти под аркой его и ступить в Нобелевский переулок (он официально называется так и поныне!), то вы окажетесь в бывшем "городке Нобелей" с коттеджами для рабочих, столовой, больницей, с садом для гулянья, спортивными площадками и даже теннисными кортами. По наследству все это досталось заводу "Русский дизель" - так переименовали завод "Людвиг Нобель", ну и нам, разумеется, горожанам. Правда, нельзя не пожалеть, что ни библиотеку-читальню, построенную в 1901-м, ни дом Лидваля, выросший на Лесном в 1911-м, не застал уже наш герой, с которого и началась фактически питерская "империя Нобелей". Он ведь скончался в 1896-м, 10 декабря, да-да, в день, который и станет для лауреатов его премии днем вручения награды.
Я забежал, впрочем, вперед. Ведь три поколения этой знаменитой семьи, которые отдали Петербургу почти 80 лет, начинались задолго до этих триумфов, даже задолго до взрывов на Неве, начинались с отца-основателя рода Эммануила Нобеля, который первым обратил внимание на бешенную "доходность" производства оружия. Он, строитель, но главное - изобретатель. Оставив в Стокгольме жену и детей, он возник в Петербурге еще в 1838-м. Именно тогда заключил контракт с генералом Огарёвым, занимавшимся вооружением России, которого, пишут, заинтересовали "его разработки морских мин". Через четыре года у Нобеля был уже собственный литейный завод, выпускавший скорострельные пушки, морские мины, даже прообразы торпед, а для души и компоненты им же придуманной системы отопления домов с циркулирующей горячей водой. И пушки, и мины, пригодившиеся стране в Крымскую войну, давно стали разве что музейными раритетами, а центральным отоплением Нобеля мир пользуется и сейчас.
И тогда же, разбогатев на заказах, Нобель перевез из Швеции жену и троих к тому времени сыновей: Роберта, Людвига и младшего - Альфреда. Последнему едва исполнилось 9 лет и за 9 лет, прожитых им в Петербурге до отъезда в Париж, он не только в совершенстве выучит русский и еще четыре языка, но и получит серьезное домашнее образование. Математику, физику и химию братьям преподавал опытный педагог Иван Петров, а любимую Альфредом химию - профессор Николай Зинин. Вот Зинин и заинтересует его загадочными свойствами нитроглицерина, разгадывать которые наш исследователь отправится в Париж и Америку.
Поэзия... дела (С.-Петербург, ул. Бол. Московская, 6)
А знаете ли вы, что премия должна была называться не нобелевской, а олофссоновской? Не звучит, да ведь?! Но такой была подлинная фамилия далекого предка Нобелей, Петера Олофссона, крестьянина из местечка Ноббелев, которому, утверждают, удалась редкая удача - поступление в университет. Вот он-то и поменял фамилию, став Нобелиусом, а уже дед Альфреда сократил ее на один слог и превратился просто в Нобеля. То есть как это? - "просто"? Ведь Нобель по-латыни - "благородный", и даже "знатный".
Таких знаковых совпадений в жизни нашего героя окажется немало. Вот этот, например, дом, который я отыскал на Бол. Московской, где на 4-м этаже Альфред Нобель снял в 1860 году 4-комнатную квартиру. А что? В моей картотеке дом этот числится, как "дом писателей", поскольку за почти двухсотлетнюю историю давал крышу аж восьмерым писателям. Здесь жил и был арестован в 1862-м Чернышевский, с гостями которого, с Некрасовым, Достоевским, Салтыковым-Щедриным, Панаевым, да и с самим Николаем Гавриловичем вполне мог сталкиваться в подъезде молодой Нобель. Тут же жили потом прозаики и публицисты Погосский и Эвальд, здесь жила с мужем-прозаиком Платоном Красновым и скончалась в 1892-м тетка Блока, поэтесса Екатерина Бекетова, наконец, уже в XIX веке тут жил издатель, редактор и переводчик Старчевский, останавливался у родственников юный еще поэт Рюрик Ивнев и - наш фактически современник - прозаик и драматург Ягдфельд.
