"Ах, русская кровь пролита русскими же!" Мнения современников о декабристах разошлись

Писались многочисленные докторские и кандидатские диссертации, издавались научные и популярные книги. Автор рубрики во время обучения в институте посещал спецсеминар кандидата исторических наук, ныне сенатора Людмилы Нарусовой "Мемуаристика декабристов", его дедушка член-корреспондент АН СССР Василий Базанов защитил докторскую о Федоре Глинке, а отец дружил с потомком декабриста Павла Катенина - Адрианом. В то же время в советской историографии мнения оппонентов - верноподданных монархистов - игнорировались, а эволюция взглядов самих участников декабристского движения замалчивалась.

Предложенные "Родине" материалы - попытка дать обзор различных мнений о событиях 14 декабря 1825 года.

Отрывки из текстов мемуаров и дневников современников публикуются на правах цитирования по тексту: "14 декабря 1825 года. Воспоминания очевидцев" (СПб.: Академический проект, 1999). Подзаголовки для удобства расставлены редакцией.

Император Николай I: "В это время сделали по мне залп..."

Мятежники выстроены были в густой неправильной колонне спиной к старому Сенату.

Тогда был еще один Московский полк. В сие самое время раздалось несколько выстрелов: стреляли по генералу Воинову, но не успели ранить тогда, когда он, подъехав, хотел уговаривать людей. Флигель-адъютант Бибиков¹, директор канцелярии Главного Штаба, был ими схвачен и, жестоко избитый, от них вырвался и пришел ко мне; от него узнали мы, что Оболенский предводительствует толпой.

Не доехав еще до дома Главного Штаба, увидел я в совершенном беспорядке со знаменами без офицеров Лейб-гренадерский полк, идущий толпой. Подъехав к ним, ничего не подозревая, я хотел остановить людей и выстроить; но на мое - "Стой!" отвечали мне:

- Мы - за Константина!

Я указал им на Сенатскую площадь и сказал:

- Когда так, - то вот вам дорога.

И вся сия толпа прошла мимо меня, сквозь все войска, и присоединилась без препятствия к своим одинако заблужденным товарищам. К счастию, что сие так было, ибо иначе бы началось кровопролитие под окнами дворца, и участь бы наша была более, чем сомнительна. Но подобные рассуждения делаются после; тогда же один бог меня наставил на сию мысль.

Выехав на площадь, желал я осмотреть, не будет ли возможности, окружив толпу, принудить к сдаче без кровопролития. В это время сделали по мне залп; пули просвистали мне чрез голову и, к счастию, никого из нас не ранило. Рабочие Исакиевского собора из-за заборов начали кидать в нас поленьями. Надо было решиться положить сему скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни, и тогда окруженные ею войска были б в самом трудном положении. Я согласился испробовать атаковать кавалериею. Конная гвардия первая атаковала поэскадронно, но ничего не могла произвести и по тесноте, и от гололедицы, но в особенности не имея отпущенных палашей.

"Ура, Конституция!" - раздавалось и принималось чернию за ура, произносимое в честь супруги Константина Павловича.

Вся во мне надежда была, что мятежники устрашатся приготовлений артиллерии и сдадутся, не видя себе иного спасения. Но они оставались тверды; крик продолжался еще упорнее. Наконец, послал я генерал-майора Сухозанета² объявить им, что ежели сейчас не положат оружия, велю стрелять. Ура и прежние восклицания были ответом и вслед за этим - залп.

Великий князь Михаил Павлович: "Прикажите палить, ваше высочество..."

Видя, что все усилия обратить непокорных остаются бесполезными, великий князь возвратился к своему отряду. Обе стороны стояли лицом к лицу, не приступая ни к чему решительному. Великий князь с стесненным сердцем ожидал условленного сигнала. Он должен был заключаться в пушечных выстрелах, которые и раздались наконец со стороны Адмиралтейства. Но великий князь все еще медлил: сердцу его тяжко было первым в жизни своей неприязненным ударом пролить кровь своих, русских. Последующие удары смешали однако толпу, и она устремилась в бегство именно к той стороне, где стоял Семеновский полк.

