…А мне, честно говоря, и в ресторане «Москва» неплохо было: училась в вечерней школе, и к тому же мы с шефом вот-­вот должны были поехать в Канаду. Там открывали рестораны русской кухни, и меня хотели послать делать выставки, причём ехать нужно было месяцев на шесть. Я отказывалась от работы на Особой кухне, говорила, что мне, мол, ещё нужно доучиться, но в конце концов мне позвонили на работу и попросили прийти в отдел кадров Кремля. В то время я была секретарём комсомольской организации, и кадровики попеняли, что мне хотят доверить таких людей, а я отказываюсь. Так я и оказалась на Особой кухне.

«Боевое крещение» на новом месте у меня случилось через неделю. Я ещё толком не привыкла к работе, многих нюансов не знала. В воскресенье мне предстояло дежурить. Мой шеф Борис Васильевич Судзиловский сказал: «У нас всю неделю были большие приёмы, так что сейчас не бойся, ничего не намечается». И посоветовал сидеть и пить чай. Наступило моё дежурство, и вдруг раздаётся звонок: мне сообщают, что планируется выезд охраняемых лиц в Большой театр… Я быстро сориентировалась: закуску мне прислали с продбазы, а горячее я приготовила сама. Как сейчас помню, это были судак а ля миньер с жареными помидорами, бифштекс с яйцом, жареным картофелем и цветной капустой. Главным неудобством было то, что холодильник с продуктами находился метрах в двухстах по коридору и все продукты были замороженными. К тому же я ещё не знала, где лежат чистые тарелки и приборы, но нашла много посуды, оставшейся после приёмов, которую шофёр помог мне быстро перемыть. В итоге всё прошло хорошо. Конечно, в тот день я понервничала, но после этого на Особой кухне мне начали доверять…

Во время визита Л. И. Брежнева в США (1973) для приёма делали шофруа — филе дичи, фаршированное фуа-гра и оформленное особым образом. Главным украшением блюда здесь служило чучело фазана в натуральную величину. Готовить его было довольно долго: из хлеба нужно было сделать постамент, из палочек — каркас птицы, потом снабдить его оперением, предварительно все перья надо было тщательно обработать спиртом. Конечно, выглядело блюдо очень эффектно. Тогда после окончания приёма женщины, которые были приглашены на мероприятие, расхватали все перья.

- Делала я для приёмов и аквариумы с рыбой: на дно заливала ланспик — прозрачный бульон, который застывает до состояния желе, делала водяные лилии, водоросли, раков, после чего на специальный настил ставила большого отварного осетра, украшенного креветочками, маслинками, лимончиками. Официанты меня всегда ругали, потому что нести эти блюда было тяжело, но смотрелось всё очень красиво.

Если вспоминать о командировках в целом, то все они были запоминающимися, при этом в каждой поездке возникали свои трудности. Например, во время визита в США мы специально взяли напрокат морозильник. Нам надо было изо льда сделать постамент в виде башни, внутри которой находятся живые цветы. На постамент должна была устанавливаться икорница с икрой. Морозильник был очень глубоким, поэтому мне пришлось залезть внутрь по самые плечи и заливать эту башню медленно: сначала цветы, потом выждать некоторое время, чтобы всё застыло, а затем снова лить воду.

Стоял летний зной. Внутри морозильника мне было очень холодно, а снаружи — жарко. И мой начальник Геннадий Николаевич Коломенцев, вытирая пот с моего лба, сокрушался: «Алла, простудишься ведь!» После того приёма к нам пришёл президент США Ричард Никсон с супругой, пожал всем руки и поблагодарил…

Я ведь пришла ещё при Георгии Максимилиановиче Маленкове. Мы работали в 24-­й комнате в здании Правительства, где он и его коллеги обедали. Но близко общаться с ним мне не доводилось, разве что случайно встречались в коридоре. А вот с Никитой Сергеевичем Хрущёвым и его семьёй я общалась значительно плотнее. Шефом у него был Константин Александрович Морёнов. Однажды, когда он ушёл в отпуск, меня вызвал начальник и говорит: «Алла, не хотите ли поработать у Хрущёва? Мне отправить туда некого». А работать к Никите Сергеевичу не всех посылали, только по особому выбору. Я согласилась, но с условием, что потом это не станет моей основной деятельностью.

