Постскриптум

Но совместимы ли патриотизм и ненависть?

Гренадер Леонтий Коренной, с которого мы начали главную тему этого номера, вошел в историю еще и песней:

Сам Бонапарт его прославил,
Приказ по армии послал,
В пример всем русского поставил,
Чтоб Коренного всякий знал.

Замечательное свидетельство воинского уважения к противнику! Много ли таких примеров?

За шесть почти веков до Лейпцигской битвы Евпатий Коловрат по прозвищу Неистовый вышел драться насмерть против татар, подступивших к Рязани, - по указу хана Батыя он был схоронен с воинскими почестями. Хан, впрочем, не ставил целью истребление рязанцев, он готов был принять под свои стяги всех, кто захочет ему служить...

Так и Наполеон ведь не ставил целью уничтожение русских!

Гитлер - ставил. Это фашистское нашествие я пережил в детстве. Отечество было в опасности - и никакие контакты с врагом были немыслимы. Или победа, или гибель! Отцу моему досталась гибель. Мне, на всю мою сиротскую жизнь, - попытки преодолеть ненависть к немцам и как-то развести фашистских убийц с теми немцами, которые составили славу мировой культуры.

70 лет прошло: где мы теперь?

Мой внук-семиклассник носит из книжного магазина новенькие, отлично изданные в русском переводе жизнеописания фронтовиков-гитлеровцев. Я с тревогой жду, какие чувства вызовут у него мемуары воинов рейха, бомбивших Ленинград и наводивших порядок на оккупированных территориях. Или он продолжает играть в войну?

А моя немецкая библиотека пополняется книгами совсем иного толка.

Герои этих книг никогда не были гитлеровцами. В Россию их забросила революционная эпоха, а иных - едва ли не эпоха матушки Екатерины. И встретили они Вторую мировую войну полноценными советскими гражданами. Великая Отечественная разорвала их жизнь надвое: едва гитлеровцы стали продвигаться на восток, Советская власть туда же на восток, только поглубже - начала отбрасывать наших этнических немцев.

Один из них, тогда ребенок, выжил, вырос, стал поэтом, прозаиком, переводчиком, издателем. Вальдемар Вебер - его имя, в котором русский и немецкий опыт соединились неразделимо. По месту жительства (в Подмосковье перебрался, в Москву не пустили) он назвал книгу автобиографических рассказов "101-й километр, далее везде". Везде - это в университетах Австрии и Германии.

Рассказчик - бывший школьник - описывает эпизод, когда его сосланной семье разрешили вернуться из Сибири в подмосковную деревню Карабаново (маму взяли в эту школу преподавать немецкий язык). Полуразвалившийся дом следовало отремонтировать, для этого назначен был знакомый штукатур с фабрики; он привел помощника, который представился неохотно и коротко:

- Ланг.

- Густавом его зовут, - уточнил штукатур дядя Федя.

Мать внимательно посмотрела в глаза незнакомцу:

- Гутен таг.

Отец был настроен не так благодушно: а вдруг это провокация и немецкий военнопленный подослан особистами...

В общем, контакт был минимальный, пока однажды мать, измученная стоянием в очередях, сбросив сумки, не пожаловалась по-немецки:

- Как же я устала...

И вдруг немец отозвался:

- Откуда вы знаете мой диалект? У нас во всем лагере никто на нем не говорит...

Она проверила, не подслушивает ли их кто-нибудь чужой под дверью, - и разговорилась с военнопленным. Исполненная чувств, вечером испекла немецкий пирог. Немец не решался прикоснуться. Она спросила, как такой пирог называется на его родине.

Немец тихо произнес:

- Штройзелькухен...

- А у нас он - Ривелькухен.

Он взял в рот кусочек и залился слезами.