- Прикажите палить, ваше высочество, - сказал находившийся при орудии фейерверкер, - иначе они нас самих сомнут.

Нельзя было более колебаться и - командное слово раздалось! Картечь на таком близком расстоянии произвела ужасное опустошение, и в числе самых первых жертв пало несчастное дитя, флейтщик морского экипажа. Тогда толпа, сжатая с обеих сторон, в одно мгновение рассыпалась; все бежали в разных направлениях, и площадь, миг перед тем кипевшая народом, совершенно очистилась скорее, нежели сколько нужно нам было, чтоб написать эти строки.

Все было кончено, и оставалось только ловить спрятавшихся и разбежавшихся. Возложив это на генерал-адъютанта Бенкендорфа³, государь с своею свитою поехал во дворец.

Великий князь остался несколько времени на месте в ожидании дальнейшего приказания, но не получая оного и видя, что присутствие его тут более не нужно, обратился также ко дворцу. Ему надлежало ехать мимо Преображенского полка, стоявшего еще в прежней позиции, у Адмиралтейского булевара. Тут наступила трогательная сцена. Издавна в особенности любив этот отличный и почтенный полк, великий князь знал поименно не только всех офицеров, но почти и всех унтер-офицеров, даже многих из нижних чинов. Едва только он подъехал, как офицеры, обступив его лошадь, бросились целовать ему руки и ноги, а по рядам раздалось нескончаемое ура! - в выражение того восторга, которым все были объяты, увидев здрава и невредима своего великого князя, о котором полк ничего не знал в продолжение целого утра, хотя они и провели его в таком близком друг от друга расстоянии.

Тронутый до слез этими знаками привязанности, он должен был однако остановить ее порыв в опасении, чтобы крики не донеслись до дворца и не возбудили там ложной тревоги. Между тем, объезжая полк, великий князь как-то случайно миновал одну роту. Старики-гренадеры сильно этим опечалились...

Императрица Александра Федоровна: "Мы были как бы в агонии..."

Михаил приехал в 12 часов и тотчас же поспешил к артиллерии. Я сидела одна, когда ко мне вошел Николай со словами: "Мне необходимо выйти". Голос его не предвещал ничего хорошего; я знала, что он не намеревался выходить; я почувствовала сильное волнение, но затаила его в себе и принялась за свой туалет, так как в два часа должен был состояться большой выход и молебен. Вдруг отворилась дверь, и в кабинет вошла императрица-мать с крайне расстроенным лицом; она сказала:

- Дорогая, все идет не так, как должно бы идти; дело плохо, беспорядки, бунт!

Я, не произнеся ни слова, мертвенно бледная, окаменелая, набросила платье и с императрицей-матерью - к ней. Мы прошли мимо караула, который в доказательство своей верности крикнул: "Здорово желаем!" Из маленького кабинета, императрицы мы увидели, что вся площадь до самого Сената заполнена людьми. Государь был во главе Преображенского полка, вскоре к нему приблизилась конная гвардия; все же нам ничего не было известно, - говорили только, что Московский полк возмутился.

Каково же было мое состояние и состояние императрицы, - ее как матери, мое - как жены моего бедного нового государя! Ведь мы видели вдалеке все эти передвижения, знали, что там стрельба, что драгоценнейшая жизнь - в опасности. Мы были как бы в агонии. У меня не хватало сил владеть собою: Бог дал мне их, так [как] я воззвала к нему в моей нужде. Мне все приходили на ум слова: "Услышь меня, господи, в моей величайшей нужде!"

Государь велел призвать митрополита⁴, тот приблизился к мятежникам с крестом и сказал им, что он может засвидетельствовать перед Богом, слова Константина состояли в том, чтобы царствовал Николай: Напрасно! - Ответ был:

- Ты из партии Николая, мы тебе не верим; другое дело, если бы это нам сказал Михаил, друг Константина.

Над головой митрополита засверкали сабли, и он должен был вернуться. Подлая чернь была тоже на стороне мятежников; она была пьяна, бросала камнями, кричала...