Семья у Хрущёва была большая, поэтому работы хватало. Первыми вставали дети, чуть ли не в 7 часов утра, к этому времени у меня уже должен быть готов завтрак. У маленького Ванечки был диатез, и питание ему требовалось особое, диетическое. Потом вставали старшие дети. Затем поднимался и сам Никита Сергеевич. На завтрак он предпочитал куриные котлетки с картофельным пюре и какие­-нибудь оладушки. Также ставились на стол и закуски — докторская колбаска, сыр. Хрущёв любил поесть. В выходные обязательной была выпечка, всем особенно нравился пирог с курагой. А как-­то раз я напекла оладий с яблоками и положила их в одну большую тарелку — на всю семью. Но я в то время местные порядки ещё не так хорошо знала. Оказалось, что Никите Сергеевичу оладьи надо было положить отдельно в маленький баранчик — это такая металлическая миска с крышкой. В итоге все оладьи он съел сам, никому ничего не досталось.

Ещё у Хрущёвых я делала приём, приезжали иностранные гости. В числе прочего приготовила расстегаи и пироги с разными начинками и, конечно же, большой пирог с курагой. Всем очень понравилось. Я провела с семьёй Хрущёва месяц...

В целом наши охраняемые лица были не падки на экзотические блюда, предпочитали русскую кухню. Достаточно привередливым в еде считался М. А. Суслов, он болел сахарным диабетом. Помню, в Большом театре была какая-­то делегация, и я сделала восточный плов. Обычно на таких мероприятиях Михаил Андреевич не ел, а тут стал кушать, и ему понравилось. Потом меня без конца вызывали и просили, чтобы я приготовила ему этот плов.

Михаил Сергеевич Горбачёв предпочитал простую еду, а ещё очень любил выпечку. Опасаясь, что это приведёт к лишнему весу, Раиса Максимовна стала требовать, чтобы мучное к столу не подавали. Особенно сложно было выполнить это пожелание, когда приезжали иностранные делегации — пирожки всегда значились в меню.

В годы моей работы большое внимание уделялось оформлению стола на приёмах. Часто учитывалась их тематика. Например, если это были события, связанные с освоением космоса, на столе мог быть земной шар, сделанный из поленницы, с морями, горами, городами, нарисованными пищевыми красками.

Когда Юрий Гагарин полетел в космос, помню, в числе прочего я делала ракеты из батонов хлеба. А когда спустили на воду атомоход «Ленин», придумала композицию, где был и атомоход, и флаг СССР, и льдина, и пингвины, и кит — в основном всё было из масла. Делала затейливые композиции и по другим поводам, например, чисто летние — с медведем, ульем, пчёлками, цветами и деревьями, или «Лесную быль» — с ёжиками, пеньком и корягами… Повторюсь, что хотя на создание таких вещей требовалось много времени, эта работа всегда была мне по душе.

Если говорить о моих вкусах, то моим самым любимым блюдом Особой кухни был судак, фаршированный крабами. Блюдо это очень красивое в разрезе и очень вкусное. А ещё одно моё любимое кушанье называется «баялда» — это холодное блюдо, что-­то вроде рагу с баклажанами, помидорами, луком, чесноком и заправкой из томатной пасты. Кстати, Леонид Ильич Брежнев его тоже очень любил.

В… 1956 году я попал к Никите Сергеевичу Хрущёву и проработал с ним до его отставки. Произошло это так: ко мне подошел незнакомый офицер и сказал, что вскоре мне предстоит командировка. Это было моё первое знакомство с Н. Т. Литовченко, начальником личной охраны Хрущёва. В тот раз я никуда не поехал, но через какое-­то время на постоянной основе стал обслуживать Никиту Сергеевича. Хрущёв отличался довольно крупной комплекцией и небольшим ростом. Врачи давали ему рекомендации по питанию, но он, как правило, ел без особых ограничений. Тем не менее определённые привычки у него были. Вставал он часов в 6 часов утра и завтракал рано. В меню были два кусочка чёрного хлеба, подсушенных на сковородке. Ещё Хрущёв любил простоквашу из маленьких баночек, которые поставлялись на нашу спецбазу. Иногда он смешивал её с творогом. С моей подачи, дважды в день, обычно в 11 утра и 5 часов дня, он стал пить по стакану свежевыжатого сока. Я делал разные соки: апельсиновый, виноградный, черносмородиновый, вишнёвый. Даже если у Никиты Сергеевича шла какая-­нибудь важная встреча, я всё равно приносил сок и для него, и для посетителей.

