издается с 1879Купить журнал

"Душа седая в двадцать три..."

Встреча в Хельсинки с поэтом Иваном Савиным, у которого революция отняла двух братьев, двух сестер и любимую

Полгода назад мы открыли рубрику, посвященную близкому и неоднозначному юбилею - 100-летию октябрьской революции. В преддверии этой даты продолжаем публиковать материалы о событиях, которые потрясли мир, и о судьбах, потрясенных событиями 1917 года. Рубрика "ВЕКторы революции" - в каждом номере "Родины"!


Памятник в Хельсинки

С Иваном Савиным я встретился случайно, прогуливаясь по тишайшему, идеально чистому Ильинскому православному кладбищу в Хельсинки. Недалеко от часовни с корабельным колоколом и мемориальной доской "Морякам Российского флота, служившим во славу отечества и умершим в Финляндии. 1696-1996", рядом с могилами владельца пивоварен Синебрюхова и профессора филологии Мандельштама, вдруг бросилась в глаза высеченная на могильном памятнике надпись: "Иван Иванович Саволаин, ниже - "Поэт Иван Савин. 1899-1927" и сверху полукругом -

Всех убиенных помяни, Россия, Егда приидеши во царствие Твое..."

 Потом я узнаю, что это последняя строчка его стихотворения памяти расстрелянных братьев:

Ты кровь их соберёшь по капле, мама,
И, зарыдав у Богоматери в ногах,
Расскажешь, как зияла эта яма,
Сынами вырытая в проклятых песках.

Как пулемёт на камне ждал угрюмо,
И тот, в бушлате, звонко крикнул: "Что, начнём?"
Как голый мальчик, чтоб уже не думать,
Над ямой стал и горло проколол гвоздём.

Как вырвал пьяный конвоир лопату
Из рук сестры в косынке и сказал: "Ложись",
Как сын твой старший гладил руки брату,
Как стыла под ногами глинистая слизь.

И плыл рассвет ноябрьский над туманом,
И тополь чуть желтел в невидимом луче,
И старый прапорщик во френче рваном,
С чернильной звёздочкой на сломанном плече

Вдруг начал петь - и эти бредовые
Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе:
Всех убиенных помяни, Россия,
Егда приидеши во царствие Твое...

Обложка книги стихов Ивана Савина. 1926 г.
Обложка книги стихов Ивана Савина. 1926 г.

Родная кровь

"Посмотри - душа седая в двадцать три...", - написал Иван Савин в 1922 году. Хотя судьба не предвещала ему никаких потрясений: юноша-финн Иван Саволаин готовился пойти по стопам либо деда-моряка Йохана Саволайнена, либо отца-нотариуса. Но маленький городок Зеньков на Полтавщине оказался в центре революционного урагана.

"Окончив в 1919 году Зеньковскую мужскую правительственную гимназию... выдержав экзамен на аттестат зрелости... я был зачислен в число студентов Харьковского императорского университета, но вступил добровольно в ряды Добровольческой армии, в которой и сделал южно-русскую, кавказскую и крымскую кампании...", - напишет он в своих воспоминаниях. Служил вольноопределяющимся во 2м и 3м кавалерийских полках генерала Деникина, участвовавших в боях на Дону и Кубани. Воевал в Крыму, в 3м сводно-кавалерийском полку и в эскадроне 12го уланского Белгородского полка...

Первым из дружной семьи погиб младший брат Николай, служивший в Синих кирасирах; ему едва минуло 15 лет. Сводный брат Борис был убит красными под Каховкой. Братьев Михаила и Павла, артиллеристов, большевики расстреляли в Симферополе. Две сестры умерли от лишений и голода. А Иван, заболев тифом, осенью 1920 года попал в плен к красноармейцам...

Он опишет это в автобиографической повести "Плен".


Плен в Джанкое

"Первыми ворвались махновцы и буденовцы. Их отношение к пленным можно назвать даже в некоторой степени гуманным. Больных и раненых они вовсе не трогали... Интересовались они только штатским платьем, деньгами, ценностями. Ворвавшаяся за ними красная пехота... оставляла пленным только нижнее белье, да и то не всегда. Хлынувший за большевистской пехотой большевистский тыл раздевал уже догола..."

Сердобольная медсестра в Джанкойском лазарете подсказала Савину не бриться, не умываться, сожгла на кухне его документы и фуражку-уланку. В замызганной сопроводительной записке он значился как "военнообязанный Савин Иван, родивш. 1899 году, бес никакого документу, говорит утерянный, брунетистый, обычного росту". На допросе в комендатуре назвался полковым писарем, насильно привлеченным на службу в Белую армию. Видимо, благодаря этим ухищрениям, Савина объявили "амнистированным", а не отвели на железнодорожные пути и не расстреляли.

В Петрограде Иван встретил отца. Весной 1922 года их выпустили в Финляндию.

