По отцу Вяземский происходил из высшей русской аристократии - Рюриковичей, а по материнской линии он ирландец. Вяземский - вельможа, крупный чиновник, который несколько лет, по сути, руководил финансами Российской империи и позволял себе манкировать придворными церемониями. Одно время - цензор, при этом человек свободолюбивый. Поэт, написавший деловых бумаг, статей и отчетов, пожалуй, больше, чем стихотворений. (О яркой судьбе П.А. Вяземского "Родина" писала в июле этого года в материале "Он взял бы Пушкина в разведку". - Ред.)
Человек-парадокс
Мирный человек, но в 1812 г. - офицер, под которым на Бородинском поле убита одна лошадь и ранена другая. Он русский патриот, но без перехлестов и "фанфаронад наших" (его выражение). Муза Вяземского у поэта К.Н. Батюшкова вызывала ассоциации с "живой и остроумной девчонкой", сам же автор долгое время страдал тяжелой депрессией. Близкий друг молодого Пушкина, намного переживший и его, и свою популярность, Вяземский тихо скончался в курортном Баден-Бадене на 87-м году жизни "от старческой слабости". О Вяземском-поэте литературоведы публикуют книги, а историки защищают диссертации о нем, как о представителе просвещенной бюрократии. Здравомыслие и самоирония, присущие этому умному и наблюдательному человеку, делают его незаменимым собеседником и для нас.
Он много путешествовал, поэтому интересно взглянуть его глазами на тогдашнюю жизнь в России и за границей.
"Член всех крушений"
Историк Н.С. Борисов назвал Вяземского одним из самых непоседливых русских поэтов. Литературовед Ю.М. Лотман писал в связи с Вяземским, что сама эпоха порождала тип "дорожного человека". Работу о дорожных стихах Вяземского опубликовал нидерландский славист О. Буле (развивая краткие, точные наблюдения Лотмана)1. Это верно, Вяземский много разъезжал по России и за ее пределами. А главное - больше всякого другого писал о путях-дорогах и разно-образных дорожных ситуациях.
Как-то раз он высказался: "Я непременный член всех крушений на воде и на суше. Горит ли пароход? Я на нем. Сшибаются ли паровозы? Я тут". И далее: "Люди меня губят, но Бог милует".
В первом большом сборнике Вяземского "В дороге и дома" (1862 г.) найдется три "Дорожных думы", две "Дорожных отметки", две "Тройки" и одна "Коляска". Он и после написал немало стихотворений с такими же и подобными названиями. Причем писал он прямо в дороге или скучая на станции в ожидании лошадей.
Отец поэта, генерал и сенатор Андрей Иванович Вяземский, как-то раз адресовал императору Павлу слова: "Природа влила в мою душу непреодолимое омерзение от кривых дорог". К тому же, хорошо зная заграничную жизнь, Андрей Иванович стал автором статьи "Описание устройства дорог по английскому образцу". Получается, что в своем интересе к дорогам (в том числе метафорическим - к жизненным путям) сын наследовал отцу.
И по трактам, и по проселкам
Вяземский, прекрасно изучивший на собственных боках российские пути сообщения - и большие тракты, и еле заметные дорожки между деревеньками, в стихотворении "Кибитка" (1828 г.) живописал езду по зимней дороге как "зимний ад", а саму кибитку именовал "подвижным казематом", "подвижной пыткой". Постоянные толчки и удары: "...То подтолкнет тебя в бока, // То головой стучишь, как молот". В стихотворении "Дорогою" (1858 г.) Вяземский именовал мальпост (почтовую карету) "душной тюрьмой" и повторял определение дороги как ада. Мол, мог бы назвать дорогу чистилищем, "Когда б гостиницы немного были чище, // А не ручных зверьков любимое жилище". И провидел иную дорогу, "Которою меня отправят на погост: // А там и этого еще тесней мальпост".
В стихотворении "Русские проселки" (1841 г.) Вяземский перечислял различные опасности и катастрофы, в которых он побывал: и Бородинское поле, и когда он "на море горел" ("И оставалось мне на выбор произвольный // Быть гусем жареным иль рыбой малосольной"), и столкновение "двух паровозов, двух волканов". Но еще один ад - это дороги с их ежечасными страстями: "Но это случаи, несчастье, приключенье, // А здесь - так быть должно, такое заведенье, // Порядок искони, нормальный, коренной, // Чтоб быть, как на часах, бессменно под бедой. // И если выйдешь сух нечаянно от Сциллы, // То у Харибды ждать увечья иль могилы". Такие вот страшилища поджидали российского Одиссея-странника...
Вяземский сказал, как пригвоздил: "Проселки - ад земной". И тут же, положась на всесильный авось, воскликнул: "Но русский бог велик! // Велик - уж нечего сказать - и наш ямщик".
