Арсеньев-путешественник, Арсеньев-ученый, Арсеньев-писатель знаком нам лучше, чем Арсеньев-человек.
Арсеньев и его проводник Сунцай Геонка на премьере фильма во владивостокском кинотеатре "Уссури".
Объясняется это главным образом характером самого Арсеньева - человека, что называется, застегнутого на все пуговицы. Он не считал нужным откровенничать с посторонними, на что-то жаловаться, не был склонен к публичным исповедям; человек-айсберг, "вещь в себе". Возможно, так проявлялось военное воспитание, но скорее - характер. О драмах его жизни мы знаем, как правило, со слов других: история развода и второго брака, непростые отношения с сыном, зверское убийство в 1919 году бандитами родителей, сестер и брата, доносы завистников...
И на снимках, и в своих книгах Арсеньев кажется строгим, порой даже сухим. Бесстрастный отчет о пройденных верстах, латинские термины... Вдруг прорвется, как подземный ключ, лирик: "Тайга облагораживает душу... Вот покаяние, вот исповедь" - но тут же рассказчик словно спохватится, вспомнив, что он не поэт на прогулке, а командир отряда солдат. Вновь педантичное описание маршрута, вновь латынь...
Это был аскет, для которого на первом месте - работа: успеть сделать как можно больше, остальное неважно. Арсеньев и отдых кажутся понятиями несовместимыми, праздных людей он не терпел. Писал в памятке сыну (и себе самому, конечно): "Работай или умри - это девиз природы. Если ты перестанешь работать, то умрешь умственно, нравственно и физически"...
Порой облик Арсеньева кажется даже слишком правильным, медально-бронзовым. Тем более ценны немногочисленные и порой неожиданные свидетельства о чертах его характера, склонностях, человеческих слабостях. Они оживляют его образ, приближают Арсеньева к нам.
Оказывается, он играл на гитаре, любил петь: "Выхожу один я на дорогу", "Славное море - священный Байкал", "Разве можно, братцы, море вынуть и измерить, разве можно, братцы, красным девкам верить"... При этом не гусарствовал, к алкоголю относился сдержанно, за дамами не волочился. Первая жена Анна Кадашевич вспоминала жизнь молодого офицера в Польше, еще до перевода на Дальний Восток: "Любил сидеть дома и работать или читать; гостей терпел, так надо было... Офицерскую среду не выносил: вино, сплетни, адюльтеры, "кто следующая", чинопочитание, базарные сплетни".
А как вам такой штрих к портрету? На левой руке у Арсеньева была татуировка: "Нюра. 1896 г.". Или: когда волосы начали редеть, он зачесывал их так, чтобы прикрыть лысину...
Только благодаря режиссеру Александру Литвинову и оператору Павлу Мершину, приехавшим в 1928 году на Дальний Восток и снявшим документальные ленты "По дебрям Уссурийского края" и "Лесные люди", мы знаем, как Арсеньев смеялся. В "Лесных людях" есть кадры: Арсеньев и его проводник Сунцай Геонка идут во владивостокский кинотеатр "Уссури" смотреть литвиновское кино. Сунцай, узнав себя на экране, не сдерживает громких возгласов. Арсеньев, сидящий рядом, широко улыбается и от души смеется, успокаивая взволнованного удэгейца...
А ведь в эти годы Арсеньеву было худо. Он болел, страдал от непонимания, ощущал одиночество, писал: "Пора умирать"... Из немой и в то же время говорящей ленты Литвинова видно: Арсеньев был человеком не только интеллекта и воли, но и большого сердца.
