Расцвет и крах "карточных академиков"

Академики игры

Историк Н.Д. Чечулин отмечал, что в правление Екатерины II "вместе с роскошью усилилась до страшных размеров карточная игра; о развитии ее в столицах есть упоминания еще раньше; в провинции же она была прежде известна гораздо менее и составляла принадлежность лишь общества более богатых и образованных людей; но, начиная с конца 80-х годов, дворяне почти только и делают, что сидят за картами, и мужчины, и женщины, и старые, и молодые; садятся играть с утра, зимою еще при свечах, и играют до ночи, вставая лишь пить и есть... составлялись компании обыграть кого-нибудь наверняка; поддерживать себя карточною игрой нисколько не считалось предосудительным"².

Бытописатель М.И. Пыляев на основании воспоминаний и частных архивов составил подробный очерк об играх, знаменитых картежниках и шулерах XVIII-XIX вв. Он упоминал и о той самой московской "картежной академии". При описании шулерских сообществ Пыляев использовал такие слова, как "профессор карточной пестрой магии", "академия игры"³. Так что ироничные "академические" титулования были в ходу для обозначения завзятых игроков-шулеров - задолго до романа Германа Гессе "Игра в бисер" с его "магистрами игры".

Азартные карточные игры тогда находились под запретом, и уж тем более преследовалось мошенничество в игре. Это напрямую следовало как из нескольких указов Екатерины II, так и из "Устава благочиния" (1782). Правда, высочайшие указания мало кого останавливали: "На практике азартная игра не влекла за собой наказания, если она не сопровождалась какими-либо противозаконными действиями и была лишь развлечением, не переходящим рамки семьи или дружеского круга"⁴. Кроме того, слишком уж тонка была грань между дозволенной игрой "на интерес" и недозволенной - на деньги либо имущество (когда ставки мало-помалу доходили до умопомрачительных размеров).

Последствия праздничной драки

В весенний Николин день, 9 мая 1795 г., во время традиционного гуляния москвичей в Сокольниках, подрались подпоручик Афанасий Волжин и коллежский асессор Павел Иевлев. При разбирательстве выяснилось, что оба состояли в шулерской "академии". Они не поделили добычу, один вроде бы надул другого, вот Иевлев и побил Волжина. Начавшееся следствие обнаружило многих иных, подобных им "академиков".

Московский житель, знаменитый историк и археограф Н.Н. Бантыш-Каменский 23 мая 1795 г. писал князю А.Б. Куракину в его саратовское поместье: "У нас сильной идет о картежных академиках перебор. Ежедневно привозят их к Измайлову. Действие сие в моих глазах; ибо наместник возле меня живет. Есть и дамы... Basta!" Названный тут наместником М.М. Измайлов - московский главнокомандующий и губернатор. 14 июня Бантыш-Каменский сообщал Куракину: "Академики картежные, видя крепкой за собою присмотр, многие по деревням скрылись"⁵, то есть разъехались по своим поместьям. Некоторых, впрочем, покарали. Занимавшийся этим делом Измайлов извещал императрицу о ходе следствия. 4 июня она направила ему указание:

"Михайло Михайлович.

Не видя из представления вашего о карточных игроках, коих вы по делам Волжина и Шетиловича допрашивали, кто они таковы и чьи те домы, где были сборища для карточной игры, я желаю, чтоб вы доставили мне об них, не исключая ни одного, имянной список"⁶.

На житье в уездные города

Покуда следствие еще шло и московское общество только о том и судачило, императрице пришлось разбираться с иным скандальным происшествием в Москве, которое тоже касалось карт. 7 июля Екатерина писала московскому главнокомандующему Измайлову, что жена отставного гвардии поручика Петра Михнева подала ей прошение, жалуясь на мужа, который проиграл в карты до 60 тысяч рублей некоей "соединенной компании" (то есть шайке шулеров). Екатерина предлагала Измайлову расследовать это дело и затем уведомить ее, "из кого состоит та соединенная компания"⁷. Как видим, тем летом императрице не давали покоя скандалы с шулерами-картежниками.