"В ухабе сидя, как в берлоге"
Вяземский иронически воспел дорожные трудности в стихотворении "Ухаб" (1818 г.). Чацкий у Грибоедова попал "с корабля на бал", а герой Вяземского (вполне автобиографичный) восклицал: "...С бала я попал в ухаб!" Автор, вызванный к месту службы, принужден был срочно ехать в дальний путь - тогда и сложилось у него это стихотворение. Он философствовал: "В ухабе сидя, как в берлоге, // Я на досуге рассуждал // И в свете, как и на дороге, // Ухабов много насчитал". Важное его наблюдение: с большим грузом, свысока, падение в ухаб опаснее, притом что "яма та же // В смиренных розвальнях сносней!" (крестьянские санки-розвальни - низкие, и потому падение с них не слишком опасно). Помянуто и столкновение со встречными на узкой дорожке: "...Наедет случай - и с дороги // Как раз в ухаб тебя столкнет".
У Вяземского есть стихотворение "Ухабы. Обозы". Обозы вместе с ухабами - оттого что вереницы тяжело нагруженных обозных саней проделывали на зимнем пути огромные выбоины: "Покажется декабрь - и тысяча обозов // Из пристаней степных пойдут за барышом, // И путь, уравненный от снега и морозов, // Начнут коверкать непутем". Такие ухабы - "стоячая качка", "волны без движенья". А обозы - наше "зимнее судоходство", у нас все ими перевозится. И важное добавление: "Но в проезжающих болят от вас бока". Так и есть: зимняя езда бывала быстрой и удобной разве что в самом начале зимы, пока не намело много снега. Снежные завалы сужали путь (лихая тройка уже не проскачет), а еще образовывались ухабы. Тогда сани переворачивались на раскатах либо лошади с напряжением вытягивали их наверх, чередование стремительных спусков и затем подъемов доводило людей до морской болезни.
Ироничный фельдмаршал
О минувшем времени Вяземский писал: "В Московской губернии, в осеннюю и дождливую пору, дороги были совершенно недоступны. Подмосковные помещики за 20 и 30 верст отправлялись в Москву верхом. Так езжал князь Петр Михайлович Волконский из Суханова; так езжали и другие. Так однажды въехал в Москву и фельдмаршал Сакен. Утомленный, избитый толчками, он на последней станции приказал отпречь лошадь из-под форейтора, сел на нее и пустился в путь. Когда явились к нему московские власти с изъявлением почтения, он обратился к губернатору и спросил его, был ли он уже губернатором в 1812 году; и на ответ, что не был, граф Сакен сказал: "А жаль, что не были! При вас Наполеон никак не мог бы добраться до Москвы".
Пройти-то можно, а вот проехать?
В записной книжке Вяземского сказано:
"Известно, что император Александр Павлович в последние годы царствования своего совершал частые и повсеместные поездки по обширным протяжениям России. В это время дорожная деятельность и повинность доходили до крайности. Ежегодно и по нескольку раз в год делали дороги, переделывали их и все-таки не доделывали, разве под проезд государя; а там опять начнется землекопание, ломка, прорытие канав и прочее. Эти работы, на которые сгонялись деревенские населения, возрастали до степени народного бедствия. Разумеется, к этой тягости присоединялись и злоупотребления земской администрации, которая пользовалась, промышляла и торговала дорожными повинностями. Народ кряхтел, жаловался и приписывал все невзгоды Аракчееву, который тут ни душой, ни телом не был виноват. Но в этом отношении Аракчеев пользовался большой популярностью: он был всеобщим козлом отпущения на каждый черный день".
Действительно ли Аракчеев не был виноват в бестолковом и суматошном дорожном строительстве? Обустройство дорог и насаждение березок по обочинам народ приписывал и ему, и еще чаще - Екатерине II. Это про нее рассказывают, что тут или там она проезжала, останавливалась отдохнуть, давала имена селам на трактах, роняла платки, награждала местных серебряными рублями... И придорожные аллеи, дескать, велела насадить Екатерина. Но исследования показывают, что куда более масштабные работы производились позднее, при Александре I, под общим руководством А.А. Аракчеева.
В "отрывке из путешествия в стихах" под названием "Станция" (1825 г.) Вяземский упоминал о придорожных насаждениях: "С деревьев, на часах стоящих, // Проезжим мало барыша; // Дорога, скажешь, хороша - // И вспомнишь стих: для проходящих!"
В примечании к публикации автор лукаво заметил: "В стихах всего высказать невозможно: часто говори не то, что хочешь, а то, что велит мера и рифма. В прозе я был бы справедливее к русским дорогам; сказал бы, что в некоторых губерниях они и теперь уже улучшаются, что петербургское шоссе утешительный признак государственной просвещенной роскоши и проч.".
Написав эти стихи в разгар дорожного строительства, Вяземский отметил схожие с караульными солдатами деревца вдоль шоссе и намекнул, что толку от них немного - лучше бы дорожным полотном занимались. У него есть намек и на тяжкие труды работавших там мужиков, потому что выделенные курсивом слова, ставшие крылатыми, отсылают к стихотворению И.И. Дмитриева "Прохожий" (1803 г.) и далее - к историческому анекдоту о французском короле Генрихе IV. Король восхищался видами некоего красивого места, а находившийся рядом монах ввернул латинское слово: "transientibus" ("для проходящих"), подразумевая, что хорошо-то здесь не тем, кто живет постоянно, а только проходящим мимо.