На обед Хрущёв предпочитал постные блюда, жирного ел мало. Ему нравился украинский борщ с пампушками, но больше одной штуки он никогда не съедал. Если были на охоте, то частенько готовили шашлык, а иногда он просил Н. В. Подгорного сделать деревенскую похлёбку, куда входила крупно порезанная картошка, мясо, пшено… Дома у Никиты Сергеевича на столе всегда стояли тарелки с чёрным заварным хлебом, мелко нарезанным, подсоленным и подсушенным. И он сам, и его домашние, особенно дети, любили его погрызть. Хрущёв в обычной обстановке старался есть только чёрный хлеб, считая, что из­-за употребления белого можно поправиться. Но на приёмах мог съесть и кусок белого, особенно по душе ему была украинская паляница. Одно время он вдруг перестал есть помидоры — прошёл слух, что их употребление приводит к отложению солей, а у Никиты Сергеевича как раз с этим были проблемы. Но потом Василий Иванович Поляков, бывший тогда заведующим Сельскохозяйственным отделом ЦК КПСС, убедил его в обратном, и помидоры вернулись в рацион Хрущёва.

Интересно, что для тех случаев, когда предполагалось обильное застолье, у Хрущёва была специальная рюмка. Мы её возили «в аптечке», то есть среди самых необходимых вещей. Она выглядела точно так же, как стопки из Гусь­-Хрустального, которые обычно использовали на приёмах. А вот донышко и стенки были значительно толще. Стандартный внешний вид достигался за счет резного рисунка. Входило в неё не 50 граммов, а всего 30. К тому же Никита Сергеевич часто не опрокидывал рюмку, а старался избегать алкоголя на банкетах. Однажды мы были во Владивостоке, и Никита Сергеевич мне говорит: «Будет приём, проследи, чтобы на столе водки не было!» Я попросил официанток оставить на столах только вино, а водку поставить на подсобные столы и накрыть салфетками. Вдруг приходит местный партийный руководитель, осматривает стол и видит, что водки там нет. Он набросился на официанток, а те на меня кивают: «Вот молодой человек сказал, чтобы убрали». Партийный руководитель стал мне выговаривать: «Что вы себе позволяете, кто вы такой?» Я вежливо отвечаю: «Пожалуйста, не кричите. Вы думаете, что если Хрущёв приехал, то он приехал к вам не говорить, а водку пить? Вы что, думаете, я это от себя сделал? Что, у него водки нет своей?» О том, что убрать водку приказал Хрущёв, я не сказал ни слова, но ситуация разрешилась тут же.

С Никитой Сергеевичем я много ездил по стране и по миру. Лично видел, как он во время заседания 15­-й Генеральной Ассамблеи ООН (12 октября 1960 года) стучал ботинком по трибуне. Сначала он постукивал по ней часами, а потом в ход пошёл тот самый ботинок коричневого цвета. Запомнилось мне и многодневное плавание по скандинавским странам на теплоходе «Армения». В одной из стран дипломаты, пользуясь случаем, обратились с просьбой уехать домой, их отъезд был согласован с МИДом. У них было много личного имущества, накопившегося за годы службы. Когда мы прибыли в Калининград, Никита Сергеевич из окна увидел, как с нашего теплохода кранами сгружают какие-­то тюки. Он так завёлся: «Вы что, обогащаться ездили?» Никто, даже жена Нина Петровна, не мог его успокоить. Вообще­-то Никита Сергеевич мог иногда и на меня накричать, правда, в присутствии небольшого круга людей, и даже назвать «турком». Так он именовал только близких людей.

