Коммуналка

"В тесноте и обиде..."

Революционное решение квартирного вопроса началось с "реквизиции квартир богатых для облегчения нужды бедных". В 1919 году Наркомздрав определил санитарную норму жилой площади на человека - 18 квадратных аршин (9,1 кв. м). Все "излишки" подлежали изъятию и распределению среди трудящихся. Начался "жилищный передел", из-за которого слово "дом" на долгие годы заменилось неслыханными доселе "жилплощадью" и "квадратными метрами".

Как ни пытались "буржуи" уберечь свой жизненный уклад, "самоуплотняясь" - то есть прописывая к себе родственников и друзей, соседства с пролетариатом избежать не удалось. Поэтесса Ирина Одоевцева, приехавшая летом 1921 года в Москву, на Басманную, с ужасом писала: "...в квартире из шести комнат двадцать один жилец - всех возрастов и всех полов - живут в тесноте и обиде"¹.

Голод и поборы военного коммунизма, жажда наживы эпохи нэпа, индустриализация и принудительная коллективизация гнали огромные людские потоки в крупные города. После мытарств по инстанциям приезжие оседали в коммунальных квартирах.

Санитарные нормы к 1930 году были снижены до 5,5 кв. м в Москве, 3,5 - в Челябинске, 3,4 - в Красноярске, а в Донбассе и вовсе до 2,2!²

Острый жилищный кризис воплотился в частушке 1920-х годов:

Эх, привольно мы живем -

Как в гробах покойники:

Мы с женой в комоде спим,

Теща в рукомойнике.

Семьи ютились в монастырских кельях, конюшнях, подвалах, чуланах, бесконечно делили анфилады комнат фанерными перегородками. Зощенко не преувеличивал, когда поселил своего героя в барской ванной комнате. "Одно только неудобно, - сетовал "счастливчик", - по вечерам коммунальные жильцы лезут в ванную мыться. На это время всей семьей приходится в коридор подаваться"³. "Новая жилищная политика" 1921-1926 годов ослабила контроль за распределением и потому слегка изменила социальный состав "уплотнителей": жилье можно было снять за деньги, а за большие - даже с "излишками". Но в конце 1927 года Постановлением Совнаркома "нувориши" были вышвырнуты из национализированных домов, и все вернулось на круги своя.

Думается, профессору Преображенскому из "Собачьего сердца", избежавшему уплотнения в начале 1920-х, в годы первой пятилетки все же пришлось потесниться.

"Народ очень уж нервный..."

Коммунальный быт 1920-х годов стал лейтмотивом творчества Аверченко, Зощенко, Булгакова, Ильфа и Петрова, Хармса... Писатель М.Л. Слонимский утверждал, что Зощенко свой особый язык почерпнул в коммунальной квартире Дома искусств, и "так впитал в себя этот язык, что никаким другим писать уже не мог"⁴. "Воронья слободка" И. Ильфа и Е. Петрова стала синонимом коммунальной квартиры. Кстати, в качестве той самой "квартиры номер три, в которой обитал Лоханкин", Петров обессмертил свою московскую коммуналку в Кропоткинском переулке⁵. Ну а не живи чета Булгаковых с 16 соседями в квартире N 50 на Большой Садовой, 10, мировая литература не узнала бы ни "нехорошей", ни "Зойкиной" квартиры.

Вчерашние крестьяне и аристократы, прислуга и домовладельцы, интеллигенты, пролетарии и "ответственные работники" учились мирно сосуществовать, готовить на общей кухне, мыться в общей ванне, если таковая имелась, и, наконец, пользоваться общей уборной. В иной квартире число жильцов могло достигать сотни, в среднем - 25-50 человек. В обиход незамедлительно вошло выражение "поссориться, как домашние хозяйки на коммунальной кухне". Ничтожный повод мог спровоцировать всеквартирный скандал. "Народ очень уж нервный, - диагностировал Михаил Зощенко. - Расстраивается по мелким пустякам. Горячится. Оно, конечно, после гражданской войны нервы, говорят, у народа завсегда расшатываются"⁶.

Правда, отношения между соседями регулировались "Правилами внутреннего распорядка в домах и квартирах" и квартуполномоченным, который избирался жильцами и отвечал за соблюдение этих правил, за оплату счетов да и в целом приглядывал за соседями. Но "Правила" помогали мало - как и Примирительно-конфликтные комиссии по жилищным делам, появившиеся в 1927 году.

Поэт Давид Самойлов точно подметил: "Коммунальная квартира двадцатых годов была необычным полем для страстей, часто низменных, ареной трагедии, почвой для развращения и преступления... Насилие, которое было главным методом революции, сказалось и здесь в насильственном создании коллектива. Лишь на следующем этапе, после нэпа, она начала образовываться в среду"⁷.

К концу 1920-х стало ясно, что, в отличие от нэпа, коммуналка - действительно "всерьез и надолго".

Военное поколение коммуналок

К началу 1930-х годов в старом фонде практически не осталось "отдельных" квартир, а те, что строились, были исключительной привилегией новой советской элиты - партийной верхушки, стахановцев, выдающихся деятелей культуры. Жители коммунальной квартиры стали привыкать к вынужденному добрососедству. Как подметила Е.С. Вентцель, "живя так долго вместе и рядом, нельзя оставаться чужими... Между соседями возникает своеобразная родственность, отнюдь не любовная, скорее сварливая, но все же родственность. Они ссорятся, оскорбляют друг друга, срывают один на другом свою нервную злобу - и все же они семья. Заболеешь - соседи купят что надо, принесут, чайник согреют"⁸.

