Мама пела со сцены дуэтом вместе со своей подругой и даже была знакома с композитором Родыгиным. Папа неплохо играл на трубе, любил и понимал джаз Утесова, знал нотную грамоту и ценил хорошие мелодии.
Такие родители не могли не привести свое дитя в музыкальную школу и определить его в класс скрипки. С тех пор у меня появился большой друг и ненавистный враг. Друг - скрипка, враг - сольфеджио. Победило сольфеджио, я покинул музыкальную школу, но любовь к музыке, хорошей мелодии и песне, растворенные в нашей семье, никуда не делись. Мало того, наши музыкальные страсти поддерживались не только папиной трубой и маминым вокалом, но и огромным радиоприёмником "Урал" и радиолой "Ригонда", из которых время от времени лилась хорошая музыка и на которых можно было прослушивать пластинки с записями популярных песен.
На третьем курсе университета мой друг научил меня извлекать четыре аккорда на семиструнной гитаре. Этого оказалось достаточным, чтобы всю оставшуюся жизнь в разных компаниях и в разных обстоятельствах я пел песни под семь нот из семи струн.
Это были и песни из детства, но всё больше и больше - песни из бардовского репертуара, очень популярного в период моей зрелой молодости, отмеченной романтическими командировками в разные точки огромной страны.
Тропинка бардовской песни в конце концов вывела меня на дорогу великой поэзии и хорошей литературы. Так я стал читателем, что обязательно в моей профессии. Так в моём доме возникла библиотека, которая прекрасно ужилась с песней. Более того, со временем у меня возникло ясное понимание того, что песня, мелодия, поэзия и есть потаённая душа страны, в которой я родился и живу.
Песня, мелодия, поэзия в значительной степени сформировали и меня самого. Оттого строчки любимых песен легко рифмуются с событиями моей жизни, а мелодии и ритмы вполне согласны с моим сердцебиением.
Александр Городницкий
Донской монастырь
- А в Донском монастыре
- зимнее убранство.
- Спит в Донском монастыре
- русское дворянство.
- Взяв метели под уздцы,
- за окном, как близнецы,
- встали новостройки.
- Снятся графам их дворцы,
- а графиням - бубенцы
- забубённой тройки.
- А в Донском монастыре
- время птичьих странствий.
- Спит в Донском монастыре
- русское дворянство.
- Дремлют, шуму вопреки,
- и близки, и далеки
- от грачиных криков
- камергеры-старики,
- кавалеры-моряки
- и поэт Языков.
- Ах, усопший век баллад,
- век гусарской чести!
- Дамы пиковые спят
- с Германнами вместе.
- Над бессонною Москвой,
- под зелёною травой
- спит и нас не судит
- век, что век закончил свой
- без войны без мировой,
- без вселенских сует.
- Листопад в монастыре.
- Вот и осень, - здравствуй!
- Спит в Донском монастыре
- русское дворянство.
- Век двадцатый на дворе,
- тёплый дождик в сентябре,
- лист летит в пространство...
- А в Донском монастыре
- сладко спится на заре
- русскому дворянству.
В отличие от большинства даже самых замечательных советских бардов Александр Городницкий классически образован. Он великолепно знает античную поэзию, для него не составляет труда мгновенно сказать, кто такие Тезей, Минос, Сцилла, Пенелопа, Одиссей, Харибда, Горгона... Но понимание образованности Городницкого возникало не сразу. "Сразу" были его популярнейшие песни про перекаты, про "от злой тоски не матерись", про "крокодилы, пальмы, баобабы и жену французского посла". Поэтому, когда однажды я услышал его "Донской монастырь", то подумал: господи, неужели это Городницкий?
О чем была эта удивительная песня? О том, что территорией примирения и согласия в современной России, как и в Советском Союзе, остаются только кладбища, где могут наконец-то мирно соседствовать Пиковые Дамы и Германны, Пестели и Милорадовичи, Джугашвили и Троцкие, Сусловы и Солженицыны... "Над бессонною Москвой, под зеленою травой/ Спит и нас не судит/ Век, что век закончил свой без войны без мировой,/ Без вселенских сует". Он пел о чести, спокойствии, мудрости и христианском прощении, без которых спокойно спать можно только на кладбищах. Поверьте, в конце семидесятых годов это производило сильное впечатление на молодого человека, которым я и был тогда.
Конечно, я мгновенно выучил эту песню, пел ее в разных компаниях, но слушателям больше нравились "Перекаты" и "Жена французского посла".
Но вот однажды я спел ее в Хабаровске. Мы вернулись с какого-то сплава, собрались нашей дружеской компанией и, как всегда после третьего тоста, стали петь наши любимые песни. После "Донского монастыря" она взяла меня за руку и сказала тихо: "Пойдем на улицу, покурим". Мы вышли и присели на скамейке у песочницы. "Чья это песня про монастырь?" - спросила она. Я ответил. "Спасибо тебе",- сказала она, наклонилась и поцеловала меня.
Я чуть не потерял сознание. Она была необычайно красива. Очень умна. Образованна как никто из нас. Христиански добра. Влюблены в нее были едва ли не все мои друзья. И я, конечно, тоже.
Время от времени меня осеняло: да она же вообще не отсюда, она из девятнадцатого века!
Именно поэтому она не досталась никому ни в двадцатом, ни в двадцать первом.
Туда, в век девятнадцатый, теперь уносит ее безвременье в вечном сне ее "Донского монастыря" - скромного хабаровского погоста.
"Вот и осень, - здравствуй!"