23 ноября (11-го по старому стилю) 1800 года родился историк, публицист, переводчик, издатель, коллекционер Михаил Петрович Погодин, ставший прототипом Плюшкина из "Мертвых душ".
Вся великая литература круто замешана на невидимых миру слезах прототипов. Вот, например, гоголевский Плюшкин. Точильный камень для остроумия литературных критиков, школьных учителей и простых обывателей, которые, чуть что, кричат: "Не будь Плюшкиным, поделись!" Странная, гротескная, зловещая фигура из "Мертвых душ" - помещик-дворянин в драном отрепье, похожий на старую ключницу. Утопает в залежах хлама, который сам же отовсюду натащил. Жадный и жалкий. Отвратителен - сил нет. Запоминается - намертво.
Но что-то слишком личное чувствуется в этом портрете. Даже если не знать, что прототипом Плюшкина стал давний и близкий знакомый Николая Васильевича Гоголя - профессор МГУ, известный историк, публицист, писатель и издатель Михаил Петрович Погодин.
Страсть коллекционера
В честь прототипа названа улица в Москве, и никакие переименования Погодинской не коснулись. Он был "ровесником девятнадцатого века" (родился в 1800 году, умер в 1875м). В течение пяти десятилетий в его доме недалеко от Новодевичьего монастыря собирался весь цвет отечественной словесности. Кто только здесь ни читал своих опусов, ни вел жарких споров - Аксаков, Чаадаев, Пушкин, Лермонтов, Вяземский, Баратынский, Фет, Тютчев, Веневитинов, Островский, Аполлон Григорьев... И Гоголь, конечно же.
После своего возвращения из-за границы Николай Васильевич гостил у Погодина месяцами на правах близкого друга, почти что члена семьи. Здесь он работал над "Тарасом Бульбой", "Портретом", "Римом", первым томом "Мертвых душ". Сюда к нему приезжали сестры, здесь он принимал знакомых...
Можно только предполагать, чем раздражало постояльца "несерьезное" увлечение профессора и издателя литературных альманахов, - Погодин был азартнейшим коллекционером. За долгие годы он собрал огромное "Древлехранилище" из предметов русской старины - некоторые датированы XII веком! В его семнадцати "отделах" были сотни икон, лубочные картинки, посуда, оружие, "вислые печати", образки, крестики, около 2000 монет и медалей, 800 старопечатных книг. А еще грамоты и судебные акты допетровских времен, "кормчие книги", жития святых, летописи, лично написанные труды и черновики знаменитых российских ученых, полководцев и даже императоров вплоть до Петра I. Плюс масса всяких обрывков, фрагментов, черепков, осколков и прочих мелочей...
Последние Погодин доставал "по случаю", отчаянно торгуясь, привозил из дальних поездок по России, покупал с аукциона у разорившихся хозяев, находил на блошиных рынках и бог знает где. "Реликвии" громоздились в погодинском доме на столах, в шкафах, по стеллажам и полкам. Они еле уместились в трех комнатах, составлявших парадную анфиладу и рабочий кабинет хозяина!
У Гоголя в "Мертвых душах" - явная и злая пародия на эту коллекцию. Цитата: "Он (Плюшкин. - Авт.) ходил еще каждый день по улицам своей деревни... и все, что ни попадалось ему: старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок, - все тащил к себе и складывал в ту кучу, которую Чичиков заметил в углу комнаты... случилось проезжавшему офицеру потерять шпору, шпора эта мигом отправилась в известную кучу: если баба... позабывала ведро - он утаскивал и ведро".
Древлехранилище для потомков
Погодин владел просторным деревянным особняком в духе классицизма и усадьбой - тенистый сад, дорожки, постройки. В их числе дошедшая до наших дней изба в русском стиле (сам дом сгорел в 1941 году после налета фашистской авиации на Москву). Хозяйство было вполне благополучное. Но вокруг себя лично владелец разводил потрясающий беспорядок. "Он был иногда мелочен в скупости... - вспоминал современник Погодина публицист Н.В. Берг. - Если нужно было написать несколько строк к приятелю, он, постоянно обложенный бумагами, бумажками, которые валялись на всех столах и стульях его кабинета, никак не шел и не брал первую, которая на него взглядывала, а искал чего-то невозможного на полу, под стульями, в корзинках со всяким сором, где лежали груды старых конвертов, брошенных записок, по-видимому, никуда не годных и ни к чему не нужных, - но они были нужны хозяину: от них отрывался клочок, уголочек, на нем писались два-три слова к приятелю".
Доморощенные психологи могут, конечно, поискать, откуда у маститого ученого появились такие привычки. Вспомнить его "детские травмы" - он был сыном отпущенного на волю и не слишком богатого крепостного домоправителя графа Строганова. В 1812 году при нашествии Наполеона их дом сгорел в пожаре Москвы, семейство вынуждено было уехать в Суздаль... Но положа руку на сердце - никому не ведомо, почему люди вдруг подобно сорокам или белкам начинают страдать "силлогоманией", она же синдром... кого? Правильно, Плюшкина. Тащат "в гнездо" любой мусор и не в силах с ним расстаться. Загадка человеческой натуры...
