Проживем без Сталина?

А если стороны местами меняются непредсказуемо? И хотя выбирать надо всего из двух вариантов, поди угадай! Сталинское наследство - это и Большой террор, и Великая Победа - как такое сочетать? Историки и не сочетают - они сталкивают то и это. Либералы выстраивают историю Великой Отечественной войны, начисто убирая из нее фигуру Верховного Главнокомандующего, - патриоты, наблюдая эту ловкую операцию, возвращают Генералиссимуса на знамя. Без оговорок! И не вдруг решишь, с кем ты и с чем останешься.

Когда-то увековечил Карамзин похожую ситуацию с Иваном Грозным: историки помнят жуть опричнины, а народ, гуляя, видит Казань, Астрахань и Сибирь - живые монументы... Есть в истории фигуры, к которым не подойдешь ни справа, ни слева: упрешься. Иван Грозный и Петр Великий маячат в истории загадками. И отношение к ним зависит уже не от исторической реальности с ее невыносимостью, - а от вкуса и симпатий личности, мучающейся выбором.

Вот так и со Сталиным... Экштут, выросший точнехонько в послесталинскую эпоху, стал одним из блестящих мыслителей нынешнего послесоветского века: по существу он социальный философ и практикующий историк (книги которого идут нарасхват), так вот: к фигуре Сталина он подходит вовсе не как философ или историк... а как?

А как одиннадцатилетний мальчишка, лежащий в больнице города Сочи. Он слушает, как его соседи по палате, взрослые мужики, - превозносят Сталина. И влезает в разговор. Начитанный школьник и упрямый спорщик, он доказывает, что Сталин виноват во всем: и в гулаговском терроре, и в поражениях первого года войны, - этим мужикам не под силу его переспорить, им остается только велеть мальчишке попридержать язык.

А ведь есть в этой ситуации какая-то притягательность: не упираться вместе с теми (или этими) историками в неразрешимость проблемы, - а встать в позицию рядового участника событий, имеющего свое мнение, - и смотреть, что из этого получится.

Книга Семена Экштута о "товарище Сталине" проникнута ощущением участника событий, смысл которых не умещается в логику и не дает успокоиться, а заставляет каждый раз искать аналогии, подчас немыслимые.

Вот первая немыслимая аналогия, на которую наткнется читатель книги: "В 1614 году в Москве у Серпуховских ворот был публично повешен трехлетний ребенок: петля не затянулась на его тоненькой шее, и он скончался лишь спустя несколько часов после начала обряда казни не от удушья, а от холода.

Этим трехлетним ребенком был сын Марины Мнишек. Сторонники величали его Иван Дмитриевич и считали претендентом на русский престол, а противники называли Ивашка Воренок. Эта жуткая казнь поставила точку в первой русской Смуте... С точки зрения современного человека публичное умерщвление трехлетнего ребенка кажется чем-то совершенно невообразимым..."

Но эта невообразимость совершенно естественна в обстановке Смуты! Ибо психология Смуты - это немыслимая оргия безначалия и безответственности, овладевающая огромным количеством людей.

Но почему Экштут вспоминает Смуту трехсотлетней давности? Ведь речь-то идет о Двадцатом веке!

Потому что начало Двадцатого века - это очередная неотвратимая русская Смута! И все без исключения военачальники, оказавшиеся к 30-м годам в верхушке армии, - это герои Гражданской войны, вобравшие Смуту в свое сознание. В плоть, в кровь! Можно под пулеметным огнем обрушиться на противника и обратить его в бегство! Но кто куда побежит, неясно. В надвигающейся войне (войне моторов!) этот стиль безнадежен!

А о том, что надвигающаяся на нас война не будет похожа на бунты и атаки войны Гражданской - об этом кто-нибудь думал?

Сталин - думал. Он предвидел, а лучше сказать: предчувствовал - какая надвигается война. И какие грядут противники. Не поляки, вечные романтические оппоненты Московии. Не заморская Британия, неотменяемое идеологическое пугало. И не заокеанская Америка, ищущая свое место в меняющихся классовых противостояниях эпохи. Нет, противник вырисовывается куда более близкий, умелый и беспощадный: немцы! Сталин это предчувствует. И к этому готовится.

А героические смутьяны, выигравшие Гражданскую войну?

А их опыт все более отходит в прошлое. Даже у такого теоретически мыслящего военспеца, как Тухачевский. Не говоря уже о таком прирожденном бунтаре, как Якир.