Одна из наших поездок в Пицунду совпала с полётом в космос Юрия Гагарина. В тот день Хрущёв рано встал, искупался в бассейне и позвонил С. П. Королёву, поинтересовался, как готовится полет. Затем Королёв звонил и докладывал ему о самом полёте, спуске Гагарина на парашюте, о том, что всё прошло благополучно и первый космонавт жив. Никита Сергеевич очень хотел услышать реакцию средств массовой информации в связи с этим событием и пошёл на берег с приёмником, который висел у него на ремешке. И вот он ходит по берегу, пытается услышать, что говорят разные радиостанции — и наши, и западные, а из приёмника раздаётся только сплошной треск. Через некоторое время он пошёл в дом и его соединили с Гагариным. Никита Сергеевич его поздравил и добавил: «Мы сейчас сидим с Анастасом, с Микояном. Он тебя тоже поздравляет».

Отмечу, что никаких празднований в резиденции в тот день не устраивалось, даже продолжалась работа группы, которая готовила какие­то материалы для доклада Хрущёва. Кстати, из тех, с кем мне довелось работать, никто так тщательно не готовился к докладу или к выступлению, как это делал Никита Сергеевич. Он всегда перечитывал текст несколько раз, делал поправки, вносил дополнения.

А иногда Хрущёв не чурался заниматься вещами, не совсем характерными для главы государства. Мне вспоминается случай, произошедший как­-то во время отдыха в Сочи. Мы отправились на мероприятие, которое проводилось в охотничьем хозяйстве в горах. Там присутствовали писатели, деятели искусства. Внезапно начался сильный дождь. Никита Сергеевич призвал всех присутствующих помочь перенести посуду и столы в здание. Он сам, гости и все члены президиума ЦК КПСС, даже К. Е. Ворошилов, который уже совсем в возрасте был, — все таскали столы и стулья, словно на каком-­нибудь субботнике.

Кстати, многие охраняемые в те годы руководители партии и правительства были, что называется, не из барского рода, в жизни испытали всякое, поэтому в некоторых вопросах тяготели к простоте. Николай Викторович Подгорный, например, нам иногда говорил: «Что у вас тут всё, как в ресторане? Цветочки, розочки. Картошка должна быть картошкой». На охоте Леонид Ильич Брежнев самолично готовил кулеш — пшённый суп с картошкой. Михаилу Андреевичу Суслову в плане еды вообще было чем проще, тем лучше: он предпочитал отварное мясо, сосиски, докторскую колбасу…

С председателем Совета министров СССР Алексеем Николаевичем Косыгиным мне приходилось работать с 1965 по 1980 год. Он знал меня по работе у Хрущёва, но всё равно нам приходилось притираться друг к другу. При нашей работе нужно было изучать своих охраняемых лиц, их характер, привычки. Косыгин, например, очень не любил, чтобы около него маячили. Со временем он меня изучил и стал доверять. Питался Косыгин совершенно обычно, особых запросов у него не было. Единственное, что я могу отметить, — это обязательная каша на завтрак. В большинстве случаев — овсянка, он ел её или с маслом, или с вареньем. Алексей Николаевич был одним из немногих наших руководителей, кто в официальной обстановке умел правильно пользоваться ножами, вилками и другими столовыми приборами, хотя дома он иногда брал еду руками. Во время командировок он не упускал возможности попробовать экзотическую пищу: устриц, лягушек, жареную саранчу.

Во время работы с Косыгиным командировок у меня тоже было достаточно. Запомнилась, например, поездка в январе 1966 года в Ташкент. Там при посредничестве СССР проходили переговоры между Индией и Пакистаном. Вечером был устроен приём. Через какое­то время, когда все гости уже разъехались, вдруг раздался звонок: скоропостижно скончался Лал Бахадур Шастри, премьер-­министр Индии. Разбудили Косыгина, доложили. Для Особой кухни это была очень непростая ситуация. Стали выяснять, от чего Шастри умер. Всю оставшуюся пищу собрали в специальные ёмкости, опломбировали их и опечатали.

Я провёл рядом с Косыгиным 15 лет. А когда Алексей Николаевич ушёл на пенсию и у него забрали Евгения Сергеевича Карасёва, начальника охраны, он остался один. За несколько дней до смерти попросил меня прийти. Говорит: «Алёша, ты согласишься со мной остаться? Людмила Алексеевна и все члены семьи очень будут рады». Хотя я служил в «девятке», решение принял сразу. Неважно, что пришлось бы переходить на гражданскую службу в систему Совмина. Лишь считанных дней не хватило для того, чтобы меня перевели…