Мы узнали, что к ним примкнули не только лейб-гренадеры, но присоединился и батальон гвардейского экипажа. Это причинило мне большую боль. Люди, делившие с нами опасность путешествия, люди, по отношению к которым Николай был всегда так приветлив, они-то и оказались изменниками! Впрочем, потом мы: узнали, что они лишь ненадолго дали себя одурачить; но тогда я ведь не могла еще этого знать.

Наконец нам сказали, что показалась артиллерия. При первом залпе я упала в маленьком кабинете на колени (Саша⁵ был со мною). Ах, как я молилась тогда, - так я еще никогда не молилась! Я видела пушечный огонь: было лишь 4 или 5 выстрелов; в течение еще нескольких минут мы не имели известий. ... При первом выстреле они как бы замерли, когда же после 2-го и 3-го залпов рассеялись облака дыма, оказалось, что многие из них стали на колени. Все бросились в бегство, как трусы, некоторые же были убиты. Ах, русская кровь была пролита русскими же!

Историк Николай Карамзин (из письма поэту Ивану Дмитриеву): "Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов!"

Я был во дворце с дочерьми, выходил на Исаакиевскую площадь, видел ужасные лица, слышал ужасные слова, и камней пять-шесть упало к моим ногами. Новый император оказал неустрашимость и твердость. Первые два выстрела рассеяли безумцев с "Полярною звездою", Бестужевым, Рылеевым и достойными клевретами.

Я мирный историограф, алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятежа. Ни крест, ни митрополит не действовали. Как скоро грянула первая пушка, императрица Александра Федоровна упала на колени и подняла руки к небу. Она несколько раз от души говорила: "Для чего я женщина в эту минуту!" Добродетельная имп(ератрица) Мария Федоровна повторяла: "Что скажет Европа!"...

Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов! Дай Бог, чтобы истинных злодеев нашлось между ними не так много! Солдаты были жертвою обмана. Иногда прекрасный день начинается бурею: да будет так и в новом царствовании! Константин прославился навеки великодушным отречение: да будет славен Николай I между венценосцами, благотворителями России...

Князь Евгений Оболенский, декабрист: "Каждый чувствовал, что обязан исполнить данное слово..."

Рано утром я был у Рылеева; он давно уже бодрствовал. Условившись в действиях дальнейших, я отправился к себе домой, по обязанностям службы. Прибыв на площадь вместе с приходом Московского полка, я нашел Рылеева там. Он надел солдатскую суму и перевязь, и готовился стать в ряды солдатские. Но вскоре нужно было ему отправиться в лейб-гренадерский полк для ускорения его прихода. Он отправился по назначению, исполнил поручение; но с тех пор, я уже его не видал.

Много перечувствовалось в этот знаменательный день; многое осталось запечатленным в сердечной памяти чертами неизгладимыми. Суд над этим днем и над действиями Общества в этот день уже давно произнесен. Кто из нас может отрицать, что мы употребили во зло доверенность к нам войска, что мы увлекли за собою людей простых, которые чтили законную присягу, ими принятую так недавно? Я и многие со мною изъявляли мнение против меры, но необходимость близкая, неотвратимая, заставила отказаться от нравственного убеждения в пользу действия, к которому готовилось Общество в продолжение стольких лет.

Не стану говорить о возможности успеха; едва-ли кто из нас мог быть в этом убежден! Каждый надеялся на случай благоприятный, на неожиданную помощь, на то, что называется счастливою звездою; но, при всей невероятности успеха, каждый чувствовал, что обязан Обществу исполнить данное слово, - обязан исполнить свое назначение, и с этими чувствами, этими убеждениями в неотразимой необходимости действовать, каждый стал в ряды. Действия каждого известны. ...

15-го Декабря я был уже в Алексеевском равелине.

Капитан-лейтенант Николай Бестужев, декабрист: "Кипящая кровь струилась по мостовой..."

Сабля моя давно была вложена, и я стоял в интервале между Московским каре и колонною Гвардейского экипажа, нахлобуча шляпу и поджав руки, повторяя себе слова Рылеева, что мы дышим свободою.

