Мой маленький сын Юрий Юрьевич получил четверку по чтению: он не знал значение слова "кручина". Сын сделал предположение, что это метель или вьюга. Услышав его трактовку, я искренне поздравил мальчишку. Трактовка была вполне метафоричной и - я бы не побоялся этого слова - пушкинской. Во всяком случае я тут же вспомнил свою кручину, обуявшую меня несколько лет назад.
Юрий Лепский
Была зима, я жил в ту пору в гостевом домике в Михайловском, и состояние моей души, как принято писать в романах, оставляло желать лучшего. А тут еще на мою кручину наложилась кручина пушкинская - "сделалась метель", случилась вьюга, и я понял, что сидеть в гостевом домике в таких обстоятельствах я просто не могу. Перед тем, как выйти в кручину, я испросил разрешения у директора заповедника Георгия Николаевича Василевича провести некоторое время в одиночестве в доме поэта, когда все экскурсанты его покинут: хотелось побыть наедине со своими мыслями в кабинете Александра Сергеича при горящей на его столе свече. Георгий Николаевич выразил надежду, что я буду вести себя пристойно. Я обещал.
Походив изрядно по любимым уголкам усадьбы, запорошенный снежной вьюгой, я наконец поднялся по ступеням пушкинского дома, снял заснеженные ботинки в прихожей и в носках по скрипящим половицам проследовал в пушкинский кабинет.
Всё было, как я хотел: за окном разливался чернильно-сумеречный свет, на стекло бесшумно налипали снежинки кручины, на столе горела стеариновая свеча, пахло старыми половиками и исписанной бумагой. Сколько я простоял так - не ведаю. Попытался вспомнить какое-нибудь зимнее стихотворение Пушкина, ничего подходящего на ум не приходило, и вдруг откуда ни возьмись зазвучало:
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
Предполагаем жить, и глядь - как раз - умрём.
На свете счастья нет, но есть покой и воля...
От пронзившего меня неожиданного открытия я покрылся испариной, замер совершенно, безмолвно благодаря судьбу за эти мгновения счастливого одиночества, в которых секундно сошлось всё: кручина, метель, вьюга, свеча на столе, мудрые, разящие стихи Пушкина и мое понимание тщеты и ничтожности собственного бытия...
Я чувствовал себя исцеленным и стал собираться домой, в Москву, в привычный быт и к повседневным занятиям. Я мог себе позволить это, поскольку в мгновенье кручины Александр Сергеевич успел шепнуть мне что-то главное про меня и мою городскую жизнь: на свете счастье есть, но где покой и воля?