Впрочем, сам Погодин истинную ценность своей коллекции осознавал прекрасно. "У нас не понимают еще, что такое памятник... - писал он в одной из статей. - Бугор земли, оторванный лоскуток пергамента, обветшалая стена, заржавевший крестик, чуть видный образ - бывают часто драгоценными памятниками, кои беречь должно аки зеницу ока".
Свое Древлехранилище Погодин сначала собирал сам, позже привлек к делу доверенных лиц. Это он открыл для российской литературы и издал Псковскую первую летопись и труды публициста XVIII века Ивана Посошкова, выпустил "Русский исторический альбом" с автографами знаменитых ученых и исторических персон и многое другое, не менее ценное. Коллекция тоже разрасталась, и ее специально приезжали посмотреть знатоки и любители истории - вплоть до великих князей и царствующих особ. А в 1852 году это собрание древностей за 150 рублей серебром (огромную сумму!) выкупил император Николай I.
Сокровищ хватило всем: и Императорской Публичной библиотеке (впоследствии Библиотеке им. Ленина, ныне РГБ), и Эрмитажу, и Московскому Кремлю, и Оружейной палате, и Патриаршей ризнице, и Русскому музею. В РГБ до сих пор хранится 2000 раритетных книг, которые в 1878 году библиотеке передала в дар вдова Погодина Софья Ивановна. Собственно, с них и берут начало самые ценные фонды главной библиотеки страны.
Но вернемся к взаимоотношениям автора и прототипа.
Один в доме
Узнав себя в Плюшкине (да и вся Москва узнала его), Погодин обижаться не стал. В усадьбе на Девичьем Поле Гоголя по-прежнему принимали радушно и со всем возможным пиететом к его таланту. Причем гостеприимство в характере Погодина парадоксальным образом сочеталось с его же мелочностью и "адской скупостью" на гонорары за публикации. А скопидомство - с широтой души. В погодинском доме были традицией не только литературные вечера "по подписке" (то есть с платой за вход, как на спектакль в театре). Когда в летний Николин день в честь Гоголя устраивали пышный именинный обед персон на 50-60, "со счетом не приставали: были деньги - Гоголь сейчас платил, а нет - ждали", вспоминал позже сын Погодина Дмитрий.
Его мемуары "Пребывание Гоголя в доме моего отца" - вообще любопытнейший документ: на великого писателя Дмитрий смотрит в буквальном смысле снизу вверх, глазами маленького ребенка. И подмечает, казалось бы, мелочи: как нервно и трудно Гоголь пишет что-то бисерным почерком на мелких клочках бумаги. Как бормочет, перечитывая, рвет эти листки и бросает обрывки на пол, а потом зовет детей (которых "очень любил и позволял резвиться и шалить сколько угодно"), просит клочки подобрать и "раскладывать по указанию".
"Мне кажется, известность утомляла его", - пишет Погодин-младший. После чтения собравшейся публике своих "глубоко продуманных и прочувствованных... очерков" Гоголь обычно был без сил - "незаметно куда-то скрывался или сидел, опустив голову... Общество в день именин расходилось часов в одиннадцать вечера, и Н.В. успокаивался, сознавая, что он рассчитался со своими знакомыми на целый год".
Вот с Погодиным "рассчитаться" за все добро не получалось. Чем дальше, тем больше Гоголь чувствовал себя обязанным другу. Погодин ждал, что Гоголь будет публиковать свои новые творения исключительно в "Москвитянине". Но писатель не разделял взгляды старого друга-славянофила, не испытывал почтения перед государством как "благодетелем" и не считал идеальной формулу "Самодержавие. Православие. Народность". Тяготел скорее уж к противоположному и резко враждебному к Погодину "лагерю" - к Белинскому и его "Отечественным запискам"...
Последняя капля
Раздражение прорвалось, когда в №11 своего альманаха за 1843 год Погодин без разрешения Гоголя опубликовал литографию П.С. Зенькова с портрета писателя работы А.А. Иванова. На портрете Гоголь был изображен, по мнению оригинала, "неряхой в халате, с длинными взъерошенными волосами и усами". А главное - писатель не хотел, чтобы портрет автора публика увидела раньше, чем его главную книгу.
Свое негодование литератор выплеснул не только в письмах друзьям (Языкову, Шевыреву и др.), но и в книге "Выбранные места из переписки с друзьями". Упрекнул Погодина в "неряшестве", с которым он "высказывает себя" перед читателем, прошелся по его взглядам и морали, сказал о "подкупном патриотизме"... Довершил дело длинной уничижительной дарственной надписью на экземпляре книги: "Неопрятному и растрепанному душой Погодину... наносящему на всяком шагу оскорбления другим... близоруким и грубым аршином меряющему людей..."
Русская интеллигенция всегда ссорится многословно и запальчиво. Погодина упреки глубоко потрясли. Из дома на Девичьем Поле в конце 1848 года Гоголь съехал. В своей резкости, насколько известно, раскаивался и даже хотел написать хвалебную статью "О достоинстве сочинений и литературных трудов Погодина" - чтобы и принципами не поступиться, и обиду сгладить. Но руки не дошли.
Здоровье его ухудшалось, душевное состояние тоже. Умер Гоголь в феврале 1852 года в доме графов Толстых на Никитском бульваре. До последних минут за ним ухаживала Елизавета Фоминична Вагнер. Теща Погодина...
Читайте нас в Telegram
Новости о прошлом и репортажи о настоящем