- Я с горестью видел, что это дыхание стеснялось. Наша свобода и крики солдат походили более на стенания, на хрип умирающего. В самом деле: мы были окружены со всех сторон; бездействие поразило оцепенением умы; дух упал, ибо тот, кто в начатом поприще раз остановился, уже побежден вполовину. Сверх того, пронзительный ветер леденил кровь в жилах солдат и офицеров, стоявших так долго на открытом месте. Атаки на нас и стрельба наша прекратились; ура солдат становилось реже и слабее. День смеркался. Вдруг мы увидели, что полки, стоявшие против нас, расступились на две стороны, и батарея артиллерии стала между ними с разверстыми зевами, тускло освещаемая серым мерцанием сумерек.

Первая пушка грянула, картечь рассыпалась; одни пули ударили в мостовую и подняли рикошетами снег и пыль столбами, другие вырвали несколько рядов из фрунта, третьи с визгом пронеслись над головами и нашли своих жертв в народе, лепившемся между колонн сенатского дома и на крышах соседних домов. Разбитые оконницы зазвенели, падая на землю, но люди, слетевшие вслед за ними, растянулись безмолвно и недвижимо. С первого выстрела семь человек около меня упали: я не слышал ни одного вздоха, не приметил ни одного судорожного движения - столь жестоко поражала картечь на этом расстоянии. Совершенная тишина царствовала между живыми и мертвыми. Другой и третий выстрелы повалили кучу солдат и черни, которая толпами собралась около нашего места. Я стоял точно в том же положении, смотрел печально в глаза смерти и ждал рокового удара; в эту минуту существование было так горько, что гибель казалась мне благополучием. Однако судьбе угодно было иначе.

С пятым или шестым выстрелом колонна дрогнула, и когда я оглянулся - между мною и бегущими была уже целая площадь и сотни скошенных картечью жертв свободы. Я должен был следовать общему движению и с каким-то мертвым чувством в душе пробирался между убитых; тут не было ни движения, ни крика, ни стенания, только в промежутках выстрелов можно было слышать, как кипящая кровь струилась по мостовой, растопляя снег, потом сама, алея, замерзала.

Гардемарин Морского кадетского корпуса Лаврентий Загоскин: "Недоумевали маленькие кадетики..."

Мог ли кадетик недоумевать о том, что приняв присягу великому князю Константину Павловичу, через несколько дней их приводили к присяге вступившему на престол императору Николаю I. Приказано и делалось. Недоумевали маленькие кадетики, а старшие из гардемаринов, изучавшие по истории 1812 года подвиги русского "рыцаря без страха и упрека" Милорадовича, в сопровождении одного любопытствующего учителя отправились было через Неву на защиту графа, но, испуганные пушечными выстрелами с Сенатской площади, опрометью бросились восвояси.

Странно 70-летнему старику, как Н. А. Энгельгардт⁶, называть мятежниками деятелей 14-декабря: это были люди несвоевременно увлеченные мыслию о благе для своего отечества...

• _{1. Бибиков Илларион Михайлович (1793-1860) - полковник лейб-гвардии Гусарского полка.}
• _{2. Сухозанет Иван Онуфриевич (1788-1861) - генерал-майор, начальник артиллерии Гвардейского корпуса.}
• _{3. Бенкендорф Александр Христофорович (1782-1844) - генерал от кавалерии, Шеф Отдельного корпуса жандармов, главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии (в 1826-1844).}
• _{4. Митрополит Серафим (в миру Стефан Васильевич Глаголевский; 1763-1843) - епископ Православной Российской Церкви; с 19 июня 1821 года Новгородский, Санкт-Петербургский, Эстляндский и Финляндский, первенствующий член Святейшего Правительствующего Синода. 14 декабря 1825 года вышел на Сенатскую площадь для увещевания мятежников, которые, по собственным словам, митрополита, его "обругали и прочь отослали".}
• _{5. Будущий Александр II.}
• _{6. В 1825 году воспитанник морского кадетского корпуса.}