И совпадение как раз в том, что сняв эту квартиру в трудный для семьи Нобелей год (отец почти разорился тогда и вернулся в Швецию, а сыновьям пришлось кое-как выживать), девятым литератором этого дома стал именно он, химик, занимавшийся взрывами, но настолько уже числящий себя поэтом, что даже подумывал зарабатывать на жизнь пером. Он так и напишет позже Роберту, брату: "Возможно, мне придется зарабатывать на жизнь пером". Не с бухты-барахты черканет, а после серьезных оценок его поэзии. "Ваши мысли настолько масштабны и блестящи, - оценил его один из профессионалов, - что ни один читатель не сможет ни на мгновение пожаловаться на скуку или не заметить "звонкий звук похожих окончаний" больше, чем в "Потерянном рае"... Во всех 425 строках нет и полудюжины посредственных строк... Если вы можете написать такое стихотворение на английском, то почему бы вам не сделать это на своем родном языке, особенно если вы будете ждать, как это делал Мильтон, пока с годами... вы не обретете совершенное владение словом?"
Стихи и прозу Альфред, болезненный, мнительный, внутренне одинокий, писал с юности. Его и ныне считают поэтом одаренным - с "узнаваемым голосом, стилем, искренностью". Да и он, за год до смерти, итожа жизнь, подсчитав все написанное им, выделил 14 вещей, включая рукописи двух романов, пьесы, в том числе драму "Немезида", а также стихи и поэмы, одна из которых заняла аж 100 страниц. Мало этого, список показал, что даже в конце жизни у него было на уме несколько литературных проектов.
Мотивом едва ли не всего творчества его было противостояние мечты и реальности. Тоже знаковое противопоставление. Тут материалом ему служили "несчастное детство, отчуждение, стремление к свободе, жажда любви, усталость, человеческая глупость, несправедливость и злоупотребление власти властью". А вечной темой была любовь, романтическое представление его о неземной "чистой любви", чего он, кажется, ни разу в жизни не получил от прекрасной половины человечества.
Да, все увлечения его и три больших влюбленности ничем серьезным не кончились. Первая любовь его - Анна Дезри - была так хороша собой, что семнадцатилетний парень, встретивший ее на званом вечере в Петербурге, просто потерял голову. Он писал ей стихи, ночи проводил у ее дома, искал встреч с ней, но... Девица решила отдать руку и сердце офицеру, который собирался учиться на математика. Смешно, но не умерла и ныне легенда, которая не подтвердилась, что именно потому, из ревности и как бы в отместку, среди номинаций будущей премии Нобеля не оказалось премии по математике.
Второй большой любовью Альфреда стала опять же петербурженка Александра, "душевная красавица", которой он посвящал стихи, которая станет одной из героинь его неоконченного романа "Сестры" и которая, отвергнув его, надолго травмировала парня, и без того, как писали о нем, "робкого сердцем". А уже живя на Бол. Московской, он был влюблен в "мадемуазель" Ольгу Фок, которой посвятил стихотворение "Сходство" и кому признался в письме, что он "отшельник", как и она, и что стоит теперь "на краю пропасти", потому что утратил веру "во все, что наполняет жизнь смыслом"...
Впрочем, самой большой любовью Альфреда станет, кажется, фрайфрау, титулованная австрийская дворянка, будущая писательница Берта Кински, которая работала у него секретарем, но бросила его, вернувшись к предыдущему любовнику, ставшему ее мужем,- барону Артуру фон Зутнеру. Вот она-то, с кем Нобель переписывался до последних дней, которая имела отношение к его знаменитой пьесе "Немезида" (тираж ее был уничтожен еще при жизни автора решением церкви, посчитавшей драму богохульной!) и высоко оценила как раз его литературное творчество ("Он... был писателем и поэтом, но никогда не публиковал свои поэтические произведения, - напишет она про него. - Я читала рукопись его поэмы на сто страниц, написанную на английском, и она была просто великолепна") и повлияла на его будущее решение включить в перечень премий его - премию мира. Именно ей, фанатичной пацифистке, он напишет, что "хотел бы оставить часть состояния в качестве фонда" для премий "мужчине или женщине, которые внесут наибольший вклад в осуществление мира в Европе... Мы можем и должны быстро прийти к тому, что все государства взаимно объединятся против нарушителя мира. Это явилось бы средством сделать войну невозможной и обуздать самую воинственную и неразумную державу..."
И именно она, Берта фон Зутнер, станет через 10 лет после смерти Нобеля первой среди женщин, награжденной его премией мира.
