"ЦК ВКП(б) может иногда ошибиться..."

Директор против партработника

Документы РГАСПИ позволяют посмотреть на эту историю не только как на один из последних конфликтов в Политбюро. Через призму судеб отдельных людей, через анализ выбранных ими стратегий поведения можно более детально исследовать технологии Большого террора.

Оба главных героя этой необычной истории - яркие типажи своего поколения и времени. Будущий "командарм советской индустрии" Весник родился в 1894 г. в Минске в семье купца первой гильдии. До революции учился в университете Лозанны на факультете естественных наук и на механическом факультете Петроградского политехнического института. В партию вступил в 1917 г., активно участвовал в революции и Гражданской войне. Оставаясь до 1925 г. на военной службе, он обращался в различные инстанции с просьбой "перейти на производство, на завод": "Я уже 13 лет в армии [...]. Достаточно отдал времени и крови войне [...]. Но в мирное время я теряю время, энергию и волю из-за того, что сижу на непроизводительном и чуждом деле, тогда как имею данные к работе производительной"³. С 1925 г. Яков Ильич работал в Амторге, был заместителем торгпреда в Швеции, главным инженером на нефтезаводе в Баку и проектировал станы в Магнитогорске. В 1931 г. приступил к главному делу своей жизни - строительству Криворожского комбината. Весник, как и другие директора больших заводов, был дружен с Орджоникидзе, мог докладывать о нуждах производства напрямую, имел широкую автономию по отношению к региональной власти. Образованный, со знанием трех иностранных языков, директор "Криворожстали" обладал амбициозным и независимым характером, пользовался репутацией сильного хозяйственника.

Жизненный путь Ефроима Яковлевича Левитина мало чем отличался от биографий тысяч партфункционеров. Он родился в 1900 г. в Смоленске в семье кустаря, окончил начальную школу и местное училище. После 1917 г. Левитин состоял в партии меньшевиков-интернационалистов, в РКП(б) вступил в 1919 г., работал по партийной линии в Брянском и Самарском регионах. В 1933 г. назначен секретарем Днепропетровского горкома партии, но уже в декабре 1934-го в ходе чистки партии был снят с этого поста "за зажим самокритики и отсутствие бдительности при подборе работников горкома", о чем написала газета "Правда"⁴. Пониженный до должности председателя одного из райисполкомов Днепропетровска, в сентябре 1935 г. он стал первым секретарем Криворожского горкома.

Яков Ильич Весник / Мендель Маркович Хатаевич, секретарь обкома Днепропетровской области

Прессинг Хатаевича

Итак, август 1936 г. В Москве и Сочи, где проводит свой длительный отпуск Сталин, активно готовятся к первому из трех Московских открытых процессов - по делу "объединенного троцкистско-зиновьевского центра".

За две недели до начала судилища в "Правде" появляются "сигналы" о разоблачениях на местах притаившихся "врагов". Появление в печати подобного материала, равно как и выбор самого объекта для критики, всегда определялись в ЦК. На этот раз таким объектом стала Днепропетровская область во главе с секретарем обкома М.М. Хатаевичем.

В первой заметке 6 августа сообщалось о разоблачениях троцкистов в апреле 1936 г. В вину обкому ставились не столько "либерализм" и "излишняя терпимость" к "врагам", сколько выбранная "тактика стыдливого молчания" об этих делах. 7 августа аналогичная информация появилась уже в передовице, усиливая и нагнетая эффект от ее прочтения.

Публикации вызвали переполох в Днепропетровске. 8 и 9 августа состоялись заседания бюро обкома и его партактива, где было принято постановление с признанием критики верной ⁵.

Но 19 августа, в день начала Московского процесса, в "Правде" появилась новая критическая статья. Помимо обвинений в адрес Хатаевича, отдельным объектом для критики стал Криворожский комбинат, его директор Весник и секретарь горкома Левитин. Двусмысленностей в этой статье не было. Весник обвинялся в "прямом пособничестве врагам" и превращении комбината в плацдарм для их работы, Левитин и Хатаевич - в покровительстве ему и излишнем "либерализме". Дело было в том, что Е.А. Дрейцер (1894-1936) - один из шестнадцати подсудимых Московского процесса - с декабря 1934 г. по июль 1935 г. работал там замдиректора.