Мнение о том, что шулерство в России стало профессиональным занятием лишь в начале XIX в.⁸, следует скорректировать: и прежде, в конце XVIII в., то и дело появлялись такие вот "академии" и "компании".

Окончательное решение о наказании "академиков" Екатерина приняла 7 августа 1795 г.: "Находящихся в Москве коллежских асессоров Павла Иевлева и Дмитрия Малимонова, секунд-майора Роштейна, подпоручика Афанасия Волжина и секретаря Луку Попова, которые, как по произведенному следствию оказалось, не взирая на законную строгость, с какою запрещены в империи нашей всякие азартные и разорительные игры, не только продолжали таковые игры, но при оных употребляли все средства хитрости и обмана для вовлечения других в пагубные свои сети, повелеваем, как людей провождающих праздную и развратную жизнь и совершенно вредных обществу, удалить из столицы нашей, отправя их на житье в уездные города "Вологодской и Вятской губерний", с тем, чтоб городничие тех городов имели за поведением их наблюдение, внеся притом имена их в публичные ведомости, дабы всяк от обмана их остерегался". Императрица далее просила Измайлова подтвердить "всем тем, кои в представленном от вас списке поименованы, дабы они от упражнения в разорительных играх всемерно воздержались под страхом нашего гнева и неизбежного взыскания по законам". Отобранные же у Волжина ценные бумаги на 159 тысяч рублей и различные драгоценности, "яко стяжание, неправедным образом снисканное и ему непринадлежащее", велено было передать на благотворительность⁹.

Наказание Екатерина II определила самолично, без правильно организованного суда - по-матерински, так сказать. Российские самодержцы и позднее, до середины XIX в., лично распоряжались о высылке и надзоре, если в действиях или помышлениях кого-либо из дворян усматривали нечто предосудительное. Наказания были выборочными и очень зависели от умонастроения монарха в тот или иной момент.

Отголоски шумного московского дела доносились до тульского поместья, где жил литератор и ученый А.Т. Болотов. В феврале и марте 1796 г. он занес в свой дневник слух о том, что "играют по-прежнему, и не столько в Москве, сколько в самом Петербурге". Потом исправил: нет, в Москве с этим "величайшая строгость"; наконец, упомянул о ложной, как оказалось, молве, "что в мае выйдет манифест, и все сосланные игроки будто будут прощены"¹⁰.

Хворый секунд-майор

Двое из пяти наказанных "академиков" попали на Вятку. Их предводитель, секунд-майор Леонтий Роштейн угодил в Нолинск, а драчун, коллежский асессор Павел Иевлев - в Котельнич. Значительная часть бумаг выявленного архивного дела - это краткие, стандартно составленные доклады нолинского и котельничского городничих на имя вятского губернатора С.Н. Зиновьева, посылавшиеся в начале каждого месяца: мол, за истекший период поднадзорный вел себя прилично.

Ссыльный Роштейн, по крайней мере, пару раз отпрашивался в Вятку, чтобы показаться врачу. Губернатор получал его прошение, и Роштейну позволяли посетить "господина доктора Пфеллера" в центральном городе края¹¹. Вятская врачебная управа была создана как раз тогда - в июне 1797 г. Пфеллер (который подписывался так: "Акушер Филип Пфелер") был там главным¹².

В ноябре 1796 г. Екатерина II умерла, и на престол вступил Павел I. Новый император, склоняясь на просьбы жены Роштейна, позволил тому вернуться из ссылки. Разве что в обеих столицах жительствовать провинившемуся было строго запрещено. Случилось это не сразу, а лишь летом 1798 г.¹³

Бесчинствующий асессор

Вятский губернатор регулярно получал из Котельнича рапорты о благопристойном поведении другого ссыльного "академика" - Иевлева. Однако до губернатора стали доходить слухи, "что означенный Иевлев при развратности своей в пьянстве ходит по городу один, чинит разные неблагопристойности и угрозы живущим согражданам, выезжая в селении, имея при себе орудие, и производит непозволительные деянии..."¹⁴.