Все это будет еще. А пока здесь, на Бол. Московской, он не только, как я писал уже, взрывал на Неве запаянные трубки нитроглицерина, обложенные порохом, но и не без грусти признался в поэме "Ночные мысли", что "оглядываясь на прожитые годы, едва ли мог найти день без сожалений", что только теперь, увлекшись Лейбницем и Спинозой, отвергнув "детские сказки духовенства", он понял, что "бесконечно малое отражает бесконечно большое; что атом, как капля росы, отражает Вселенную". Это стало поворотным моментом в его жизни, в развитии его как новатора и изобретателя, в становлении как поэта, наконец, в осознании себя как личности.
Именно здесь он уловил что-то главное, понял и тогда же записал: "Все взаимосвязано и "сотрудничает"". Поэзия с динамитом, близкая родня с личным одиночеством, богатство с нищетой души, счастье со здоровьем, а любовь - с непреходящей горечью.
Человек с Луны (С.-Петербург, Петроградская наб., 24)
Необычный памятник поставили ему в Петербурге. Как раз здесь, на набережной Большой Невки, у дома 24. То ли несущий смерть взрыв, отлитый из бронзы и взметнувшийся на 4 метра ввысь, то ли, напротив, дерево жизни, пробивающееся в небо сквозь непогоду. Но оба образа символичны и точно отвечают и подписи на постаменте "Альберт Нобель (1833-1896)", и дате, в честь которой был установлен монумент: 90-летию со дня присуждения первой Нобелевской премии. Более того, точно выбрано и место памятника: и там, где стоял когда-то первый заводик Нобеля-старшего, и против сохранившейся первой еще семейной резиденции Нобелей на другом берегу (Пироговская наб., 19), и в виду той Невы, где зимой 1862-1863 годов Альфред взрывал свои "научные бомбочки", чтобы уже в 1867-м запатентовать свое открытие - динамит.
Памятник он, разумеется, заслужил, но сам к себе всегда относился вполне равнодушно, чтобы не сказать хуже. Жил сурово, по-спартански, не давая себе спуску ни в чем. Мало того, что не пил, не курил и строго ограничивал себя в еде, но был скромен, молчалив, не любил говорить о себе, отказывался позировать художникам (даже знаменитому питерцу Вл. Маковскому), не заводил друзей, не держал, представьте, личного секретаря и на все письма и бумаги отвечал сам, наконец, не оставил ни дневников, ни записок, ни мемуаров. Был, правда, знаком и поддерживал связь с нашим Тургеневым, с Гюго и Золя, с Сарой Бернар, любил классическую музыку, был тонким ценителем поэзии, собирал книги (библиотеку в 15 тысяч томов), обожал орхидеи и быструю, рисковую езду, может потому рисковую, что с годами почему-то все больше боялся быть похороненным живым, хотя, если говорить шире, к "жизни после жизни" относился с иронией и почти насмешкой.
Когда Людвиг, брат, озабоченный историей их "великого рода", попросил его написать нечто о себе, то получил в ответ чуть ли не издевательскую отписку: "Альфред Нобель - его существование следовало бы пресечь при рождении милосердным доктором. Основные добродетели: держит ногти в чистоте и никому не бывает в тягость. Основные недостатки: не имеет семьи, наделен дурным характером и плохим пищеварением. Величайший грех: не поклоняется Маммоне. Важнейшие события в его жизни: никаких".
Красавцем не был, если судить по немногим фотографиям, но по тысячам оставленным им письмам можно видеть фантастический внутренний облик этого человека. Письма - вот истинный динамит его, динамит слова. Именно письма создают нам "яркий образ творческой личности, разностороннего ученого, образованного мыслителя, энергичного организатора, проницательного человека, понимающего людские недостатки и умеющего относиться к ним снисходительно". Талантливый оратор, остроумный собеседник, щедрый меценат, он любил сравнивать жизнь с "драгоценным камнем", полученным от природы, "чтобы мы сами шлифовали и полировали его до тех пор, пока его блеск не вознаградит нас за наши труды". Ведь даже если бы он не прославился изобретением взрывчатки и немереным богатством своим, он бы остался в памяти человечества не только как автор сохранившейся пьесы "Немезида" (она опубликована в 2003 году, а поставлена в Стокгольме в 2005-м) и переводчик Вольтера, но как конструктор летательных аппаратов (в том числе крупной ракеты, пролетевшей 4 км), глушителей для пушек и винтовок, газового счетчика и манометра, как разработчик получения искусственного каучука, искусственного шелка и волокна, изыскатель новых видов легких сплавов, исследователь методов производства соды и поташа, а также растворителей для нитроклетчатки, как спонсор и консультант в улучшении функций телефона, фонографа, ламп накаливания, как автор идеи аэрофотосъемки и теории горения пороха.