На заседании Политбюро ЦК КП(б)У 20 августа обсуждались проекты двух постановлений. Первый касался Днепропетровской парторганизации и указывал на чрезвычайную "засоренность" области троцкистами, на покровительственное к ним отношение обкома и лично Хатаевича. Второй проект предусматривал исключение Весника из партии⁶. 21 августа подобное решение было продублировано и на заседании бюро Криворожского горкома⁷.

Находясь в полном замешательстве от происходящего, Хатаевич 20 августа пишет письмо Сталину и Ежову (см. док. N 1). Статья "Правды" от 19 августа стала сигналом к началу "охоты на врагов" с ее неизменными спутниками - сплетнями, амбициями и жаждой мщения. Именно в этом духе Левитин отправил письмо Хатаевичу, пересланное 28 августа Ежову и больше похожее на донос на Весника, о якобы созданной им на заводе нездоровой атмосфере (зажим "критики и самокритики", единоличное управление, взяточничество, отсутствие дисциплины и т.д.). При этом Левитин старается вывести это дело за рамки ведомственного конфликта и умело связывает его с Московским процессом.

23 августа постановления Днепропетровского обкома и Криворожского горкома были направлены Ежову для последующего утверждения в ЦК. В ответной телеграмме Ежов указал на возможное снятие Хатаевича с должности. Для разбора этого дела он предложил ему и одному из секретарей ЦК КП(б)У приехать в Москву 27 или 28 августа⁸.

Победа перед поражением

Обсуждение в Москве проходило непросто: Сталин столкнулся с определенным противодействием со стороны Орджоникидзе, который рьяно защищал директоров, призывая оценивать специалистов исключительно по деловым критериям, предупреждая о разрушении всех производственных связей, дезорганизации управления и падении производительности труда.

Орджоникидзе удалось отстоять и Весника. 31 августа Политбюро признало исключение директора из партии "грубой ошибкой" и отменило его. Вина за допущенные "перегибы" была возложена на горком, Левитин - снят с должности⁹. Пострадавший в очередном письме к Ежову пытался отвести от себя удар (см. док. N 2). Он пытался маневрировать и, подстраиваясь, каждый раз под новые обстоятельства, разоблачал сначала других, а потом и себя.

Постановления Политбюро в защиту директоров заводов и личные телеграммы Сталина некоторым из них¹⁰ создавали иллюзию неприкасаемости, воспринимались как своего рода "охранные грамоты". Но было ли это на самом деле так?

Уже 1 декабря 1936 г. Весник жаловался Сталину, что решение ЦК от 31 августа не выполняется (см. док. N 3). Вектор основной политики не изменился. Начатая в августе 1936 г. "охота на красных директоров" продолжалась. Решения Политбюро от 31 августа лишь отсрочили на какое-то время готовящиеся аресты.

В январе 1937 г. состоялся второй Московский процесс, который фактически стал судом над руководимым Орджоникидзе Наркоматом тяжелой промышленности. За процессом последовала кадровая чистка наркоматов, учреждений, заводов и предприятий. Под ударом оказался практически весь директорский корпус. Уже 9 июля 1937 г. был арестован Хатаевич, на следующий день Весник¹¹, в мае 1938 г. Левитин. Все они были расстреляны...

Публикуемые документы хранятся в РГАСПИ (Ф. 671 (Н.И. Ежов), 558) и публикуются по современным правилам орфографии с сохранением стилистических особенностей.

Публикацию подготовила кандидат исторических наук, главный специалист РГАСПИ Жанна Артамонова.

N 1. Письмо М.М. Хатаевича И.В. Сталину и Н.И. Ежову.

20 августа 1936 г.

Я виноват в серьезных ошибках, имевших место в моей работе как cекретаря обкома за последнюю пару лет.

Эти ошибки выразились в отсутствии должной настороженности, в недопустимой доверчивости к бывшим оппозиционерам, которые имели партбилеты, а на деле были двурушниками и предателями. Я подходил к ряду таких искусно маскировавшихся негодяев, с чисто деляческой точки зрения, с точки зрения использования их на том или другом участке работы. Я недооценивал всей бешеной злобы к партии и нашей революции, всех размеров падения и контрреволюционного перерождения троцкистско-зиновьевской сволочи, достаточно не ориентировал свою областную парторганизацию на обеспечение должной большевистской бдительности, настороженности и непримиримости к замаскировавшимся врагам из числа бывших оппозиционеров.