Юрий Владимирович Андропов был человек очень простой, не капризный. Он давно болел, чувствовал себя плохо. Народ вокруг него был разный. Многие стремились пообщаться тогда, когда он этого не хотел. Он иногда говорил мне: «Лёша, не подпускай никого ко мне». Из­-за болезни почек ему прописали бессолевую диету. Сейчас, конечно, не секрет, что Андропов в последний год жизни много времени проводил в стационаре. Я часто ездил к нему. Готовил его любимый клюквенный сок. Он вообще любил всё кислое, например, яблоки. Зимой мы даже привозили ему ящик-­другой свежих яблок из командировок в Индию. Помню такой случай: привёз я ему в больницу диетический винегрет, он съел немного и говорит: «А в больнице винегрет лучше готовят!» Хотя на самом деле наш, приготовленный на Особой кухне с точным соблюдением рецептуры, был и вкуснее, и нежнее. Но Юрию Владимировичу понравился больничный. Пришлось соглашаться: «Тут у вас лучше, чем на Кремлёвской кухне».

…Больше всего мне запомнилась работа с Леонидом Ильичом Брежневым. Он отличался тем, что всегда сам заходил к поварам на кухню, спрашивал, как настроение, как дела, что планируется на ужин. Если мы знали, что будет поездка в Завидово, выезжали часа за два до него. Часто готовили лёгкий картофельный суп, это было одно из его любимых блюд. Бульон варить, как правило, времени не было, поэтому для супа делали специальную заправку: растирали мелко нарезанное сало с чесноком и укропом. Ещё он очень любил борщ, который называл «рыжим». Такой борщ ему готовила его мама, и по цвету он должен был быть не красным, а именно рыжим. Мы долго пытались по его рассказам воспроизвести этот рецепт, и в конце концов нам это удалось. Делали жаркое из лосятины или кабанятины, осенью нередко тушили утку в вине.

Время от времени Брежнев просил приготовить ему чебуреки с бараниной и свининой. Когда приезжали А. Н. Косыгин и А. П. Кириленко, готовили уху из налимов и щук, пойманных в реке Шоше. В целом с Брежневым было очень легко работать. Ему нравилось всё, что мы делали. Когда Леонид Ильич был помоложе, часто жарили шашлыки. С возрастом он, наверное, как и все люди, стал немного капризным. У него были проблемы стоматологического характера, и уже требовалось готовить так, чтобы в блюде не было ничего жёсткого. Он всегда узнавал мои «фирменные» котлеты: я делал их такими, что можно было есть губами. Секрет заключался в том, что фарш прокручивали через мясорубку 3 раза, а потом в него обязательно добавляли сливки. Готовили ему и диетические блюда: оладьи с тыквой, из цветной капусты. Супы старались делать вегетарианские, на лёгком овощном бульоне. Врач нам давал рекомендации, и мы чётко им следовали.

…Регулярно требовалось составлять меню для каждого охраняемого лица с учётом его предпочтений. А перечень того, что предлагала Особая кухня, был внушительным: первых блюд там значилось 15–20 видов, вторых — 10–15 видов, десерты. Мы знали, что А. Н. Косыгин любил заправочные супы: борщ, щи, рассольник, суп из субпродуктов. Д. С. Полянский и К. Т. Мазуров предпочитали в основном суп-­пюре из цветной капусты, кабачков. Из напитков кофе почти никто не пил, пили в основном чай, причём М. А. Суслову его всегда нужно было подавать с молоком. Если сравнить посуду, которая использовалась в те времена, с той, что сейчас продаётся в хороших специализированных магазинах, то нельзя не заметить, что она была очень скромной — обычные тарелки и старорежимный хрусталь. Потом появились наборы с гербом СССР…

Леонид Ильич Брежнев, которого мне также приходилось обслуживать, в первой половине 1970­-х годов был очень энергичным человеком с прекрасной памятью. В хорошем настроении, например, он мог полчаса читать наизусть какой-­нибудь рассказ. И работал допоздна, часов до 10–11 вечера. Но со временем здоровье его стало ухудшаться, иногда он чувствовал себя неуютно. Один раз, где­то в начале 1980-­х, был приём в Грановитой палате, я стоял сзади Леонида Ильича. Он произнёс тост, потом сел и спрашивает: «Ну, как я выступал?» Я сказал, что всё было хорошо, отчётливо и понятно. Ему нужно было убедиться, что со стороны всё выглядело должным образом.

