Эксперт: На "Портрете неизвестного" Брюллова изображен знаменитый военный разведчик

Усач в цивильном одеянье

Портрет датирован 1838 годом. Неизвестный запечатлен в цивильном платье, но нет никаких сомнений, что перед нами офицер, возможно, вышедший в отставку, но ни в коем случае не гражданский чиновник. Об этом неопровержимо свидетельствуют его усы. Современному человеку это может показаться странным, но Николаевская эпоха отличалась строжайшей регламентацией всех сфер жизни общества. 2 апреля 1837 года Правительствующий Сенат, исполняя Высочайшее повеление Николая I, разослал во все присутственные места Российской империи сенатский указ "О воспрещении гражданским чиновникам носить усы и бороду".

Вчитаемся в текст указа и ощутим дух времени, когда был написан "Портрет неизвестного". Император "изволил заметить, что многие гражданские чиновники, в особенности вне столицы, дозволяют себе носить усы и не брить бороды... Его Императорское Величество изволит находить сие совершенно неприличным, и вследствие сего Высочайше повелевает всем Начальникам гражданского ведомства строго смотреть, чтобы их подчиненные ни бороды, ни усов не носили, ибо сия последние принадлежат одному военному мундиру"¹.

Почему же "великий Карл" изобразил неизвестного не в военном мундире с эполетами, а в щегольском романтическом облачении?

Пройдет несколько лет, и на излете 1842 года "неистовый Виссарион" Белинский даст исчерпывающий ответ на этот риторический вопрос:

"На портрете, сделанном великим живописцем, человек более похож на самого себя, чем даже на свое отражение в дагерротипе, ибо великий живописец резкими чертами вывел наружу все, что таится внутри такого человека и что, может быть, составляет тайну для самого этого человека"².

Вглядимся в портрет и убедимся в справедливости умозаключения критика. Картина написана с чувством нескрываемой симпатии живописца к портретируемому. Автор портрета и его модель - два виртуоза, которых связывает родство художественных натур и объединяет нечто такое, что выходит за строго очерченные рамки деловых отношений между заказчиком и исполнителем. Увековечив портретируемого офицера в партикулярном платье, "великий Карл" не только проницательно постиг его разностороннюю артистическую натуру, но и запечатлел на холсте невысказанную тайну, годами окружавшую имя этого необыкновенного человека.

Весьма вероятно, что перед нами Михаил Павлович Вронченко (1801/2 - 1855) - один из самых образованных офицеров Генерального штаба Русской императорской армии, не имевший себе равных по обширности энциклопедических познаний и широте интересов.

Поэт, топограф, астроном

Востоковед и географ, военный геодезист и кадровый разведчик Генерального штаба. И в то же время знаток классической музыки, виртуоз, игравший на флейте и виолончели, поэт-переводчик, чье имя хорошо известно специалистам по русской культуре... Это - Вронченко! "Первый переводчик на русский язык трагедий Шекспира ("Гамлет" - 1828, "Макбет" - 1837), "Манфреда" Байрона (1828), "Дзядов" Мицкевича (1828); перевел он также "Фауста" Гете (1844). Он познакомил русского читателя с этими великими поэтами и возбудил к ним интерес"³.

Пушкин и Вронченко были мимолетно знакомы⁴. Пушкин, хотя и отметил очевидную тяжеловесность поэтических переводов Вронченко, высоко оценил их несомненное соответствие подлиннику. "Рассуждая о стихотворных переводах Вронченко, производивших тогда впечатление своими неотъемлемыми достоинствами, он сказал: "Да, они хороши, потому что дают понятие о подлиннике своем, но та беда, что к каждому стиху Вронченко привешена гирька!"⁵

Академик Александр Васильевич Никитенко, многолетний приятель Михаила Павловича, оставивший о нем проникновенный биографический очерк, вспоминал: "Сочувствие, возбужденное в публике Вронченко к Гамлету, открыло Шекспиру вход и на сцену наших театров"⁶.

Именно в этом заключается бесценный вклад Вронченко в русскую культуру и бесспорное право на то, чтобы имя этого незаурядного человека было сохранено от забвения на страницах Истории.

Уроженец Белоруссии, сын протоиерея из малороссийских дворян и младший брат министра финансов Федора Павловича Вронченко (1779-1852), мой герой окончил Могилевскую гимназию, проявив особые успехи в математике, черчении и рисовании. Уже за гимназической партой стал сочинять стихи. Меньше года обучался на математическом отделении в Московском университете, из которого вышел, не кончив курса, но обретя сильнейшее влечение к литературным занятиям. По его собственному утверждению, университет оставил "вследствие разгульной жизни его товарищей студентов, которая ему была не по нраву"⁷. С блеском окончил Московское училище для колонновожатых (1822). В 1823 году в чине прапорщика Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части (так тогда именовались офицеры Генерального штаба) был командирован в Литовско-Виленскую губернию для проведения топографических работ.

