Александр Орлов. "Встреча Чумы с Холерой"

Холере времена покорны

"Меня поняли, поняли, что я есмь... но ты еще непроницаема. Самые опытные врачи, самые, так сказать, гении медицины, не могут утвердительно сказать, что ты есть. Меня узнали... но о тебе еще спорят... Хотя нас породили одни и те же разгневанные небеса, но ты - загадка, да и загадка-то премудреная; скажи, пожалуй, что такое ты, Холера?" - говорит Чума в сочинении А.А. Орлова "Встреча чумы с холерой". Книжка эта увидела свет в холерную эпидемию 1830 г.¹ Почти двести лет назад ситуация весьма напоминала нынешнюю: лучшие умы человечества тоже ломают голову над природой вируса, породившего пандемию.

Графоман и холера

Отечественное литературоведение невысоко оценивало Орлова, полагая, что А.С. Пушкин и В.Г. Белинский использовали этого графомана для сведения счетов с Ф.В. Булгариным. Однако его фигура привлекала их в связи со становлением "массовой литературы", с появлением читателя из народа. "Кстати о черни, - писал Н.В. Гоголь в 1831 г. Пушкину, - знаете ли, что вряд ли кто умеет лучше с нею изъясняться как наш общий друг Александр Анфимович Орлов"². Человек, умеющий говорить с обывателем на его языке и писать понятные ему "предохранительные афишки", оказался нужен московским властям, столкнувшимся с эпидемией холеры. Уже 7 октября 1830 г. они разрешили опубликовать "Встречу". Повесть "с невероятной быстротой распространилась по Москве и понравилась особенно простому народу", выдержав второе издание³.

Орлов был родом из духовного сословия, воспитывался дедом и бабкой. Последняя "в изобилии" снабжала мальчика сведениями "о ведьмах, о водяниках, о лесовиках, о дворовых". Дед-священник пытался развить у внука фантазию. Детскую привычку "видеть в каждой рощице нимф и дриад" у пылкого юноши не вытравило обучение в духовной семинарии и в московском университете (который Орлов не окончил)⁴. Живость его воображения способствовала интересным поворотам сюжетов, разнообразным замыслам повестей и романов, которые ради заработка начал писать Орлов и которые приобрели популярность в полуграмотной среде.

Как предотвратить панику

Холера - бич XIX века. В начале столетия эта давняя обитательница долины Ганга вырвалась за пределы Индии и победно шествовала по миру, дойдя в 1830 г. до России. Эпидемии 1848, 1872, 1892 гг. показывают, что противохолерные средства искали долго, и болезнь оставалась угрозой мирового масштаба.

Первое же столкновение с ней вышло особенно тяжелым. Азиатскую гостью поначалу приняли за чуму. Пушкин признавал, что в 1830 г. в его воображении "холера относилась к чуме, как элегия к дифирамбу". Возбудителя болезни и фекально-оральный механизм заражения обнаружили не сразу. Только в 1910 г. микробиолог Н.Ф. Гамалея заявит: "Холерный сфинкс... разгадан".

Сам по себе вибрион холеры оказался безвредным, но выделяемый им токсин вызывал видимые симптомы заболевания: диарею, рвоту, обезвоживание организма, судороги и цианоз (синюшная окраска кожи и слизистых). Его жертвами в первую эпидемию стали брат царя Константин Павлович, командующий действующей армией И.И. Дибич и многие другие высокопоставленные лица, но уязвимыми, в основном, оказались социально незащищенные слои общества.

Популяризация знаний о холере начиналась в условиях ее быстрого распространения и высокой смертности. Коллективное ощущение угрозы приводило к тревоге и панике, рождало нелепые слухи об отравителях, сметало карантины, вызывая, как тогда писали, "печальные сцены" - вплоть до холерных бунтов. Врачи не могли помочь "благонамеренному начальству" разъяснительной работой с встревоженными народными массами.

Первым объяснением случившегося стало признание холеры Божьей карой за грехи. Орлов включает в повесть морализаторский компонент. Испорченную развратом природу человека он объявляет "матерью" холеры, а "нравственное развращение людей" - магнитом, влекущим ее. Однако пафос повести заключался в другом. "Медицина со всеми своими порошками, - сообщал автор от лица Холеры, - для меня не ужасна еще, ибо я еще не открыта, но опасно для меня необыкновенное попечение правительства с его предосторожностями". С учетом успеха повести у читателя из простонародья важно выяснить, какими же способами автор старался донести информацию о благих намерениях властей до деморализованного и потерявшего ориентиры обывателя.