В последнее время на приёмах он уже почти ничего не ел, стеснялся, ну и аппетита уже не было. Для видимости положат ему на тарелку лист салата, чернослив, курагу, да так больше тарелку и не меняют. И надо сказать, что питание у Леонида Ильича вообще стало немного странным, например, котлеты он любил кушать холодными. Их привозили с Особой кухни в термосах, и, чтобы они остыли, подавальщица укладывала их в морозильник. Когда ему готовили супы, он от них не отказывался, не желая никого обижать, но поскольку аппетита не было, выливал всё в унитаз.

Я помню последнюю командировку с Леонидом Ильичом. Мы с ним поехали на поезде на Дальний Восток, он взял с собой правнучку Галочку. Ехали 8 суток. Периодически останавливались, к нему заходили побеседовать первые секретари обкомов из тех регионов, которые мы проезжали. Потом была поездка на военный корабль и застолье. Присутствовали адмиралы, вице-­адмиралы, военачальники. Меня там переодели в матросскую форму, хотя мне было уже лет 35. Я руководил сервировкой, а потом приступил к обслуживанию. По состоянию здоровья Леониду Ильичу пить спиртное не рекомендовалось, но иногда он себе немного позволял. Предпочитал обычно «Зубровку». Виктория Петровна нам сказала: «Давайте-­ка мы её будем разбавлять пополам». А начальник охраны Брежнева А. Я. Рябенко посоветовал наливать спиртное не в водочную рюмку, а в маленькую коньячную, с палец, размером порядка 15–20 граммов. Я такую рюмку и поставил, да ещё налил не до самого верха. И тут Леонид Ильич меня спрашивает: «Ты что мне так мало наливаешь?» Я ему долил немножко, долил и во второй раз, потом в третий... В конце концов он возмутился: «Я тебя сейчас на гауптвахту посажу!» Он был человеком с юмором.

За время службы я десятки раз поднимался на трибуну Мавзолея. Правда, меня и моих коллег никогда не было видно. Там по обе стороны обычно стояли столики с телефонами и тележки, на которые мы ставили термосы с заранее сваренным глинтвейном. Это делалось на 7 ноября, 1 мая и в других подобных случаях. Рядом раскладывали выпечку, шоколадные конфеты в больших коробках. Эти конфеты дарили детям, которые поднимались на трибуны Мавзолея с красными гвоздиками для членов политбюро. За Мавзолеем существовала пристройка, в которой стояли накрытые столы, здесь можно было поесть и первое, и второе. Но кушали тут далеко не все, так как за официальной частью праздника обычно следовал приём…

После Л. И. Брежнева я перешёл к Ю. В. Андропову. К тому времени он был тяжело болен. Когда он приезжал в первый корпус, можно было наблюдать удручающую картину: он выходил из лифта на 3­-м этаже, а там вдоль коридора стояли кушетки. Сразу дойти до приёмной Юрий Владимирович не мог, он должен был дважды присесть и немного отдохнуть. Диета у него была бессолевая, а ещё ему нужно было обязательно делать яблочный отвар со льдом…

Константин Устинович Черненко, сменивший Андропова, тоже был тяжело больным человеком. Если у Андропова были больны почки, то Черненко страдал заболеванием лёгких. Его периодически привозили на коляске в комнату отдыха, и там он дышал с помощью кислородного аппарата…

Во время работы на Особой кухне меня часто посылали в Большой театр. Не раз я ездил и на хоккей. Как известно, Леонид Ильич Брежнев был болельщиком. Для него в Лужниках была выделена специальная ложа, за ней находилась маленькая кухня. Иногда готовить там не приходилось вовсе, а иногда я делал бутерброды с икрой, и на стол ставилась выпечка с Особой кухни. Напитки брали с собой официанты — водичку, коньяк, водку.

Леонида Ильича я хорошо запомнил по Завидово, туда я ездил очень часто. Как-­то раз произошёл такой случай. Обычно в Завидово отправляли двух поваров, и со мной вместе иногда посылали Анатолия Сергеевича Смирнова. Когда Брежнев шёл на завтрак или обед, он обязательно заходил на кухню поздороваться и спросить, как дела. И вот заглядывает Леонид Ильич к нам в очередной раз, а Смирнов в это время разделывал кабанятину. На нём был клеёнчатый фартук, естественно, весь в крови. Когда он увидел Брежнева, то прямо в таком виде, да ещё и с окровавленным ножом в руке вдруг бросился к нему и отрапортовал: «Здравия желаю, товарищ Маршал Советского Союза!» После этого случая Анатолия Сергеевича в Завидово больше не посылали.

