В конце девяностых годов я поступил на работу в одну очень популярную и очень солидную газету, главным редактором которой был замечательный человек. До назначения редактором он работал в отделе пропаганды и агитации ЦК КПСС и многому там научился. Но пришли "лихие девяностые", смахнули со стола истории ЦК КПСС, и он ощутил себя в кресле главного редактора как-то неуютно, словно в долю секунды переместившись из своего кабинета - крепости в какой-нибудь стеклянный ньюз-рум. Волна демократических свобод его явно озадачивала, тяготила, а, возможно, и пугала.
Тут-то я и попался ему, вчерашний корреспондент либеральной "Комсомолки", решивший писать о политике в его газете.
- Значит! - с нажимом сказал редактор. - Все эти твои заметки - слону дробина, давай-ка, сделай интервью с Президентом.
Секунду поразмыслив о том, какому такому слону дробина мои заметки, я поинтересовался: договариваться с администрацией Президента будете вы? В ответ редактор поглядел на меня мудрым утомленным взглядом, давая таковым понять, что все эти мои президенты, слоны и дробины - ничто по сравнению с теми задачами, которые он решает здесь, в своём кабинете.
Дважды глядеть на меня утомленным взглядом было не нужно. Я удалился, понимая, что Потапов решил дать мне представление, в какого высочайшего уровня газету я попал.
В тот же день я позвонил двум своим знакомым: Паше Вощанову, с которым мы вместе работали в "Комсомолке" и который в ту пору был пресс-секретарем Президента Ельцина; и Виктору Илюшину, с которым мы учились в нижнетагильской школе номер пять и который в начале девяностых работал первым помощником Президента.
Да и с самим Борисом Николаевичем мы уже встречались...
Тогда я, корреспондент "Комсомолки", вернулся из командировки в Нижний Тагил, где бушевали экологические митинги, требовавшие закрыть металлургический комбинат, десятилетия покрывавший город слоем копоти и химической отравы. По "вертушке" из редакции позвонил Ельцину. Борис Николаевич, снятый с должности первого секретаря МГК КПСС, пребывал тогда в опале, в кресле министра Госстроя. Он взял трубку, я рассказал ему о своей командировке, он живо заинтересовался, пригласил к себе.
Вечером того же дня я был у него на улице Чехова (теперь это Малая Дмитровка). Говорили о митингах, о протестных настроениях людей, о партийной номенклатуре, об их привилегиях. Между прочим, я сказал ему: странное дело, Борис Николаевич, вот партийные руководители Нижнего Тагила обложили себя спецпайками и спецквартирами, спецмашинами и спецмагазинами, но спецвоздуха они себе так и не придумали, дышат этим дымом вместе со всеми, значит, должны быть заинтересованы в решении проблемы.
Ельцину пассаж о спецвоздухе понравился. Он посмеялся и записал себе на листочек...
Аудиенция мне была назначена во вторник, в одиннадцать часов. О чем я своевременно доложил редактору солидной газеты. Выслушав, тот отечески похлопал меня по плечу: дескать, ну-ну, легковерный ты мой! Но когда пришло время ехать в Белый дом (в начале девяностых кабинет Президента России находился там), редактор ни на шутку разволновался, потребовал заказать пропуск и ему тоже, попросил распечатать вопросы интервью, уложил их в красную кожаную папку, поправил галстук и двинулся к машине.
В Белом доме нас уже ждал вежливый и интеллигентный Павел Вощанов. Борис Николаевич принимает шведскую делегацию, - сказал он, - следующие - вы.
Редактор хмыкнул, давая понять, что пока сам Ельцин не появится пред его очи, он ни за что не поверит своему счастию.
Счастие не заставило себя долго ждать. В огромной своей приемной, заполненной людьми, Борис Николаевич, простившись со шведами, подошел к нам, узнал меня, протянул руку, познакомился с окаменевшим редактором и жестом пригласил в кабинет.
Вчетвером (Ельцин, редактор, Вощанов и ваш покорный слуга) мы уселись за журнальный столик, я успел задать два вопроса, и вдруг ощутил под столом отчетливое давление на мой левый ботинок.
В этом вполне собакевическом нажатии слышалось знакомое уже:
- Значит!
Значит, я замолчал. Редактор же, очнувшись наконец, раскрыл свою красную кожаную папку с вопросами и принялся ЧИТАТЬ очередной.
Ничто не дрогнуло в лице Бориса Николаевича, вероятно, он видел и не такое. Зато брови Паши Вощанова поползли вверх, он растерянно взглянул на меня. Я слегка пожал плечами: дескать, а что я могу? В какой-то момент неловкость от читки вопросов пересилила все, и я вежливо попросил у Бориса Николаевича отлучиться на некоторое время, чтобы забрать в приемной из портфеля заранее приготовленную для автографа книгу Президента "Интервью на заданную тему". Ельцин кивнул. Я с облегчением вышел.
После окончания этого мучительного интервью Борис Николаевич сделал надпись на книжке : "С приятностью встречи... Ельцин". Вручил мне её и, покосившись на папку с вопросами, лежащую на столе, тихо спросил: что, "спецвоздух"? Я кивнул. Ну, держитесь, - сказал он.
... Я держался еще несколько лет, потом ушел из очень солидной газеты. Но редактору благодарен и по сей день за то задание. Все-таки удалось выдохнуть из себя спецвоздух номенклатуры.