Став офицером, не переставал учиться. Прослушал обширный курс практической астрономии у профессора В.Я. Струве в Дерптском университете (конец 1824-го - начало 1828 года), куда направляли наиболее перспективных офицеров Генерального штаба⁸. "Там, кроме астрономических наблюдений, он посещал лекции разных профессоров и изучил основательно языки немецкий, английский и итальянский. Их богатые литературы сильно и благотворно действовали на его восприимчивую душу. Они расширили горизонт его ума и служили наилучшею школою для образования его эстетического чувства"⁹.

Всего же офицер-полиглот знал десять иностранных языков.

10 августа 1827 года Вронченко написал из Дерпта московскому писателю и журналисту Владимиру Васильевичу Измайлову: "...несмотря на сухие формулы и вычисления, более двух лет меня окружающие, все еще словесность составляет мое любимое занятие"^10.

Из университетских аудиторий Дерпта Вронченко, ставший уже поручиком Генерального штаба, направился на Русско-турецкую войну и волею судеб в составе топографического отряда оказался у стен осажденной крепости Силистрия.

"Мне удалось побывать на батареях наших, в траншеях. Туда влекло меня сильное желание, и там чувствования мои обогатились ощущением новым, до того вовсе мною не испытанным. С каким-то неизъяснимым, возвышающим мысли и характер волнением слышал я над собою шипение ядер и свист пуль. ... Мне казалось, что стена, отделяющая человека от будущности, исчезла, и я стою лицом к лицу с вечностью. Видел ли я что, не помню; знаю только, что мне было очень, очень хорошо. Итак, не смерть, а род смерти производит тягость в душе"¹¹.

Но где и при каких обстоятельствах могли познакомиться Брюллов и Вронченко - художник и его модель?

Возможные встречи в Смирне и Петербурге

30 июля 1835 года автор "Последнего дня Помпеи" на борту 18-пушечного брига "Фемистокл" под командованием капитан-лейтенанта Владимира Алексеевича Корнилова, будущего героя обороны Севастополя, прибыл в Смирну (Измир) - второй по величине порт Турции, расположенный на восточном побережье Эгейского моря¹². По повелению Николая I снискавший европейскую известность живописец возвращался в пределы Империи и по существующим правилам должен был явиться в российское генеральное консульство в Смирне и зарегистрировать там документы.

Пост секретаря генерального консульства занимал именно Вронченко!

Это было дипломатическое прикрытие для выполнения важного разведывательного задания, порученного ему Николаем I. Неожиданно выяснилось, что ни в Генеральном штабе, ни в "просвещенной" Европе нет достоверных карт Малой Азии, которая в обозримом будущем могла стать театром военных действий. 16 марта 1834 года в дневнике капитана Генерального штаба Вронченко появилась красноречивая запись: "Досадно за истину, обидно за всю ученую Европу!"¹³

Для Вронченко, которого османы уважительно титуловали бейзаде (князь), Смирна стала центром его разведывательных поездок по Малой Азии и местом для приведения в порядок собранной информации. Хорошо осведомленный современник сохранил для потомства драгоценные для историка подробности этих поездок, вместе составивших до десяти тысяч верст.

"Ему даны были весьма важные инструкции, выполнение коих требовало, кроме математических и военных знаний, особенной проницательности, мужества и благоразумия. ... Вронченко прибыл в Смирну в конце марта 1834 года. Троекратно совершал он свои поездки по Малой Азии, возвращаясь каждый раз через несколько месяцев в Смирну, как главную свою квартиру, чтобы несколько отдохнуть, осмотреться и приготовиться к дальнейшему обозрению края. ... Для нашего странника это был долг службы, сопряженный с важною ответственностью, постоянными тяжкими заботами, препятствиями и опасностями. ... Надобно было наблюдать местность, изучать возможные и невозможные пути сообщения, делать съемки и астрономические вычисления. Нередко подозрительность местных властей мешала его наблюдениям и работам и принуждала его прибегать ко многим предосторожностям, чтобы избежать неприятных и даже опасных столкновений"¹⁴.

24 марта 1836 года капитан Генерального штаба Вронченко прибыл в Петербург для доклада, имея при себе обширный запас драгоценных и разнородных разведывательных сведений об Оттоманской Порте, к которым было приложено множество карт, планов и рисунков. (Вспомним, что Вронченко еще в гимназии научился чертить и рисовать.) С этих пор Малая Азия была в мельчайших подробностях "обозначена на картах Русского генерального штаба, самых точных и подробных географических картах на свете"¹⁵. В Генеральном штабе чрезвычайно высоко оценили добытую информацию. А император - небывалый и совершенно исключительный случай в истории Двора - удостоил капитана Генерального штаба особой аудиенции (на подобную честь мог претендовать лишь генерал-майор в должности не ниже начальника дивизии), во время которой лично объявил офицеру "свое высочайшее благоволение и удовольствие", произвел его в подполковники Генерального штаба, а 21 апреля 1836 года пожаловал чин полковника¹⁶.