Котельничский городничий был вынужден объясниться. Да, все так и было: Иевлев днями напролет торчал в питейном доме и даже вместе со своими крепостными избил там целовальника (управляющего), пьяный бродил по городу, задирая жителей, и разъезжал по окрестным деревням, а приставленный к нему солдат не мог или не хотел препятствовать бесчинствам. И еще одна неприятность: Иевлев часто писал некие бумаги и рассылал их по почте. Тогда городничий сообщил в котельничскую почтовую экспедицию "о непринимании от него никаковых без сведения моего комвертов, дабы он по развращенности своей не мог учинить наглого поступка и сочинить непозволенной и вздорной какой бумаги, и чрез то не только мне, но и главному начал[ь]-ству не нанес бы какового либо нарекания".

Если верить объяснительной городничего, почтовый экспедитор принял от Иевлева очередную порцию посланий и явился с ними прямиком к городничему! Одно письмо было адресовано губернатору, другое - губернскому прокурору. "По получении их, дабы не навлечь как вашему превосходительству, так равно и господину губернскому прокурору из тех посылаемых им бумаг отягощения, решилса оные распечатать и узнать содержание их, заслуживают ли оные какового либо внимания ко отсылке, куда следовали, и нашед во оных не тол[ь]ко чинимую ложь и клевету, к справедливости невероподобную, но ниже (то есть "и не". - Авт.) похожие, чтоб [они] могли писаны быть с [з]дравым смыслом или разсудком, кроме лишившегося по развратности своей и пьянства всякого чувства, а потому и не имел бы я надобности в доставлении оных, яко не дельных, утруждать начал[ь]-ство"¹⁵.

Игроки и ревизор

Залетевший в уездный городок столичный пижон... А еще - городничий, почтмейстер, вскрытые чужие письма... Ну, да - "Ревизор"! Впрочем, у Гоголя была также комедия "Игроки". А вот намеки городничего, будто поднадзорный мог писать свои сумасбродные послания к высокопоставленным особам, только будучи не в своем уме, - это даже и не гоголевщина, а чаадаевщина какая-то.

Документы вятского архива рисуют выразительные картинки уездной жизни: скучноватый быт, пришибленность местных жителей, трудности с получением квалифицированной медицинской помощи. На таковом блеклом фоне выходки драчливого коллежского асессора (чин VIII класса "Табели о рангах", приравненный к майорскому) прямо-таки блистали.

Считается, что Павел I, начиная свое правление, стал отпускать из тюрем и ссылок тех, кто был наказан Екатериной II, но вот на картежных "академиков" и прочих мошенников его милости не распространялись. Впрочем, хворому и смирному Роштейну вернуться позволили, а буйный Иевлев так и остался в вятской ссылке.

^{1. ЦГАКО. Ф. 582. Оп. 2 з. Д. 396. Благодарю за помощь выявившего эти документы сотрудника архива М.В. Меланина и заместителя директора архива Е.И. Пакину.}

^{2. Чечулин Н. Русское провинциальное общество во второй половине XVIII века. СПб., 1889. С. 90-91.}

^{3. Пыляев М.И. Старое житье. СПб., 1897. С. 24-25, 42, 46, 48.}

^{4. Шевцов В.В. Карточная игра в России (конец XVI - начало XX в.): История игры и история общества. Томск, 2005. С. 56.}

^{5. Русский архив. 1876. N 12. С. 409, 410.}

^{6. Русский архив. 1872. N 5. Стлб. 869.}

^{7. Там же. Стлб. 870-871.}

^{8. Шевцов В.В. Указ. соч. С. 58-59.}

^{9. Русский архив. 1872. N 5. Стлб. 872-873.}

^{10. Болотов А.Т. Памятник претекших времян, или Краткие исторические записки о бывших произшествиях и носившихся в народе слухах. М., 1875. Ч. 1. С. 30, 72, 95.}

^{11. ЦГАКО. Ф. 582. Оп. 2 з. Д. 396. Л. 2, 11-12, 30, 35, 36.}

^{12. ЦГАКО. Ф. 583. Оп. 17. Д. 1020. Л. 1.}

^{13. ЦГАКО. Ф. 582. Оп. 2 з. Д. 396. Л. 37-37 об.}

^{14. Там же. Л. 45 об.}

^{15. Там же. Л. 40-41 об.}