В жанре видений

Писатель решил использовать широко известный в России жанр видений. Во второй половине XVII в. выросло число сообщений о людях, встречавших при измененных состояниях сознания (во "сне тонком") Богородицу или просто некоего "светлого мужа". Те были опечалены нарушением православными христианских заповедей и велели предупредить их о грядущем наказании. В число Божьих кар, как правило, входили моровые поветрия. В некоторых случаях (например, в "Сказании о древней иконе Успения Богородицы в селе Верх-Язвинском Соликамского уезда") эпидемическая тема получала дополнительное развитие: визионеру, устрашения ради, демонстрировали персонификации страшного мора.

В своей повести Орлов развивает это направление. У него главные персонажи - Чума и Холера: две женщины "вида чудовищного и величины необыкновенной" имели одинаковые змеиные головы и зияющие "на все стороны" "всепожирающие гортани". Различало же их наличие у Холеры "смертоносного взора" и тысячи крыл, а у Чумы - тысячи ног. Чудовища вступали в диалог. Сначала вещала Чума, как бы передавая Холере эстафетную палочку: "Страшна моя гортань, и я пожираю без пощады род человеческий, и я в сей самой столице лет за шестьдесят перед тобой истребила тысячи, но меня поняли...". Затем Холера приоткрывала "свою природу": "Я есть самое гнилое существо, или лучше сказать, самая гниль, самая нечистота, эссенция всего смрадного, тлетворного, ядовитого...". Откровения великанш случайно услышали два путешественника. Чтобы подчеркнуть мощь и силу болезнетворных духов, писатель своих героев Кручинина и Скудоумова сделал не москвичами, а жалкими провинциалами - чухломскими жителями, которым наскучило жить в своих деревушках и они, не придумав ничего лучшего, в то страшное время решили посетить Белокаменную.

Зараза с даром речи

Зарисовка Орлова, можно сказать, являлась репликой из упомянутого "Сказания", о видении земледельца Родиона 22 мая 1685 г. В лесу он узрел "к нему идущих изуверов страшных" и описал их следующим образом: "двоя возрастом великие и власами длинные, один черн вельми, а другой - огнеобразен..."⁵ Персонажи московской повести попали в схожие обстоятельства: "Лишь только стали они подвигаться к Москве, как лошади стали становиться на дыбы, тревожиться и пугаться... порасмотревши внимательнее, увидели они неслыханное и невиданное чудо, а именно двух необыкновенных женщин".

В 1685 г. земледелец рискнул спросить у чудищ: "Откуда они и какие они люди и куда грядут?" Те только "звероподобно рыкнуша", а на вопросы ответил появившийся "светлообразный человек в белой одежде", объяснив изумленному простецу, что первая из встреченных им "есть немочь черная", вторая же - "огневица лютая".

Скудоумов с Кручининым задавались подобными вопросами. Автор повести удалил лишь "светлообразного" посредника между людьми и монстрами, наделив Чуму и Холеру даром слова. Пара этих монстров позволяла провести образное сравнение двух недугов (и тем самым различить их, что поначалу оказалось трудно даже Пушкину), а также рассказать о симптомах нового заболевания через сопоставление их с более понятными людям того времени признаками чумы. Орлов напоминает, что последняя "прилипчива и живет прикосновением", а переносят ее "сами люди из страны в страну". Поэтому "уже за тысячи верст" готовили препоны для нее. К тому же медицина "изострила" против нее кое-какие орудия. В отличие от более знакомой тысяченогой чумной напасти, холеру писатель наделил летучей природой - ее переносили "ветреные крылья".

Параллели в лубке и фольклоре

Русский лубок знал персонажей (даже парных), подобных Чуме и Холере. Это известный сюжет "Баба-яга едет с крокодилом драться". На народных картинках имелись еще Медуза (или Мелюзина) - чудовище с женской головой, рыбьим туловищем, заканчивающимся змеиным хвостом, и Гарпия - чудище с человеческим лицом, но с воловьими рогами, ослиными ушами, львиной гривой, крыльями летучей мыши, двумя хвостами, нижняя часть тела которого была покрыта чешуею, а в верхней имелись "две титки, похожие на женские"⁶. Явно не с красавцами сражались и излюбленные герои народных картинок: Бова Королевич с богатырем Полканом, Еруслан Лазаревич - со Змеем, Аника-воин - со Смертью. Прием удвоения (как в лубке) Орлов использует по-другому: его персонажи - не антагонисты друг другу. Образ Чумы играет роль фона, а главное внимание уделяется Холере. Ее образу Орлов придал черты агонизирующего холерного больного: "впалые глаза, мертвенно-багровый вид, судорожные движения". Болезнь у него изъясняется кратко и выразительно: "Свойство мое есть судороги, корча, рвота, понос"; "Я есмь чад, смертоносный угар, который входя в человека, сотрясает всю его нервную систему".