Поэтому я признал целиком правильной суровую критику этих ошибок в статьях "Правды" от 5 и 6 августа. Я не стал спорить против отдельных "запятых", против отдельных преувеличений и неправильностей, имевших место в этих статьях, ибо интересы дела требовали сосредоточения внимания нашей областной парторганизации на главном, на ошибках и промахах областного руководства. Везде на партийных собраниях эти ошибки были мной и другими членами бюро обкома вскрыты без малейшего замазывания и честно принимались все меры к тому, чтобы исключить всякую возможность возникновения подобных новых ошибок в дальнейшем.

После этого в "Правде" от 19 августа появилась еще одна статья, посвященная Днепропетровску. Эту статью иначе как погромной в отношении меня и нашей организации я назвать не могу. Она по-моему имела смысл только в случае, если предрешен вопрос о моем снятии с руководящей партработы после ее опубликования. Если же это не предполагается, то она только затрудняет мне и нашему обкому возможность выправления наших ошибок и общей обстановки в нашей областной организации, которая и до 19 августа вся бушевала и лихорадила. Она выбивает руль руководства из моих рук.

Неужели ошибки, допущенные мною, более глубоки и серьезны, чем аналогичные ошибки, имевшие место в Горьковской, Минской и других организациях. Ведь у меня на руководящих постах в партаппаратах этих презренных негодяев, двурушников не оказалось. Почему же Днепропетровск в большей степени, чем любая другая организация, выбран как объект для такой свирепой и длительной проработки.

Через каких-нибудь полгода исполняется 20 лет моего непрерывного пребывания на партработе. За эти годы я все время честно и не щадя своих сил проводил линию партии. Те организации, где я был на руководящих постах, никогда не были в числе отставших в деле выполнения всех политико-хозяйственных мероприятий, диктуемых партией. В Днепропетровской области за 3 1/2 моей работы сделано также немало. Ведь это не случайно наша область в текущем году имеет наилучший в СССР урожай зерновых и будет иметь наилучший урожай сахарной свеклы и ряда других технических культур. Не случайно также и то, что Днепропетровская область имеет наивысший удой молока на корову и идет в числе передовых областей по приросту животноводческого поголовья.

Наши промышленные предприятия и наши колхозы идут в числе тех, кто наилучше выполняет свои планы и обязательства перед своим государством.

И неужели вся эта проделанная работа перекрывается совершенными мной, хотя и серьезными, ошибками, в части допущения к работе в Облзу и еще где-то нескольких бывших троцкистов, которые оказались презренными предателями.

"Правда" в своей статье от 19 августа совершенно неправильно пишет о Криворожских делах. Секретарь горкома Левитин (который был утвержден в качестве такого ЦК КП(б)У и ЦК ВКП(б)) приехал туда только в октябре 1935 г. и не мог отвечать за Дрейцера, который к моменту его приезда уже оттуда уехал. Дрейцер приехал туда проверяться и по инициативе Левитина он был из партии тогда же исключен. Левитин проделал большую работу по очистке Криворожской организации от чужаков и двурушников при проверке и обмене партдокументов. С Весником (нач.[альник] Криворожстроя) он был в обостренных и холодных отношениях, именно потому, что был совершенно несогласен с той системой подхалимажа и зажима самокритики, которую Весник, несмотря на многие ему предупреждения со стороны обкома, все время проводил, прикрываясь единоначалием, полной своей независимостью от обкома в деле подбора кадров, поддержкой Наркомтяжпрома и т.д.

Все остальное, приведенное в статье "Правды" от 19 августа, также тенденциозно, заострено и преувеличено. Там пишется о фактах, имевших место год и полтора года тому назад, которые в свете разоблаченной контрреволюционно террористической физиономии всей этой троцкистско-зиновьевской своры выглядит, понятно, совершенно по-новому.

Я не хочу оправдываться. Я виноват. Но если ЦК считает меня еще способным к исправлению допущенных ошибок, то для пользы дела следует немножко остановить ред[акционную] коллегию "Правды", которая избрала Днепропетровск главным и почти единственным объектом для предметного обучения всех партийных организаций тому, как не следует покровительствовать врагам.

Я глубоко убежден, что случись точно такие же дела в любой другой организации, о них "Правда" писала бы много меньше.

Я виноват. Но нельзя же так бить, как "Правда" стегает меня.

Прошу ЦК либо убрать меня, либо осадить редколлегию "Правды".