Однако этим монаршая милость не ограничилась: с 1837 года полковник Вронченко, помимо жалованья и "не в пример другим", стал получать еще и пенсию - 2000 рублей ассигнациями в год, размер которой соответствовал годовому жалованью полковника Генерального штаба¹⁷.

А через два месяца, 27 мая 1836 года, через Одессу и Москву в Петербург прибыл Карл Брюллов. Где и при каких обстоятельствах в 1838 году вновь пересеклись траектории жизни "великого Карла" и полковника Вронченко - этого мы не ведаем. Однако смело можем утверждать: "Портрет неизвестного" был написан тогда, когда и художник, и его модель достигли апогея своей славы.

Живописный "Портрет неизвестного" кисти Брюллова конгениален словесному портрету Михаила Павловича Вронченко, составленного современником:

"...Наружность Вронченко рельефно выдавалась на плоскости всего видимого. В резких, строгих и задумчивых чертах ясно просвечивался ум и сильная воля. Черные волоса и малороссийская смугловатость придавали ему вид настоящего уроженца южных стран. С первого на него взгляда, он не возбуждал к себе того, что называют симпатией; но встретившись с ним раз, вы не могли не заметить его и не пожелать осведомиться, что это за человек, так мало подходящий наружностью своею под мерку лиц, какие попадаются нам дюжинами"¹⁸.

Такие разные портреты

Если сравнить "Портрет неизвестного" с единственным дошедшим до нас достоверным изображением полковника Вронченко - акварельным портретом работы Тимофея Егоровича Мягкова (1811-1865), может сложиться впечатление, что на них запечатлены два совершенно разных человека. Но не будем, во-первых, забывать о несопоставимости масштаба дарования "великого Карла" и мало кому известного художника второго плана Мягкова. Во-вторых же, вспомним о диаметрально противоположных обстоятельствах времени и места, при которых создавались портреты. Если Брюллов портретировал Вронченко в тот благословенный момент, когда его офицерская карьера достигла своего зенита, то Мягкову довелось рисовать портрет офицера, подвергшегося царской немилости.

Вронченко предложили занять ответственный пост Тифлисского военного губернатора - это был самый короткий путь к получению генеральского чина. Офицер посмел перечить воле царя и решительно отказался. Николай I, решивший укрепить вертикаль имперской власти в Закавказье, не мог скрыть неудовольствия.

В итоге карьера Вронченко забуксовала. 26 декабря 1842 года, прослужив в военной службе 22 года и 8 месяцев, офицер принял решение "за болезнью" покинуть Генеральный штаб и в переломный момент жизни заказал свой акварельный портрет в военном мундире.

Заслуженный деятель культуры Республики Узбекистан, художник-портретист и реставратор Александр Иванович Тюрин по моей просьбе сравнил два портрета и сделал вывод:

"По многим внешним признакам это один и тот же человек.

Очень схожи губы. Верхняя губа подвздернута. Нижняя - как бы немного вывернута. То ли это дефект губы, либо травма, либо врожденная. Похож подбородок, узкий, выделенный. Единственно, у молодого нет ямочки на подбородке. Но у многих она появляется с возрастом. Усы состоят из двух частей на двух изображениях. Схожа структура носа и самое главное - угол носа по отношению к лобной кости. Это принципиально важная особенность. Похожа лобная кость. И структура уха. Очень схож разрез глаз.

На первом изображении он миловиден и молод. На втором - более суров с подвздернутой бровью".

Есть выразительная деталь, объединяющая портреты и свидетельствующая об отношении боевого офицера к наградам. На портретах Вронченко изображен без имевшихся у него к тому времени орденов и знаков отличия: Св. Владимира 3-й степени, Св. Анны 2-й степени и 3-й степени с бантом, двух медалей и Знака отличия беспорочной службы. Судя по всему, он безоговорочно одобрял приписываемое Пушкину высказывание: "Не иметь служащему орденов - неловко, а носить их - совестно"¹⁹.

Свой среди своих

Эти два изображения разделяет дистанция протяженностью в пять лет: акварельный портрет мог быть написан в конце 1842-го - начале 1843 года, накануне перехода Вронченко из Генерального штаба на службу в Министерство народного просвещения. Мы видим уставшего, измученного трудными делами и житейскими невзгодами человека, осознавшего, что он, по собственному признанию, "в почти семилетнем полковничестве повышения не заслужил"²⁰. Укатали сивку крутые горки. Даже ямочка на подбородке появилась.

