Суровые стансы Давида Самойлова

В 1990 году умер автор строк "сороковые - роковые, свинцовые, пороховые". Умер как солдат, 23 февраля, в День Советской Армии, после выступления, посвященного 100-летию со дня рождения Бориса Пастернака. Сцена была его полем последней битвы. Давид Самойлов, размышляя, говорил о стихах и читал стихи, свои и чужие...

В том же году у меня вышла первая книжка. Тогда не было компьютеров. Стихи печатал на пишущей машинке и складывал в папочку "Дело №", купленную в канцтоварах. В тот год чуть выше шнурков-завязочек я написал: "Суровые стансы". Название своей второй книги.

Она выйдет только через пятнадцать лет, а название я взял из стихотворения "Стансы" Давида Самойлова.

• Начнем с подражанья. И это
• Неплохо, когда образец -
• Судьба коренного поэта,
• Принявшего славный венец.
• Терновый, а может лавровый -
• Не в этом, пожалуй что, суть.
• Пойдем за старухой суровой,
• Открывшей торжественный путь.
• И сами, почти уже старцы,
• За нею на путь становясь,
• Напишем суровые стансы
• Совсем безо всяких прикрас.

Две последние строчки я так часто повторял про себя, цитировал в компаниях, что самому порой уже казалось, что они - мои.

Любимым стихотворением Давида Самойлова было "Все разрешено", которое я помню до сих пор наизусть. Беспримерно мужественное, беспощадно искреннее.

• Вот и все. Смежили очи гении.
• И когда померкли небеса,
• Словно в опустевшем помещении
• Стали слышны наши голоса.
• Тянем, тянем слово залежалое,
• Говорим и вяло и темно.
• Как нас чествуют и как нас жалуют!
• Нету их. И все разрешено.

Давид Самойлов сам был учителем нескольких поколений стихотворцев, которые приходили в литературу в 70-80-е годы прошлого века.

Давид Самойлов (слева). Фронтовое фото.

Прошло немного больше ста лет со дня рождения кумира, новые поколения не знают, кто такой Давид Самойлов. И при этом пишут стихи.

Потому я не сразу поверил глазам, получив письмо от литераторов из Пскова: они просили сделать "ролик" со стихотворением поэта-фронтовика. Готовили сайт к юбилею Победы. Я недолго думал, что прочесть...

• Они шумели буйным лесом,
• В них были вера и доверье.
• А их повыбило железом,
• И леса нет - одни деревья.
• И вроде день у нас погожий,
• И вроде ветер тянет к лету...
• Аукаемся мы с Сережей,
• Но леса нет, и эха нету.

Сережа - это, наверное, поэт Сергей Наровчатов.

Погибших друзей-поэтов, сокурсников по МИФЛИ (Московскому институту философии, литературы и истории) было куда больше. В разы.

• Я зарастаю памятью,
• Как лесом зарастает пустошь.
• И птицы-память по утрам поют,
• И ветер-память по ночам гудит,
• Деревья-память целый день лепечут.
• И там, в пернатой памяти моей,
• Все сказки начинаются с "однажды".
• И в этом однократность бытия
• И однократность утоленья жажды.
• Но в памяти такая скрыта мощь,
• Что возвращает образы и множит...
• Шумит, не умолкая, память-дождь,
• И память-снег летит и пасть не может.

Давид Самойлов стремился к ясному смыслу, но - такому, который по-пушкински не отрицал парадокса.

Тему войны он не эксплуатировал. Не "монетизировал", как говорят сегодня циничные потомки, хотя имел право говорить и в рифму, и - без. Потому что воевал. Потому что имел ранения и награды. Но Давид Самойлов совестился, как настоящий фронтовик, использовать свое право. И первую книгу издал поздно - аж в 38 лет. Через тринадцать лет после войны.

Он понимал войну как трагедию, о которой лучше молчать, чтоб не оскорблять чувства живых и память павших. "Как нас чествуют и как нас жалуют!" - так мог сказать только честный и совестливый человек, пока другие митинговали, наслаждаясь всенародным вниманием. Пусть даже и заслуженным.

Николай Бут.

Сын гармонии, Давид Самойлов обладал пушкинским чувством меры. А еще его отличала от прочих мягкая ирония - свойство независимого ума.

• Мне выпало счастье быть русским поэтом.
• Мне выпала честь прикасаться к победам.
• Мне выпало горе родиться в двадцатом,
• В проклятом году и в столетье проклятом.
• Мне выпало все. И при этом я выпал,
• Как пьяный из фуры, в походе великом.
• Как валенок мерзлый, валяюсь в кювете.
• Добро на Руси ничего не имети.

Давид Самойлов любил с виду "обычные слова" "как неизведанные страны", которые приобретали новые значения и выходили за пределы любого толкового словаря. Так вышли за пределы жанра и "свинцово-порохового" времени суровые стансы.