О том же вспоминал историк Ю.Л. Бессмертный: "Хотя отношения между разными жильцами квартиры бывали неровными, в лихую годину все приходили друг другу на помощь. Это случалось не только тогда, когда кто-то заболевал. Сочувствие явственно ощущалось и в страшные дни арестов 37-38 годов. Репрессии коснулись тогда пяти из семи семей, живших в нашей квартире"⁹. Нередкими, впрочем, были и другие примеры - когда соседи доносами пытались улучшить собственные жилищные условия.

Подрастали дети коммуналок - первое поколение, которое воспринимало коллективное бытие как нечто само собой разумеющееся. Эти дети росли со сверстниками под присмотром соседей, гостили в соседских комнатах и уже не испытывали душевных мук от невозможности уединения, как их родители. Для них была нормой тесная комната с отгороженной фанерой или занавеской родительской "спальней", с продуктами, вывешенными из окна в авоське; кухня, тесно заставленная столиками с примусами; понедельная уборка мест общего пользования; часто незапертая общая дверь; длинный список жильцов с указанием, кому сколько раз звонить; чья-то няня или домработница, спящая в общем коридоре, заставленном вязанками дров, шкафами, велосипедами и тазами; лампочки и счетчики над дверью каждой комнаты и общий телефон.

"Все жили вровень, скромно так: система коридорная,

На тридцать восемь комнаток всего одна уборная",

- пел выросший в коммуналке "на Первой Мещанской в конце" Владимир Высоцкий.

Все это было жизненным пространством подавляющего большинства городских детей. Они вырастали, обзаводились семьями и переезжали в новую коммуналку.

А завтра была война... И, как утверждает фронтовик Самойлов, "понятие о неминуемости совместной жизни, о взаимопомощи", "о приспособляемости и контактности" очень помогало "детям коммуналок" на фронте.

Ностальгия по добрососедству

Великая Отечественная привела к новому витку "уплотнений". За годы войны и немецкой оккупации страна лишилась около 70 млн кв. м жилплощади. Эвакуированные подселялись в густонаселенные коммунальные квартиры, а вернувшись домой, обнаруживали свои комнаты занятыми новыми владельцами. Эта участь постигла даже фронтовиков, несмотря на то что жилплощадь закреплялась за ними по закону. Целым семьям приходилось годами жить в землянках и бараках - даже к началу 1952 года в бараках проживали 3 млн 758 тысяч человек, и комната в коммуналке в этих условиях была везением¹⁰.

Постепенно страна отстраивалась, огромные коммуналки сменялись небольшими двух-трехкомнатными, а после - невиданной роскошью - "экономичными благоустроенными квартирами для заселения одной семьей". Медленно, трудно - но уходившие, казалось, в небытие "вороньи слободки" стали вспоминаться с теплотой и любовью. Злая сатира сменилась лирикой о "золотом соседстве":

В нашенской квартире коммунальной

Кухонька была исповедальней,

И оркестром всех кастрюлек сводным,

И судом, воистину народным,

- ностальгировал Евгений Евтушенко в 1983 году. Тогда же вышла на экраны элегическая комедия "Покровские ворота", навсегда окутавшая коммунальный быт флером романтики, а "исход москвичей из своих ульев в личные гнезда" - светлой грустью по утерянному добрососедству, взаимовыручке, участию...

Даниил Гранин писал: "Музеи городов должны, наверное, сохранять квартиры не только великих людей, но и просто людей. Мне хотелось, чтобы сохранилась и коммунальная квартира трудных тридцатых и сороковых годов..."¹¹ Даниил Александрович был бы доволен: сегодня музеи коммуналки есть в Санкт-Петербурге, Москве, Подольске, Иванове, Коломне, Краснокамске...

Хоромы Галины Польских

Из зала спросили, какая у советской звезды квартира. У Гали [Галина Польских] была двенадцатиметровая комната в коммуналке, где они жили вчетвером: Галя, ее муж, дочка и Галина мама. А Гале обещали дать к Новому году комнату 20 метров. И она выдала мечту за действительность и сказала:

- Двадцать пять квадратных метров!

Переводчица не знала, что такое "квадратные метры", и перевела:

- Двадцать пять комнат.

В зале возмущенно загудели. Наши эмигранты - потому что поняли, что француженка неправильно перевела, а французы - потому что удивились. Какой-то господин крикнул, что он разочаровался в социализме: таких апартаментов даже у французских звезд нет...

Г. Данелия "Безбилетный пассажир".

---

^{1. Одоевцева И. На брегах Невы. На брегах Сены. М. 2016. С. 370.}

^{2. Орлов И.Б. Советское жилищное хозяйство в 1920-1930 гг.: между классовой линией и самоокупаемостью.// Современные проблемы сервиса и туризма. Т. 8. 2014. N 2. С. 81.}

^{3. Зощенко М. Кризис. //Избранное. М. 1978. С. 120.}

^{4. Чуковский К.И. Дневник. 1901-1969. Т. 2. 1930-1969. М., 2003. С. 6.}

^{5. Ардов В. Этюды к портретам. М., 1983. С. 88.}

^{6. Зощенко. М. Нервные люди.// Избранное. М. 1960. С. 14.}

^{7. Самойлов Д. Памятные записки // Знамя. 1990. N 9. С. 155-156.}

^{8. И. Грекова. Вдовий пароход // М, 1998. С. 209.}

^{9. Бессмертный Ю.Л. 22 июня 1941 года. Из дневниковых записей // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1994. С. 232-239.}

^{10. Советская жизнь. 1945-1953/ Сост. Е.Ю. Зубкова. М., 2003. С. 178.}

^{11. Гранин Д. Эта странная жизнь. М. 1975. С. 59.}