Была и самая существенная причина, по которой два портрета столь сильно отличаются друг от друга. Брюллов портретировал Вронченко таким, каким его видел лишь небольшой кружок "не многих, но верных друзей". Мягков запечатлел офицера, силою вещей вынужденного вращаться в постылом обществе людей, чуждых его душе и сердцу. Это были две разные ипостаси многогранной личности Михаила Павловича Вронченко, что не ускользнуло от проницательного взора его верного друга академика Никитенко:

"...Видеть этого человека в обществе и в маленьком дружеском кружке значило видеть два совершенно различных лица. Это холодное, сдержанное, суровое и не сообщительное существо вдруг превращалось в человека приветливого, любящего, полного деликатного внимания к интересам и личности каждого. Тут он предавался излиянию самых задушевных своих мыслей и чувствований! Богатство разнородных сведений, живая игра замечательного ума с суждениями меткими и здравыми, с оттенком оригинального юмора и иронии делало его в тесном дружеском кругу собеседником тем более приятным, чем менее можно было ожидать от него всего этого во всякое другое время"²¹.

P.S. Михаилу Павловичу пришлось очень долго избывать царскую немилость. Лишь 11 апреля 1848 года Вронченко получил чин генерал-майора Генерального штаба и, став начальником Новороссийской (1848-1854) и Приволжской (1855) триангуляций (сетей опорных геодезических пунктов), занялся привычным делом, в котором ему не было равных.

До последних дней жизни Михаил Павлович продолжал отделывать собственный перевод монолога Гамлета, стремясь добиться идеального соответствия с текстом оригинала.

• Быть или не быть? Таков вопрос; что лучше,
• Что благородней для души: сносить ли
• Удары стрел враждующего счастья,
• Или восстать противу сонма бедствий
• И тем их кончить? Умереть - уснуть,
• И только²².

• _{1. Полное собрание законов Российской империи. Собрание 2. Т. XII. Отд. 1. СПб.: тип. II Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1838. N 10092. С. 206.}
• _{2. Белинский В.Г. Русская литература в 1842 году // Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. В 13 т. Т. 6. М.: Изд-во АН СССР, 1955. С. 526-527.}
• _{3. Мастера русского стихотворного перевода / Вступ. статья, подгот. текста и примечания Е.Г. Эткинда. Кн. 2. Л.: Советский писатель, 1968. С. 377.}
• _{4. Никитенко А.В. Михаил Павлович Вронченко. Биографический очерк // Журнал Министерства народного просвещения. 1867. Ч. CXXXVI. N 10. С. 27.}
• _{5. Полевой К.А. Из "Записок"// А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2 т. Т. 2. М.: Художественная литература, 1985. С. 72-73.}
• _{6. Никитенко А.В. Указ. соч. С. 35.}
• _{7. Левин Ю.Д. М.П. Вронченко и его переводы из Мицкевича //Славянские литературы. VII Международный съезд славистов. Варшава, август 1973 г. Доклады советской делегации. М.: Наука, 1973. С. 420.}
• _{8. Глиноецкий Н.П. История Русского генерального штаба. В 2 т. Т. 1. 1698-1825 г. СПб.: Тип. Штаба войск гвардии и Петербургского военного окр., 1883. С. 353, 426.}
• _{9. Никитенко А.В. Указ. соч. С. 6.}
• _{10. Левин Ю.Д. Указ. соч. С. 430.}
• _{11. Никитенко А.В. Указ. соч. С. 11.}
• _{12. К.П. Брюллов в письмах, документах и воспоминаниях современников. М.: Изд-во АН СССР, 1961. С. 117.}
• _{13. Никитенко А.В. Указ. соч. С. 50.}
• _{14. Никитенко А.В. Указ. соч. С. 12, 13, 14.}
• _{15. Кюстин А. Николаевская Россия / La Russie en 1839. М.: Политиздат, 1990. С. 212.}
• _{16. РГВИА. Ф. 395. Оп. 33. Д. 865. 3 ст. 1 отд. Л. 4.}
• _{17. Глиноецкий Н.П. История Русского генерального штаба. В 2 т. Т. 2. 1826-1855 гг. СПб.: Военная типография Главного штаба, 1894. С. 184.}
• _{18. Никитенко А.В. Указ. соч. С. 42.}
• _{19. Шепелёв Л.Е. Чиновный мир России: XVIII - начало XX в. СПб.: Искусство - СПб., 1999. С. 349.}
• _{20. РГВИА. Ф. 395. Оп. 33. Д. 865. 3 ст. 1 отд. Л. 1об.}
• _{21. Никитенко А.В. Указ. соч. С. 43.}
• _{22. Никитенко А.В. Указ. соч. С. 57.}