За столом Леонид Ильич ел немного. Мы часто готовили для него сочные котлеты из телятины и свинины, картофельное пюре и кисель или морс из клюквы. Ещё он любил, чтобы ему подавали чашечку бульона и два яйца всмятку, которые надо было предварительно очистить и целыми опустить в бульон. Конечно, готовили мы и дичь. Например, запечённый окорок и молодого кабанчика: мясо хорошенько мариновали и запекали в тесте, которое перед подачей снимали. Делали и шашлык из кабана. А из десертов я там часто готовил пирог из творога, взбитых белков и слоёного теста. Он получался красивым, очень воздушным и всем гостям очень нравился. Однажды у меня спросили, как этот пирог называется, и я сказал первое, что пришло в голову: «Средневековье»…

В Нижней Ореанде я бывал ещё и с Николаем Викторовичем Подгорным, председателем Президиума Верховного Совета СССР, у него там тоже находилась дача. Какое-­то время я поработал и на его даче под Москвой. Подгорный был человеком немного грубоватым. Предыдущего повара, например, он выгнал за то, что тот неправильно приготовил ему завтрак. Утром он всегда любил есть кондёр — суп на курином бульоне с добавлением пшена, взбитого яйца и зелени. И, как мне рассказывали, однажды Николай Викторович попросил подавальщицу позвать повара и со словами: «Сколько раз тебе можно говорить, чтобы мне не давал крепкий куриный бульон, а разбавлял водой!» швырнул тарелку. Кондёр приходилось не раз делать и мне, но без столь драматичных последствий. А ещё его семья любила холодный борщ. Он делался густым, туда обязательно требовалось добавить фасоль, после чего готовый суп охлаждался в холодильнике. Достаточно резким мог быть Подгорный и с близкими. Рядом с его подмосковной дачей был пруд, где он часто ловил рыбу. И как-­то летом стояла жара, Николай Викторович сидел с удочкой в майке, и его кто-­то укусил. Его дочь, врач по профессии, предложила осмотреть повреждённое место. На что он ответил: «Уходи, какой ты врач! Вон отсюда! У меня свой личный врач есть».

-Моей первой командировкой была поездка в охотхозяйство «Барсуки» с Алексеем Николаевичем Косыгиным. Это произошло через месяц после моего прихода на Особую кухню. В подобных поездках я должен был развернуть кухню и накормить охраняемое лицо. Но в первую очередь нужно было собрать чемодан, который гость брал с собой на охоту. Туда укладывали напитки и закуску: охотничьи колбаски, помидоры, яблоки. Когда приезжал Андрей Павлович Кириленко, то всегда просил положить ему ровно 12 яиц и подчеревину (сало с мясными прослойками. — Авт.). Прикреплённый сотрудник брал таганок, и они готовили на охоте яичницу…

У меня была ещё одна тяжёлая командировка, когда я ездил с Михаилом Сергеевичем Горбачёвым во Вьетнам. Он тогда ещё не был генеральным секретарём, его послали в качестве главы делегации на партийный съезд. А меня отправили в командировку без повара и без заказа. Хорошо, что Раиса Максимовна дала ему с собой сыра плавленого, молока «Можайского» и ещё каких-­то «долгоиграющих» продуктов. Приехали во Вьетнам, а у них там после войны полная разруха, они голодные, разутые, раздетые. В резиденции — тараканы, кухни нет. Мы там были 12 дней, я думал, что не выживу. Воду из крана наливаешь, и невооружённым глазом видно, что там кто­-то шевелится. Хорошо, что в дежурном чемодане были нержавеющие кастрюли. Мы эту воду кипятили, потом отстаивали и снова кипятили и так делали несколько раз. Муравьи ходили лентами, у них была протоптана целая дорога. Чтобы от них защититься, вокруг стола из нержавейки мы налили уксус. Из четырёх плит работала только одна, которую мы с трудом отчистили.