355 патентов в разных странах мира - не шутка! Включая баллистит, бездымный порох и, на его основе, кордит! Воистину талантливый человек талантлив во всем! Недаром его избрали членом Шведской Королевской академии наук, Лондонского Королевского общества и Парижского Общества гражданских инженеров.
Но главное - главное он, несмотря на разработку динамита, бездымного пороха и производство оружия, всю жизнь был ярым пацифистом. Страстным противником войн. Он знал цену взрывам, ведь мало кто помнит, что в 1864 году, при испытаниях нитроглицерина в Швеции, нечаянно взорвался сарай-лаборатория и погибло не только четыре работника, но и 20-летний брат его, Эмиль. Вот почему, предвосхищая взгляды будущих разработчиков атомных бомб, которые считали (и как мы знаем, небезосновательно), что если создать оружие, способное обоюдно и моментально уничтожить воюющих, то люди будут избегать вооруженных конфликтов и наступит вечный мир, он с пеной у рта доказывал (даже на конгрессе пацифистов в 1892-м), что "его динамитные заводы быстрее сделают войны бесполезными", чем все форумы разоружения и пацифистские сборища. Реалист, идеалист? - не знаю, но верил он в это крепко.
Испугался лишь раз, испугался настолько, что дважды переписал свое завещание. И если бы не пережил тот стресс, той журналисткой ошибки, которая, возможно, и свела его в могилу, то не было бы никаких нобелевских премий.
Все случилось в 1888 году, в день, когда неожиданно умер его старший брат, на этот раз Людвиг, основатель завода своего имени в Петербурге и к тому времени первый нефтяной магнат мира. Именно тогда одна из французских газет крупно ляпнулась - сообщила, что умер не он, а как раз Альфред. Более того, огромным кеглем написала на 1-й полосе: "Торговец cмepтью мepтв!" И замелькало, запрыгало в прессе: "Король убийств", "Миллионер на крови", "Исчадие рода человеческого". Вот что его надломило, вот это вот, то, как воспримут его смерть. Он, больше всех ненавидевший войны, "этот ужас ужасов и величайшее из преступлений", бросился вон из Парижа, простонав в одном из писем:
"Я сыт по горло торговлей взрывчаткой... Я хочу посвятить себя научным исследованиям... Для меня пытка быть примирителем в гнезде стервятников. Нет никакой причины для того, чтобы я, никогда не учившийся коммерции и ненавидящий ее всем сердцем, занимался этими делами, в которых разбираюсь не многим больше, чем человек с луны..."
Человек с Луны успеет сделать главное свое дело на Земле. В третьем, окончательном завещании, о котором заранее не узнает ни одна душа, на 4 всего страничках, составленных без малейшей помощи юристов, что привело впоследствии к серьезным осложнениям, и написанных им, кстати, от руки, богатейший человек мира сообщал, что, помимо племянников и племянниц, близких родственников и знакомых, помимо шестерых слуг, включая даже личного садовника, он, "нижеподписавшийся Альфред Бернхард Нобель, после тщательного обдумывания" предписал создать из оставшегося капитала фонд, "проценты с которого должны ежегодно распределяться в качестве призов тем, кто в течение предыдущего года принес наибольшую пользу человечеству"...
Так закончилась его история и началась соревновательная эпоха лучших умов и талантов, объединившая золотой медалью с его профилем научные, технические и литературные прорывы землян.
Будете в Петербурге, посетите Военно-исторический музей артиллерии. Там стоят две сохранившиеся, специально отлитые для украшения учрежденной в 1855 году Российской артиллерийской академии, декоративные пушечки, изготовленные еще на самой первой "Литейной и механической фабрике" Нобеля-отца. Стоят как память знаменитой династии города, готовности к защите его и, если угодно, как символ Нобелевской премии мира - может быть, главной из шести премий Альберта Нобеля.
Ведь пушки-то символические, декоративные - из них выстрелы не прогремят.