С коммунистическим приветом, М. Хатаевич.
Резолюция Н.И. Ежова: "К приезду Хатаевича".
20.VIII.1936 г.
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 91. Л. 44-46.

N 2. Письмо Е.Я. Левитина Н.И. Ежову

[Позднее 31 августа - ранее 8 сентября 1936 г.]

Уважаемый Николай Иванович!

Не сумел, будучи у вас на совещании, дать некоторые существенные пояснения в связи с допущенными мною перегибами в деле Весника.

Хочу вкратце изложить их здесь.

Мы в горкоме совсем не предполагали и не намеревались сами решать вопрос о Веснике, тем более вопрос о пребывании его в партии. Каждый наш шаг - как это видно из трех наших информационных записок в обком - мы согласовывали с обкомом. Решение от 21 августа об исключении Весника из партии нами было принято по прямому указанию ЦК КП(б)У.

ЦК КП(б)У тотчас же после статей "Правды" от 6 и 7 августа послало в нашу область большую бригаду во главе с зав. ОРПО ЦК КП(б)У тов. Гавриленко.

Тов. Гавриленко и другие работники из этой бригады были и у нас в Кривом Рогу, сами знакомились на месте с обстановкой, сами информировали ЦК КП(б)У о всех наших делах, в особенности о Веснике. Так, что руководители ЦК КП(б)У, упрекая меня на заседании Политбюро 20/VIII в недопустимой медлительности в вопросе об исключении Весника из партии, опирались при этом, прежде всего, на информацию тов. ОРПО ЦК тов. Гавриленко.

Мы же до поры до времени, пока на нас не нажали за нашу робость и медлительность, даже не ставили вопроса и, во всяком случае, не пытались сами решать вопрос об исключении Весника из партии.

Дело это развертывалось таким образом:

8 августа мы высказали тов. Хатаевичу возникшие у нас подозрения в отношении Весника. Мы оговорились при этом: "Дальнейший ход следствия, проводимого органами НКВД, должен внести необходимую ясность и определенность в этот вопрос - или рассеет сомнения относительно самого Весника или подтвердит их".

15 августа, на общегородском собрании партийного актива, при голосовании резолюции настойчиво вносились предложения о выводе Весника из горкома.

В качестве председателя на собрании актива я отвел эти предложения.

В тот же день я официально поставил в известность обком об очень сильной тенденции к выводу Весника из состава горкома.

Я писал обкому: "Через пару дней тов. Весник, видимо, приедет в Кривой Рог по нашему вызову. На бюро горкома мы должны будем затребовать у тов. Весника объяснений по ряду вопросов. Видимо, при этом возникнет вопрос о выводе тов. Весника из состава бюро горкома.

Этот вопрос о выводе тов. Весника из состава бюро горкома уже был поднят снизу на общегородском собрании партактива. Настойчивые предложения включить в резолюцию актива пункт о выводе тов. Весника из бюро Горкома были бы наверняка приняты общегородским собранием партактива, если бы Весник был в то время в Кривом Рогу.

Вопрос этот, по моему предложению, был перенесен с актива на обсуждение бюро и пленума горкома после того, как они заслушают объяснения Весника с тем, чтобы вопрос решался обязательно в присутствии тов. Весника.

Считаю необходимым предварительно поставить в известность обком КП(б)У, что, возможно, в ближайшие дни Пленум горкома решит вопрос о выводе тов. Весника из состава бюро горкома.

Если у обкома КП(б)У есть свои, отличные от высказанных здесь соображения относительно вывода тов. Весника из состава бюро горкома, прошу срочно поставить меня в известность с тем, чтобы события нас не опередили".

Из обкома мне еще раз подтвердили прежнюю точку зрения обкома, что не следует в этом деле спешить, добавив при этом мнение тов. Серго о недопустимости перегибов в деле Весника.

19 августа мы заслушали объяснения Весника на закрытом заседании бюро горкома. Сам Весник признавал, что он допустил тягчайшие ошибки, что требование снизу партийной массы об исключении его - Весника - из партии он считает по существу правильным. Мы постановили вывести Весника из бюро и пленума горкома.

В тот же день, 19 августа, появилась в "Правде" статья, которая ставила вопрос о Веснике чрезвычайно резко, значительно резче, чем это сформулировано в нашем решении (мы не были источником информации "Правды" по этому вопросу).

