Песня о буревестнике и дроне

Причащение

Когда в десятом классе мой учитель литературы (любимый учитель!) стал разбирать по программе тексты Максима Горького - от "Детства" до "Матери", - я их уже хорошо знал из детского слушанья, на которое не жалели времени старшие родственники. А то, что без Горького мне не прожить, понял уже в университете, на филфаке МГУ. Когда обязательную в первый год лингвистическую курсовую работу мне спасли метафоры в "Песне о Буревестнике"; когда испытал театральные потрясения от "Варваров", "Мещан" и, конечно, "На дне".

Любимейшей моей вещью стала "Жизнь Матвея Кожемякина". И только ко времени дипломной работы эта "Жизнь" безоговорочно уступила место другой. "Жизни Клима Самгина".

Исповедь

Я погрузился в "Самгина" как в волшебство. Не формулируя подтекстов, не заботясь об идейных входах и выходах, - просто упивался текстом, проникаясь загадочностью сплетенных в нем судеб. Это была магия...

Диплом как исповедь.

Я относил рукописные листы научному руководителю, знаменитому маяковсковеду (он заведовал кафедрой советской литературы), тот их быстро читал и утверждал без единой пометки. Одно замечание, впрочем, сделал: для дипломной концепции нужно было найти у Горького "птичьи фамилии", и Алексей Иванович Метченко из моего списка выбросил "Дронова", пояснив, что Дрон - не птица. Время рассудило заведующего кафедрой и нас с Горьким, когда ХХI веке дронами назвали беспилотные летательные аппараты...

Я отдавал утвержденные Метченко листы моей тетке Розе, а та несла на Мосфильм, недорогой машинистке.

Диплом мой рос стремительно...

На пятой сотне страниц я опомнился и поставил точку.

По факультету пошел слух, что мое дипломное сочинение по объему - диссертация. Мой научный руководитель слухи усилил, распределив меня в аспирантуру. Не рекомендовав, а именно распределив. И даже настояв на вторичной церемонии утверждения - чтобы отсеять возмутившихся конкурентов.

Меня распределили. Я даже успел сдать один экзамен. А потом документы вернули - как и другим однокашникам, не имевшим до университета опыта пролетарской работы. Это была утонченная реакция начальства на венгерское антисоветское восстание - шел 1956 год.

И я поставил толстенный том моей дипломной работы на дальнюю полку, чтобы более к "Самгину" не возвращаться никогда.

Через несколько лет я встретил Метченко на каком-то писательском собрании. Он меня узнал, пожал руку. Сказал, что следит за моими литературно-критическими публикациями и что всегда был во мне уверен.

- Но на вступительном экзамене в аспирантуру вы мне поставили по специальности "четверку"!

- Это за спецификаторство.

- Что-о?!

- Вместо того чтобы сконцентрироваться на горьковском соцреализме, вы пустились рассуждать о художественной специфике его текста. Это у нас называлось: "спецификаторство". За это, успокаивая других экзаменаторов, я и снизил вам один балл. Но это ничего не решало. Венгерское восстание возглавляли завсегдатаи Кружка Петефи. Известные антисоветчики. Вот в ЦК и решили избавиться от таких же у нас.

Горький продолжал мощно воздействовать на меня.

Прощание

Недавно появилась очередная книга о смерти Горького. "Документы, факты, версии". Авторы подробнейшим образом излагают стародавнюю версию, которую сами же называют клеветнической: что великий писатель был убит "врагами народа".

Но если, как они пишут, это неправда, зачем ее приращивать к жизнеописанию Горького?

Он умер на вершине официального признания. И окруженный любовью. Две женщины сидели у его постели до последних минут: многолетняя жена Екатерина Пешкова (никогда никаких порывов к разводу), свежая пассия Мария Будберг (которой посвящен роман о Самгине).

Они и проводили в небытие великого писателя, в жизни которого невыносимая горечь соседствовала с максимализмом веры в человека.