Готовы ли эти военачальники составить заговор против Сталина?

Вряд ли. Это немыслимо. Но по психологии эти герои Смуты должны такое помыслить. И народ, вымотанный Смутой и Гражданской войной, ждет и опасается именно заговора. Это факт русской психологии: если естественный ход событий пресекается Смутой, все ждут предательства! Предательство и осуществилось - уже в ходе новой войны - во власовском антисталинизме, под флагом Гитлера. В тридцатые годы подобное еще только брезжит, оно нереально: власть Сталина в армии, в государстве - непререкаема. И он это чувствует. А ГУЛАГ откуда? От страха Смуты: Сталин лагерей не изобрел, он их получил в наследство вместе со страхом возможного предательства. Вместе с готовностью высоких военачальников отталкивать друг друга, писать друг на друга доносы. Сталин эту их готовность почувствовал, это доносное помешательство возглавил, дал ему неслыханный размах - и принял на себя ответственность.

Он даже предвидел, что ответственность будет по-русски безразмерна: "Не один ушат грязи будет вылит на мою голову... Но я уверен, что ветер истории все это развеет"...

Ветер истории еще не раз переменится, а ушаты грязи уже вылиты. И все на его голову.

По психологическому типу Сталин отнюдь не оголтелый диктатор, а скорее шахматный игрок. Что он безошибочно просчитывает - так это расклад голосов при непрерывных голосованиях на высшем уровне. На всех уровнях Смутной эпохи. Дело было не в нем - дело в них, в голосующих, сформированных эпохой Смуты и не без оснований ожидавших друг от друга подвоха, то есть доноса, а там и зоны ГУЛАГа.

Ни намека на "реабилитацию" лагерной жути нет в книге Экштута. ГУЛАГ остается страшной страницей в истории советской России, это беда, накрывшая народ, и как народная беда описан ГУЛАГ у Солженицына. Что делает Экштут? Скрупулезно уточняет масштабы этой беды и ее причины.

Надо ведь было не только армейскую верхушку прочистить в предчувствии надвигавшейся новой войны: привести в чувство людей с ромбами в петлицах ("ромбопад" вошел в историю советского генералитета). Предстояло всю армию сверху донизу переучивать в преддверии "войны моторов" - с невиданным до того участием авиации и артиллерии. Тут не только о снарядах была забота: "после Зимней войны вождю стало понятно, что своевременное снабжение армии теплыми шапками-ушанками, сухарями или пищевыми концентратами гораздо сильнее повышает ее боеспособность, чем безупречные с идеологической точки зрения регулярные политинформации или красиво оформленные боевые листки..."

Вождь вовсе не был всесилен, в частности, не мог заставить своих генералов преодолеть присущую многим из них "радиобоязнь" и заставить их использовать в управлении войсками современные средства связи. "Не верю я в рацию", - так заявил в апреле 1940 года один из военачальников. И он не был одинок: генералитет упрямо не желал овладевать радиосвязью - громоздкой, капризной и неустойчивой. - Вот и попробуй справиться с радиобоязнью высшего комсостава - в масштабах огромной армии...

Перестроить армию сверху донизу - для этого нужны были люди новые, молодые - поколение, давшее стране Жукова, Рокоссовского, Конева... Из старых только двоих Сталин оставил как неопасных, - это были Ворошилов и Буденный. И еще, наверное, Тимошенко - он нашел свое место в армии, выстроенной уже не по беззаконию Смуты, а по законам Диктатуры...

Что же до героев прежней эпохи - их к этим законам приучать было бессмысленно; Сталину надо было, чтобы эти романтические смутьяны не путались под ногами... Он и не вникал в их дела - подписывал приговоры, не глядя в спины тех героев Смуты, которых отправлял "в расход". В трагедии Великой Отечественной войны им не было места.

Оглядываясь на эту историю, современный исследователь не повторяет хрущевских заклинаний о "культе личности", - он говорит о неисправимости эпохи. О неисправимости жизни... И тут я с Экштутом совершенно согласен: "Проклятая жизнь"..."Проклятая природа человека"...

Или, как умирая, сказал любимец Сталина, великий летчик, Главный маршал авиации Александр Голованов, чудом избежавший после войны ареста и расстрела:

- Какая страшная жизнь... Надо быть готовыми ко всему. Преодолевая страх. Не мы первые, не мы последние...