20 августа на Политбюро ЦК КП(б)У, где обсуждалась статья "Правды" от 19/VIII, я получил указание немедленно решить вопрос об исключении Весника из партии.

Проект резолюции, рассматривавшийся и, по существу, принятый 20/VIII ЦК КП(б)У, был значительно резче, чем наше последующее решение от 21/VIII.

21/VIII - после заседания Политбюро ЦК КП(б)У, куда я был вызван, - мы вынесли решение об исключении Весника из партии. При этом мы не причисляли Весника к числу участников контрреволюционной организации, а обвиняли его в создании объективно особо благоприятных условий для работы Дрейцера и Московского террористического центра.

26 августа в органе ЦК КП(б)У "Коммунисте" было помещено сообщение, что Криворожский горком, на основе материалов, помещенных в "Коммунисте", исключил Весника из партии. Содержание и тон этой заметки в "Коммунисте" таков, что исключение из партии одобрялось, а не порицалось.

Тов. Ежов! Я не снимаю с себя вины за этот перегиб в отношении Весника, но я разделяю его с другими более старшими и более ответственными товарищами.

Кроме того, нельзя брать у нас дело Весника изолированно. Бригада ЦК КП(б)У, которая сидела у нас больше двух недель, подходила и ко многим другим более или менее аналогичным делам, как и к делу Весника.

Эта общая линия, проводившаяся у нас бригадой ЦК КП(б)У, также создавала обстановку, в которой могли произойти и произошли те или иные перегибы.

Тов. Шкирятов¹² говорил мне, что он внесет предложение о снятии меня с работы за перегиб в отношении Весника и Ильдрима.

Совершенно отбрасывая вопрос обо мне персонально (я приму любое решение ЦК обо мне как должное и заслуженное), мне кажется, что решение о снятии по этому поводу первого секретаря Криворожского горкома принесет общему делу не пользу, а вред.

Широким массам коммунистов и беспартийных, знающих о деле Весника из печати (Криворожский, Днепропетровской, Киевской и Московской) - трудно будет, как следует понять, почему обвиняемые полностью оправданы, а "обвинитель" так строго наказан.

Если, в интересах дела, требуется моя передвижка на другую работу, то это, по-моему, целесообразней - с точки зрения общепартийных интересов - сделать гораздо позже, через несколько месяцев.

С коммунистическим приветом,
секретарь Криворожского горкома КП(б)У
Левитин
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 91. Л. 76-79.

N 3. Письмо Я.И. Весника И.В. Сталину

1 декабря 1936 г.

Никогда не отнимал у Вас время не только личными вопросами, но даже и деловой инициативой (казалось в этих случаях, а вдруг чего-то не додумал и займу частицу такой дорогой всем нам Вашей энергии). А вот сейчас решился Вам написать по следующим причинам: 1. Не раз в работе приходилось мне туго, но я всегда напрягал до конца свои силы, волю, старался получше использовать наличные ресурсы и людей и выполнял порученное партией дело. И сейчас я весь поглощен задачами порученного боевого участка в Кривом Рогу. Но вот так тяжело не было никогда, ни в одной самой сложной обстановке; что-то необычное примешалось. 2. В моем деле, видимо, есть не только личная, но и общественная сторона. Мне кажется, что она очень сложна; если это так, то частично оправдывается, что я своим письмом занял Ваше время.

Последние 4 года мне очень трудно стало работать в Днепропетровщине. Эти годы меня там грубо выталкивали из политической жизни; каждое мелкое деловое разногласие раздувалось, возводилось на принципиальную высоту; создавалось представление о моем отрыве от парторганизации. Все мои усилия изменить это положение организованно и сознательно отталкивались областью. Люди, с которыми я срабатывался, отзывались, вновь приезжающие являются с установкой "свалить медведя" (Левитин так прямо и сказал на одном собрании). Я за все время работы, почти уже 4 года, знаю, что, как сделаю ошибку или даже просто в сердцах выругаюсь, все это будет раздуто и использовано, споткнусь в работе, получу удар по голове; никогда меня не поправят в области, не посоветуют. Подчеркнуто меня никуда не выбирают ни на советские, ни на партийные съезды. Все это страшно тяжело было все эти годы, ибо я ведь не спец, не чиновник, я дерусь за дело партии, я большевик, отсюда моя страстность в работе и подчас резкость. Если б я меньше увлекался порученным партией делом, его перспективами, меньше верил в людей, в товарищей, больше думал о себе, о взаимоотношениях, я, конечно, давно должен был бы уйти из Днепропетровщины; мне, кстати, такие предложения делались. Но я гнал от себя мысли, сейчас оформившиеся, думал, что наладятся отношения, хотелось довести дело до полезного результата, увидеть, как новый индустриальный центр дает социалистической стране ощутимые плоды, увидеть хотя бы 4 тыс. тонн чугуна и стали в день (а ведь будет через год это), увидеть, как новый очаг социалистической культуры крепнет. Ведь в этом я видел поручение партии, за это 5 лет дрался. Поднимала на работу постоянную большая оперативная помощь и подлинно большевистская поддержка нашего товарища Серго.