В пятитомной энциклопедии "Славянские древности" указано, что чаще всего народ представлял холеру именно в женском образе⁷. Вряд ли начало этому положила повесть Орлова (при всей ее популярности). Просто литератор Орлов попал в унисон с народной традицией, хрестоматийным примером которой может служить наречение олицетворенных лихорадок дочерьми Ирода.

Собирательный образ холеры народным воображением рисовался в виде огромной женщины с распущенными волосами и в белой одежде. Она размахивала над головой красным или черным платком, летала по воздуху, ходила по воде, разъезжала в телеге, а ее вой да крик и прикосновение к человеку предвещали тому гибель. Как и у Орлова, болезнь обычно бывала безобразной: имела один глаз, одно ухо, во рту два зуба и два языка, нос с тремя ноздрями и раздвоенные копыта. Ближе всего к созданному им образу - такой, в котором холера представала высокой, худой страшной женщиной в белом, с синим или желтым лицом, с большими глазами. Не всегда она была одинокой: ее делали сестрой чумы, наделяли дочерьми. Огромные размеры оставались отличительной чертой даже зооморфных образов холеры. Олицетворения болезни, созданные воображением народа и писательской фантазией, во многом перекликались.

Кругом Скудоумовы

Чудовищным женским фигурам в повести противопоставлены персонажи с говорящими фамилиями Кручинин и Скудоумов. Смельчак Кручинин доминирует, в том числе в социальном положении. Он человек военный, не пасующий перед опасностями и, по определению Орлова, "вожатай" осторожного и боязливого Скудоумова. Приятели глупостью и нелепостью своих поступков напоминают фольклорный тандем - Фому и Ерему: они неправильно выбрали время для визита в Первопрестольную, а затем, увидев, что все бегут из Москвы, решились-таки ехать туда. Скудоумов "поворотился было назад", но Кручинин настоял: "Вороти в Москву...".

Учтивость светского Скудоумова помогла получить от Холеры разрешение ступать туда безбоязненно. Но разве здравомыслящий человек верит болезни, которая уже "напугала и старого и малого, и бедного и богатого, и сильного и слабого"? Скудоумов не собирался полагаться на ее "ласки", однако уступил своему спутнику. Его фамилию автор сделал нарицательной для всех, кто, по его мнению, неправильно вел себя в условиях эпидемии: скудоумовы у него - и богачи, "уплетшиеся" в деревню, и неумолимые кредиторы, и паникеры-обыватели, которые вели себя как неразумные дети и восклицали: "Ой, боюсь! Не посадили бы в колымагу", "Не надобно холеры!". "Не хотим лекарей!"

По большому счету, читательская аудитория, на которую рассчитана книга, и была представлена такими скудоумовыми. Чтобы их ободрить, Орлов вводит в повествование сцену драки двух пьяных. Они между собой повздорили и один закричал: "Я холера!". Другой парировал: "А я доктор!" - и так сильно ударил собутыльника, что тот упал. Затем назидательно произнес: "Вот видишь: и доктор может побеждать холеру".

Этот эпизод, который автор окрестил странным анекдотом - кульминация повести. Странно, что пьяницы выступают глашатаями истины. Однако получилось доходчиво: присвоившему себе имя доктора принадлежит последняя "ударная реплика". Смысл ее - мы тысячекрылой холере еще покажем! Вернее, доктора покажут.

• _{1. Орлов А.А. Встреча чумы с холерой, или Внезапное уничтожение замыслов человеческих: Московская повесть. М., 1830. С. 4-5.}
• _{2. Переписка Н.В. Гоголя. М., 1988. Т. 1. С. 137-138.}
• _{3. Шляпкин И.А. Из неизданных бумаг А.С. Пушкина. СПб., 1901. С. 154.}
• _{4. Смирнов А.С. Уроженцы и деятели Владимирской губернии, получившие известность на различных поприщах общественной пользы (материалы для биобиблиографического словаря). Владимир, 1910. Вып. 4. С. 72.}
• _{5. Порфирьев И. Древняя икона Успенья Пресвятой Богородицы в селе Верх-Язьвинском // Пермские епархиальные ведомости. 1888. N 48. Отд. неоф. С. 173.}
• _{6. Ровинский Д. Русские народные картинки. СПб., 1881. Кн. 1: Сказки и забавные листы. С. 482, 483.}
• _{7. Белова О.В. Холера // Славянские древности. М., 2011. Т. 5. С. 451-452.}