Иван Савин, Илья Репин и Людмила Савина-Соловьева, дочь офицера, на которой поэт женился в 1924 году. Пенаты, 1920-е гг.
Иван Савин, Илья Репин и Людмила Савина-Соловьева, дочь офицера, на которой поэт женился в 1924 году. Пенаты, 1920-е гг.


Прощальное слово Бунина

Иван устроился в Гельсингфорсе (так назывался Хельсинки) на сахарный завод сколачивать ящики. Включился в жизнь русской колонии, начал сотрудничать в русской зарубежной прессе, был избран председателем Кружка русской молодежи. Помимо занятий литературой он прекрасно играл на рояле, неплохо рисовал...

То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу в русской литературе. Иван Бунин

В Гельсингфорсе застало его жестокое известие: любимая девушка, у которой красные убили отца и братьев, вышла замуж за большевика...

Единственный прижизненный сборник стихов Ивана Савина "Ладонка" вышел в 1926 году. А 12 июля 1927 года молодой поэт скончался, оставив небольшое, но прекрасное литературное наследство: стихи, рассказы, статьи и две пьесы, поставленные Кружком молодежи в Гельсингфорсе.

Иван Савин нашел последний приют вдали от Родины.
Иван Савин нашел последний приют вдали от Родины.

На смерть поэта в парижской газете "Возрождение" отозвался Иван Бунин: "Ему не было еще и двадцати лет, когда он пережил начало революции, затем Гражданскую войну, бои с большевиками, плен у них после падения Крыма... Он испытал гибель почти всей своей семьи, ужасы отступлений, трагедию Новороссийска... После падения Крыма он остался, больной тифом, на запасных путях Джанкойского узла, попал в плен... Узнал глумления, издевательства, побои, голод, переходы снежной степи в рваной одежде, кочевания из ЧеКи в ЧеКу... Там погибли его братья... То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу в русской литературе".

Бунину посвящены одни из самых пронзительных строк поэта. Друживший с Иваном Савиным художник Илья Репин очень хотел, но не успел написать его портрет.



Первый бой

Он душу мне залил метелью
Победы, молитв и любви...
В ковыль с пулемётною трелью
Стальные летят соловьи.

У мельницы ртутью кудрявой
Ручей рокотал. За рекой
Мы хлынули сомкнутой лавой
На вражеский сомкнутый строй.

Зевнули орудия, руша
Мосты трёхдюймовым дождём.
Я крикнул товарищу: "Слушай,
Давай за Россию умрём".

В седле подымаясь как знамя,
Он просто ответил: "Умру".
Лилось пулемётное пламя,
Посвистывая на ветру.

И чувствуя, нежности сколько
Таили скупые слова,
Я только подумал, я только
Заплакал от мысли: Москва...

1925


Пять лет

Пять лет, пять долгих терний
Прошло с тех гиблых пор,
Когда туман вечерний
Запорошил твой взор.

Свершилось. Брызнул третий
Рыдающий звонок.
Пять лет я слёзы эти
Остановить не мог.

Вагон качнулся зыбко.
Ты рядом шла в пыли:
Смертельною улыбкой
Глаза твои цвели.

Над станцией вязали
Туманы кружева.
Над станцией дрожали
Прощальные слова.

Колёс тугие стоны
Слились в одну струю.
Перекрестив вагоны,
Ты крикнула: "Люблю"...

Ты крикнула: "Не надо!..
Придут - умрём вдвоём"...
И пролитой лампадой
Погасла за холмом.
1925

Маме

Жизнь ли бродяжья обидела,
Вышел ли в злую пору...
Если б ты, мама, увидела,
Как я озяб на ветру!

Знаю, что скоро измочится
Ливнем ночным у меня
Стылая кровь, но ведь хочется,
Всё-таки хочется дня.

Много не надо. Не вынести.
И всё равно не вернуть.
Только бы в этой пустынности
Вспомнить заветренный путь,

Только б прийти незамеченным
В бледные сумерки, мать,
Сердцем, совсем искалеченным,
В пальцах твоих задрожать.

Только б глазами тяжёлыми
Тихо упасть на поля,
Где золотистыми пчёлами
Жизнь прожужжала моя,

Где тишина сероокая
Мёртвый баюкает дом...
Если б ты знала, далёкая,
Как я исхлёстан дождём!

1925


У последней черты

И. Бунину

По дюнам бродит день сутулый,
Ныряя в золото песка.
Едва шуршат морские гулы,
Едва звенит Сестра-река.

Граница. И чем ближе к устью,
К береговому янтарю,
Тем с большей нежностью и грустью
России "Здравствуй" говорю.

Там, за рекой, всё те же дюны,
Такой же бор к волнам сбежал.
Всё те же древние Перуны
Выходят, мнится, из-за скал.

Но жизнь иная в травах бьётся,
И тишина ещё слышней,
И на кронштадтский купол льётся
Огромный дождь иных лучей.

Черкнув крылом по глади водной,
В Россию чайка уплыла,
И я крещу рукой безродной
Пропавший след её крыла.

1925

Подпишитесь на нас в Dzen

Новости о прошлом и репортажи о настоящем

подписаться