Вытекала ли ужасная, сводившая меня с ума, травля и дискредитация меня в августе только из допущенных ошибок, непроверенной информации, перегиба увлечения, понятного в этот момент, когда каждый из нас дрожал от гнева и ненависти к подлым грязным изменникам нашего дела. Нет, это не так, травля меня в августе была со стороны области надуманным, рассчитанным, использовавшим "удобный" момент продолжением четырехлетней до этого травли. Мне тяжело было оправдываться, когда сам я был полон чувства омерзения от того, что несколько месяцев рядом, в нашем коллективе, был враг, падший человек, фашист. Я сам увеличивал свою вину в своих глазах и в глазах окружающих, чтобы заострить внимательность, выкорчевать благодушие. Можно ли все же игнорировать при этом то, что после 5 месяцев пребывания на нашем заводе этого "бывшего" троцкиста, я его снял с работы в мае 1935 г., дав ему тогда характеристику, что не чувствуется в нем большевик, что он не загладил свою "старую" вину перед партией.

Люди же, меня обвинявшие, ведь сами были близоруки к троцкистам вплоть до августовского письма ЦК и за несколько дней до него выдавали им партбилеты. Мне кажется, именно чтобы загладить свои грехи, они и подняли крик вокруг меня, хладнокровно фабрикуя обвинения. Ведь что при этом наговорили в печати и вне ее? Прямо невозможно повторять. Только больной бред обывателя может додуматься до таких вещей. Разумеется, мы должны вытравить каленым железом врагов, но нельзя вместо этого допускать перегибы, как, например, сейчас, когда на заводах Днепропетровщины на каждую неполадку в производстве пытаются нацепить тягчайшие ярлыки. Такие шараханья в крайности, по-моему, вообще характеризуют начетчиков или карьеристов, а не революционеров (заставь его богу молиться, он лоб расшибет).

Проверка КПК и решение ЦК подняли опять волю к борьбе на порученном партией посту. Еще раз увидел, какие замечательные люди собраны Вами в нашем революционном штабе - их проницательность и вместе с тем чуткость меня прямо потрясли.

Прошла пара месяцев, втянулся в работу, на месте авторитет мой, кажется, и не пострадал, видимо, все дело прошло мимо меня, в него не хотелось никому верить и решение ЦК принесло облегчение, разряд. Но... в Днепропетровске не успокоились. Решение ЦК со скрипом спустили в массу, особенно же сейчас, после возвращения тов. Хатаевича из отпуска, опять дала себя чувствовать прежняя привычная линия, - на областной актив сразу меня одного не вызывают, на областном съезде демонстративно председательствует Левитин, на съезды союзный и республиканский меня опять подчеркнуто не выбирают, распускаются опять слухи, что я с активом не срабатываюсь; на мою жену даже сыпятся "милости", явно направленные к срыву ее авторитета в женском движении. Очевидно, область решила не отказаться от того, что проводилось в отношении меня 4 года. Сейчас же это особенно мне тяжело, когда в печати остался некоторый след обвинений и недомолвок и каждый акт уже привычного игнорирования меня областью, может связываться с делом, рассматривавшимся в ЦК.

Не раз задумывался я над тем, дала ли вся моя жизнь повод к кампании по политическому уничтожению меня, которая ведется почти 4 года областью. Я никогда не носился со своим прошлым. Вот, например, тов. Серго знает отдельные моменты моей работы - 11-я армия, потом металлургия, - а об остальной моей жизни, я уверен, ничего не знает, ибо от меня ничего не слыхал. Да я и сам забываю прошлое, ибо всегда поглощен задачами, динамикой нашей борьбы. [...]¹³

Так вот - дала ли моя жизнь и работа основание к той политической изоляции, которой я подвергаюсь вот 4 года. Правда, я сам чувствую, что у меня немало дефектов и в характере, и в работе. Но, видимо, дело не в этом. Мне кажется, что причина только в том, что я натолкнулся в Днепропетровщине на людей с больным самолюбием и самомнением.