У Вяземского подразумевается и такое: пройти-то там можно, а вот проехать?..
О пользе кнута
В стихотворении "Памяти живописца Орловского" (1838 г.) Вяземский, упомянув о типаже молодца-ямщика, которого любил изображать этот художник, писал: "Как он гаркнет, как присвистнет // Горячо по всем по трем, // Вороных он словно вспрыснет // Вдохновительным кнутом". Кнут вдохновительный, стимулирующий... Положительное ныне слово "стимул" исходно, в латинском языке означало палку с заостренным концом, которой погоняли животных.
В 1823 г. Пушкин написал стихотворение "Телега жизни". Там была строфа: "С утра садимся мы в телегу; // Мы рады голову сломать // И, презирая лень и негу, // Кричим: пошел!.." В таком виде это стихотворение обычно приводится в позднейших изданиях. Как заметил литературовед В.И. Новиков, "многие поколения читателей будут угадывать, что рифмуется с глаголом "сломать"2. Посылая рукопись Вяземскому, Пушкин предлагал: "Можно напечатать, пропустив русский титул". Вяземский же подправил эту строфу, и стихотворение было опубликовано в 1825 г. в журнале "Московский телеграф": "С утра садимся мы в телегу; // Мы погоняем с ямщиком // И, презирая лень и негу, // Кричим: "валяй по всем, по трем!"
Примечательно, что эти слова в стихотворение Пушкина вставил такой его друг, который много ездил на ямщицких тройках. В том же 1825 г. устойчивое выражение "(бить, хлестать) по всем трем" использовали еще В.И. Даль и Ф.Н. Глинка. Ударяя кнутом всех лошадей разом, лихой ямщик добивался резкого ускорения. Это выражение указывает на распространенность к тому времени знаменитой русской тройки.
А родина милей!
Даже когда Вяземский передавал в стихах свои впечатления от заграничной жизни, он припоминал родное, русское. В 1853 г. в Дрездене он написал стихотворение "Масленица на чужой стороне". Там есть строки: "Сани здесь - подобной дряни // Не видал я на веку; // Стыдно сесть в чужие сани // Коренному русаку". В созданном до того стихотворении "Проезд через Францию в 1851 г." Вяземский саркастически замечал, что как только он останавливался на почтовой станции, французы принимались обсуждать его повозку: "Все смотрят, все ведут беседу // Про мой рыдван и про меня". Да, люди, находясь "на чужой стороне", бывали приметливыми: необычные средства передвижения и непривычные способы запряжки лошадей их весьма интересовали. Французский литератор Т. Готье, побывав в России в 1850-1860-х гг., издал об этом книгу. Там он неоднократно и обстоятельно описывал русские экипажи, особенности конской упряжи, способы передвижения - все такое его, иностранца, весьма занимало.
Полуразрушенные дорожные мосты в то время представляли собой реальную угрозу для проезжавших. Вяземский в стихотворении "Русские проселки" (1841 г.) не обошел их вниманием: "рекой ли // Дорога? Мост на ней уж подлинно живой: // Так бревна взапуски и пляшут под тобой, // И ты того и жди, что из-за пляски этой // К русалкам попадешь с багажем и каретой". Впрочем, этому придирчивому человеку и отлично сработанные, изящные каменные мосты Венеции тоже не пришлись по нраву - слишком уж их было много, да еще крутых.
Картинки для потомков
В стихотворении "Кибитка" (1828 г.) Вяземский судил о зимней езде хоть и не без улыбки, но все же как о злоключении: "Нет, нет, путь зимний не по мне: // Мороз, ухабы, вьюги, снеги". Даже дремота в кибитке на зимней дороге навевает кошмары. Стихотворение Вяземского "Дорожная дума" (1830 г.) - уже без иронии, серьезное и грустное: "Колокольчик однозвучный, // Крик протяжный ямщика, // Зимней степи сумрак скучный, // Саван неба, облака!" О дорожных дремотных мыслях и самоуглубленных грезах у него говорится в стихотворении "Еще дорожная дума" (1841 г.): "обратным оком // В себя я тайно погружен, // И в этом мире одиноком // Я заперся со всех сторон".
Не сказать, чтобы Вяземский колесил по России больше, чем другие русские поэты или чиновники. Но он действительно много написал о дорогах и дорожных ситуациях. Благодаря его точному и пристрастному взгляду мы легко можем представить, как это было в XIX веке, и сравнить. Оказывается, не все осталось в прошлом...
- 1. Борисов Н. Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья. М., 2010. С. 175; Лотман Ю.М. Аутсайдер пушкинской эпохи // Нов. лит. обозрение. 1994. N 7. С. 106; Boele O. "The Travel Peccadilloes of My Idling Muse": Petr Vjazemskij s Travel Verse Reconsidered // Russian Literature. 2003. Vol. 53. P. 25-40.
- 2. Новиков Вл. Пушкин. Опыт доступного повествования: фрагменты // Новый мир. 2014. N 3. С. 14.
Подпишитесь на нас в Dzen
Новости о прошлом и репортажи о настоящем