В какой­то момент мы взяли переводчика и пошли к вьетнамцам. У них тоже была кухня вроде нашей Особой, а во дворе стояли клетки с курами. Мы договорились с шеф­поваром, что каждое утро будем приходить к ним за курицей. Овощей, риса в стране было много, а вот с мясом — совсем беда. И вот мы собрали всё в одну кучу: продукты, которые дала с собой Раиса Максимовна, кур и овощи с рисом, которые дали вьетнамцы, ещё что-­то взяли у прикреплённого лица и из всего этого сделали рацион. На завтрак была каша геркулесовая на «Можайском» молоке, на обед — рис с курицей. И так — все 12 дней.

Жара стояла адская: температура на улице под 40 градусов, влажность — почти 100-­процентная. Под душем мыться нам не рекомендовали, так как в воде всё время что­-то плавало. Приходилось, стоя во дворе, поливать себе на голову кипячёную воду из кастрюлек, чтобы хоть как-­то привести себя в порядок. Ещё спасало то, что в номере стояла вода «Боржоми» специального розлива. У нас эта вода была дефицитом, а во Вьетнаме она почему-­то была. А ещё я предусмотрительно захватил из дома полотенце и тёплое шерстяное бельё. Сделать это мне подсказали ребята, когда я уезжал из Москвы. Тогда я не понял, зачем, но на всякий случай взял. Оказалось, что из­-за влажности всё постельное бельё было насквозь мокрым, да ещё работали кондиционеры, дышать без которых было совсем невозможно. Поэтому приходилось надевать тёплое бельё и как­-то приспосабливаться.

Когда поехали в Сайгон, то там вообще есть было нечего. Вьетнамцы что-­то варят на костре, а нам ничего не дают. Горбачёв утром встаёт, а я ему объясняю, что ничего не могу от них добиться. Он говорит: «Ладно, в самолёте поедим». В самолёте вся еда была из Москвы. Я эту командировку до сих пор вспоминаю с содроганием…

В плане еды каких-­то особых запросов у Горбачёвых не было: утром — гречка или овсяная каша, только не геркулес из овсяных хлопьев, а поридж из настоящего овса, чуть­-чуть икры, немножко сыра. Кстати, когда мы были во Франции, Михаилу Сергеевичу понравилось пробовать разные сыры. Французы предлагали к столу видов 30, сыры были расфасованы по 25 граммов. А ещё он очень любил хлеб. Завтрак у Горбачёвых был традиционным из года в год. Из обеденных блюд Михаилу Сергеевичу нравился телячий край с гречневой кашей, но с таким же удовольствием он ел и баранину.

Ельцин к сладким блюдам был достаточно равнодушен, но любил домашние пирожки — с капустой, яблоками, вишней. Он вообще мало ел, несмотря на то, что был крупным. Любил простую еду, например, жареную картошку с грибами и луком. Пойдёшь в лес, соберёшь грибов и на ужин подаёшь. Или готовили свежевыловленную рыбу. Если к обеду или ужину не успевали пожарить свежий улов, то доставали рыбу, пойманную часом ранее, из так называемого «контрольного» отлова (всегда перед тем, как Борис Николаевич шёл на рыбалку, закидывали удочки, чтобы проверить, клюёт рыба или нет).

Борис Николаевич был очень пунктуальным. Если приезжала семья, то всегда строго к определённому времени. Меню к новогоднему столу Ельцин всегда разрабатывал сам. Новый год сначала отмечали по екатеринбургскому времени, в 10 часов вечера, а потом уже в 12 часов — по московскому. Ребята приносили ему список продуктов, из которых можно было готовить. Дальше Борис Николаевич садился и продумывал всё, начиная с аперитива, тщательно прорабатывал каждое блюдо. Мог стукнуть кулаком по столу и сказать: «Ну, кто тебе сказал, что к этому вину подойдёт такая закуска?» Он хорошо в этом разбирался и беспокоился, чтобы всем хватило еды и напитков в соответствии с вкусовыми пристрастиями каждого. Очень любил организовывать дни рождения и другие семейные торжества. Наине Иосифовне в день её рождения всегда рано утром приносил цветы в постель. А вот отмечать свой день рождения Борис Николаевич не любил. Главными праздниками, кроме дней рождения, для него были Новый год и 9 мая.