А я был поглощен работой, за нее дрался без дипломатии и с резкостью иногда избыточной, не придавал такого значения отношениям, никогда не думал, что это может послужить причиной таких настойчивых и бесцеремонных нападок на меня. Ведь даже весь заводской коллектив рабочих, командный состав, мой зам чувствуют резко на себе отклик этого нехорошего отношения ко мне. Видимо, и некоторая моя самостоятельность и критичность имели отрицательное влияние на отношения; ведь т. Хатаевич недавно мне даже высказывал недовольство по поводу того, что моя жена не совсем стандартно высказывалась (речь шла о мыслях, высказанных ею ранее на Всесоюзном совещании). Ведь критичен я только в отношении практической работы и только потому, что всегда ищу наилучшего решения задачи, наилучшего использования средств для выполнения директивы партии, ЦК. В общем отношение ко мне области непартийное.

Чего я хочу? Мне только одного хотелось бы - вытравить в себе нынешнюю тяжесть; и раньше было нехорошо от таких отношений, а теперь совсем это невыносимо, когда ни о ком не должно быть недомолвок, лицо каждого партийца должно быть особо ясно, наши ряды должны быть особенно монолитны, дружны. Мне хотелось бы по-прежнему всему уйти в выполнение полученной очередной директивы партии, оформить в данный момент шире и крепче новый промышленный и культурный центр в Кривом Рогу, добиться, чтобы ежедневно надежно текли бы четыре-пять тысяч тонн чугуна, стали в социалистическую индустрию, в нашу оборону, видеть, как люди растут и крепнут вокруг этого нового социалистического завода. Вот и все, что хотелось бы. Откровенно говоря, еще хотелось бы принимать более активное участие во всей политической жизни партии, ибо я ведь не чиновник, а революционер; я часто мучительно думаю над вопросами кадров, нашей новой культуры, обороны, совхозов, цен, перспектив развития классовой борьбы в капиталистических странах и т.д. и т.п., т.е. над всем тем, что составляет сумму задач нашей партии, нашей революции.

Дефектов в себе я много чувствую, но я вполне твердо знаю только одно, что я заслуживаю Вашего доверия и что всякое поручение ЦК я буду выполнять, употребивши на это все свои силы до конца.

С коммунистическим приветом,
преданный Вам Я. Весник
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 717. Л. 75-79.

<sup>1. Из выступления члена бюро Криворожской парторганизации на IX пленуме Днепропетровского обкома 1 сентября 1936 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 4830. Л. 101.
2. Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе: конфликты в Политбюро в 30е годы. М., 1993. С. 61-65; Он же. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М., 2010. С. 272-275.
3. Письмо Весника в ЦК РКП(б) от 24 февраля 1925 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 100. Д. 54699. Л. 13-13об.
4. Правда. 1934. 14, 19, 20, 22 и 23 декабря.
5. Протокол заседания бюро Днепропетровского обкома от 14 августа 1936 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 121. Д. 4851. Л. 23, 25.
6. РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 91. Л. 48-53.
7. Там же. Л. 70-71.
8. Там же. Л. 74.
9. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 980. Л. 75.
10. 31 августа под защиту был взят Табаков - директор завода "Магнезит" (г. Сатка). По этому вопросу 31 августа также было принято постановление Политбюро. 25 декабря 1936 г. Сталин отправил телеграмму секретарю Пермского горкома Голышеву с требованием прекратить "преследование и травлю" директора завода N 19 И.И. Побережского. См.: Лейбович О.Л. Охота на красного директора. Пермь, 2017.
11. Жена Весника Евгения Эммануиловна была отправлена в ссылку в Казахстан, сын - будущий актер Евгений Весник (1923-2009) - помещен в детский дом.
12. Шкирятов М.Ф. (1883-1954) - в 1934-1939 гг. член КПК.
13. Текст опущен. Здесь Весник пишет о своем участии в Гражданской войне и работе в Концесскоме, Магнитострое.</sup>