"И я здесь - так вышло..."

"Эпоха большого гоп-стопа..."

Уму непостижимо, какая шебутная песенка навела меня на нижеследующие глубокомысленности:

Всколыхнулась запавшая смолоду в память мокроусовская одинокая гармонь, чаявшая воссоединить в послевоенной русской деревне распавшиеся края - так и воззвали они из дали, великим Исаковским воспетой:

• То пройдет на поля за ворота,
• То обратно вернется опять,
• Словно ищет в потемках кого-то
• И не может никак отыскать.

И воскресил в журнале "Нева" этого одинокого страдальца уже в облике сегодняшнего обросшего бомжа Евгений Степанов, пятидесятилетний мастер стиха, донесший в Москву из тамбовской дали ощущение огромной страны, по которой гуляют теперь потомки тех послевоенных гармонистов, что не давали заснуть овдовевешим солдаткам и подросшим невестам.

А теперь - кто гуляет по просторам родной земли и чего хочет?

• То пойдет в магазин за водярой,
• То с получки попрется в кабак,
• И гормон этот вроде не старый,
• Но в любви невезучий чудак.

И получка вроде есть, и физиономию выскоблить есть на что, и обогреться можно... а все холодрыга пронизывает, и родина-мать кажется мачехой новому поколению, выросшему в мирное время, изучающему историю страны по песням. Да вы вслушайтесь, как мастерски встраивает Степанов в свой изысканно-небритый стих отечественную историю:

• Эта родина: снег, холодрыга,
• Это вести плохие и месть,
• И кому-то басманное иго,
• А кому-то гаагская жесть.

Иго - знакомо? А гаагские, то есть голландские бритвы, не жестяные, а стальные - призванные когда-то сбрить посконные бороды?

• Эта родина: род и отродье,
• И родной до беспамятства сброд,
• Черных речек разлив, половодье,
• Черных речек, не пройденных вброд.

Вы помните, что такое для русской памяти Черная речка?

"Эпоха фейсбучного трёпа..."

В том же номере журнала "Нева" (июнь 2015 года) на стихи Евгения Степанова отозвался подборкой Евгений Каминский, питерец предыдущего поколения, заставшего позднесоветские годы. И мастерство при нем, и чувство страны, и память истории - все живо!

И перекличка:

• А все же лица, Отче,
• У взявших власть рабов
• Не человечьи - волчьи!
• (И Рим уже - Тамбов)...

Уже и Тамбов?! И четвертому не быть... а обитатели Третьего растут и обрастают... Цитирую дальше Каминского:

• Повернутые к свету,
• И в профиль, и анфас,
• Все, как по трафарету,
• Заросшие до глаз...

Небритые бомжи новейшего времени стоят наготове, на страже, на стреме - они не ведают грядущего, но готовы к смертной драке:

• Стоят они - тулупы,
• Цигарки, сапоги,
• А рядом - трупы, трупы,
• И все враги, враги...

Роковой вопрос: а надо ли было спасать Россию (Третий Рим), если бы заранее знать, какие обросшие бомжи в конце концов побредут по бесконечным российским дорогам ("То пройдет на поля за ворота, то обратно вернется опять" - с той же гармонью) - так стоило ли умникам позапрошлого века отлавливать призраки и приживлять их в наши дебри, делая ставку на такую неисправимую страну?

Ответ Каминского:

• Когда бы Робеспьеры,
• сколачивая рать
• готовых за химеры
• врага зубами рвать,
• взглянули б в самом деле
• ЗАДОЛГО ДО на них,
• то так бы и сидели
• в Швейцариях своих.

Нет, какова выверенность детализации! Кто сидел в Швейцарии, когда Россия кренилась к пропасти в Первую мировую войну, - помните? Кто поражение России предсказывал, "на власть цареву лая да в печках мишуры в Россию отсылая бикфордовы шнуры"?

Бикфордовы шнуры, пломбированные вагоны, апрельские тезисы, октябрьские праздники...

А теперь о том, что в неоспоримо талантливых и скрупулезно выверенных стихах Каминского заставляет меня все-таки от них отстраниться.

"Такая, видать, колея..."

Он думает, что если бы заранее знать всю ту жуть, через которую протащила Россию история в страшный век, то лучше было бы отказаться от такой истории. От такой страны, одержимой безумствами робеспьеров. И от такого народа, из которого выходят ищущие врагов обросшие до глаз дикари.

Тут мое коренное расхождение с питерским поэтом. Чудится мне в его отшатывании от бикфордовых шнуров готовность отшатнуться и вообще от нашей истории. Заменить ее на менее горькую, что ли. Без робеспьеровских безумцев и швейцарских умников. Не соглашусь. Если ты уже выбрал, если уже почувствовал и принял бытийное единство с тем, что сделало тебя личностью, измена такому единству - конец личности.

Связь с тем, что тебя породило, - не просто подчинение случившемуся. Это твой выбор.

В разные эпохи по-разному. Это может быть школьный класс, может быть религиозная доктрина, может быть клочок земли или горная круча. Это может быть зов предков, о которых ты знаешь, или зов потомков, в появление которых веришь. Или голос крови, которой ты принадлежишь. Или готов принадлежать. Но это - выбор. Твой выбор, твой путь, твоя судьба.

Мой выбор совершился. Это - мой народ. Русские. Без всякой "гордости" и без всякого намека на национальное самомнение. Трезво и крепко.

Это то, что сделало нас народом. И держит нас вместе.

Зависит оно или не зависит от состава генов, от наследственности, от места, где проходит жизнь? Зависит, конечно. Но решает, повторяю, выбор. Если я сказал себе, что я русский, значит, я русский. И держусь этого решения, несмотря ни на что. Отпадение - конец личности, будь то чернота подлого предательства или голубизна чаемой эмиграции. Гибель моего народа - конец моей личности. Что бы ни было с моим народом - это моя судьба.

А если жизнь народа полна горечи? Все равно я с ним. Опять какая-нибудь напасть? Все равно.

Нельзя улучшить?

Мое-то поколение верило, что человека можно улучшить, перевоспитать ветхого Адама в нового. Опыт показал, что улучшить человека нельзя, его можно только на время умиротворить. Эта перемена веры - беда моего поколения, крах надежд идеалистов-"шестидесятников". Но это участь моего народа. От которого я не отступлюсь ни при какой смене флага, гимна, имени или граничных пределов. Все перемены - на памяти, на глазах, на паспортных бумажках. Но никакие перемены, перестройки или перевороты не могут лишить меня того неопределимого и неотменимого, что меня создало: русской судьбы, русского имени, русского языка, на котором мне было возвещено Слово.

Какие бы швейцарские робеспьеры или голландские жестянщики ни потрясали мое духовное пространство, я жив, пока дышу этим пространством. Царское ли оно, советское, республиканское или федералистское, всемирное или калужско-тамбовское, пусть все перемешивается, но - вокруг точки выбора. Что мой народ стерпит, то и я стерплю. Там, где мой народ окажется, там и я.

Вот почему я отшатываюсь от пронзительно-талантливого стихотворения Евгения Каминского и приемлю пронзительно-талантливое стихотворение Евгения Степанова.

• Эпоха распиленных грантов,
• Эпоха фальшивых талантов,
• Эпоха войны и вранья.
• И я здесь - так вышло - и я...

"И я здесь - так вышло - и я..."

И война никуда не денется, и вранье придется расхлебывать, и таланты выискивать в потоке литературной лжи. Степанов все это знает. И я...

• Эпоха большого гоп-стопа,
• Эпоха фейсбучного трепа.
• Такая, видать, колея.
• И я здесь - так вышло - и я...

Выучу и что такое гоп-стоп, и что такое фейсбук, хотя оно и отскакивает от языка. Но сам язык неотменим. У голландца - голландский. У меня - русский.

• Лачуги, лачуги, хоромы.
• Эпоха Фомы да Еремы.
• И - музыка-ворожея.
• И я здесь - так вышло - и я.

Лачуги перестраиваются в небоскребы? Пусть. Хоромы могут опять превратиться в детдома? Могут. Небритый бомж будет вспоминать, откуда он: от Фомы или от Еремы. Но ведь и я - от этого же "гормона". И не одинок. Что бы ни было с моим народом, пока народ существует - я с ним. Иначе меня нет.

Это не значит: плыть по течению. Я все силы могу положить на то, чтобы Фома и Ерема стали лучше, добрее, умнее. Я могу быть в оппозиции всему, что в моем народе вызывает у меня оторопь или отчаяние. Но - в МОЕМ народе, которому я не изменю и против которого не пойду.

Предчувствую, что ответят мне сверстники, пережившие вместе со мной пертурбации доставшейся нам Перестройки. Они процитируют мне великого философа нашего времени, оказавшего на всех нас огромное влияние. Это Мераб Мамардашвили.

Он сказал: "Если грузинский народ изберет Звиада Гамсахурдиа, я пойду против грузинского народа".

Читаю Мераба. Перечитываю. В том числе и для того, чтобы понять, почему он обещал пойти против своего народа. И какую роль сыграл бы в этом случае Звиад... Господи, да я уже едва помню сейчас, кто это такой. Я лучше помню его отца, Константина, автора "Десницы Великого Мастера". Пусть грузины выбирают, кто им дороже. И пусть Мераб в ответ на их выбор делает свой выбор. Грузинский аспект - дело грузин.

Мое дело - русский аспект, русский выбор - судьба русского народа. Мераб когда-то помог мне это осознать.

А еще больше помогла Анна Ахматова, которая не различала ни ходячих робеспьеровских идей, ни бродячих в Европе призраков. Ей ближе был такой великий француз, как Амедэо Модильяни. Отпозировав ему, она вернулась к нам. Навсегда:

"Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был".

ОДИНОКИЙ ГОРМОН, ТЫ УЖЕ НЕ ТАК ОДИНОК?

ТЫ СЧАСТЛИВ?

Я - ДА.

Боровск, обычный русский городок. Здесь родился герой сражения при Дарданеллах адмирал Сенявин, учительствовал Циолковский... а стены дышат историей.