"Ты припомни, Россия, как всё это было..."

Но автор - не литературовед, а историк. Он не предлагает очерк "о жизни и творчестве", а делится лишь некоторыми наблюдениями над тем, как жил и писал Михаил Леонидович Анчаров (1923 - 1990).

"Судьбы моей простое полотно..."

Вначале, впрочем, все же о литературе. (Полагаю, что о ней вправе высказываться не только ее творцы и профессиональные критики, но и, некоторым образом, ее "потребители" - читатели. К тому же, как говорил нам, студентам, в 1986 году крупный востоковед и славист Анатолий Петрович Новосельцев, историк всегда должен быть "немного и филологом".)

Лучшие стихи Анчарова - это удивительный сплав образности и точности языка.

Образности, что ложится на душу русскому человеку. (По крайней мере, заставшему если не первую и не вторую, то хотя бы третью четверть ХХ столетия).

Точности, достойной ясного стиха Пушкина.

Во всем этом Анчаров не уступает Александру Твардовскому. А из современников с ним могут сравниться, пожалуй, лишь Михаил Ножкин, Евгений Евтушенко (с его, например, "Братской ГЭС") и Юлий Ким (с его песнями к фильмам "Бумбараш" и "Двенадцать стульев" Марка Захарова) - поэты с исключительным языковом чутьем. Да еще, конечно, учившийся у Анчарова Владимир Высоцкий...

Классический образец анчаровского сплава - одна из песен, написанных им для кинофильма "День за днем" (1971). Вот эта - без которой невозможно представить начало и середину семидесятых:

• Стою на полустаночке
• В цветастом полушалочке,
• А мимо пролетают поезда.
• А рельсы-то, как водится,
• У горизонта сходятся.
• Где ж вы, мои весенние года?
• 
  

Взять хотя бы вот эту строфу:

• Жила, к труду привычная,
• Девчоночка фабричная,
• Росла, как придорожная трава.
• На злобу неответная,
• На доброту приветная,
• Перед людьми и совестью права.

Последние три строчки суть просто отлитые из благородного металла формулы - где "ни убавить, ни прибавить".

Так же, как и первые две строчки другой строфы. Это сродни "золотой латыни" - благородному в своей лаконичности и ясности языку Цезаря и Цицерона:

• Что было - не забудется,
• Что будет - то и сбудется,
• Да и весна уж минула давно.
• Так как же это вышло-то,
• Что всё шелками вышито
• Судьбы моей простое полотно?

А последние две строки - нестандартный образ. Не кажущийся при этом искусственным, вымученным - благодаря все той же точности языка.

Мало, пожалуй, найдется образов, которые были бы столь затерты в 60-70-е, как те, что отражали "романтику революции и строительства нового мира". Все эти "алое знамя", "героические двадцатые" и т.п. А вот у Анчарова эти образы становились нестандартными - и вызывающими не отвержение, а уважение:

• С этим словом святым
• Поднимала эпоха
• Алый парус надежды
• Двадцатых годов.

("Слово "товарищ", 1966 - 1971)

Благуша. 1935-1936 годы.

"Там качаются в седлах и "Гренаду" поют..."

В свою очередь, "анчаровский сплав" - это продукт, полученный явно на основе другого сплава. Сплава впечатлений детства и юности.

Родившийся 28 марта 1923 года в интеллигентной семье, сын инженера и учительницы, Михаил Анчаров вырос на северо-восточной окраине Москвы, у Семеновской заставы. (Он и его товарищи называли свой район Благушей - хотя историческая Благуша начиналась метрах в трехстах дальше, за заставой.) Во дворе, где сталкивались, перемешанные революцией, все классы, "прослойки" и маргинальные группы.

Вырос в окружении и профессиональных воров, и потомственных ремесленников, и "девчоночек фабричных", и интеллигентов - в гуще русского народа, каким он был в ту эпоху.

Слышал и рассказы о том, что перед 1914-м "каждый мог заработать, и на Благуше появилась праздничная одежда, и у баб козловые сапожки и шали со стеклярусом, и было что выпить и чем закусить, и бублик стоил полкопейки. И строились доходные дома, и Благушинская больница с чугунной решеткой - модерн - переплетающиеся лилии и жеманные чугунные ленты, и синематограф "Сокол"..."

("Этот синий апрель", 1967)

Слышал и как "на интернациональном вечере хор пел "Красный Веддинг", хор пел "Болотные солдаты", хор пел: "Товарищи в тюрьмах, в застенках холодных... Вы с нами, вы с нами, хоть нет вас в колоннах..."*

("Теория невероятности", 1965)

Он мог одни свои вещи (к примеру, "Самшитовый лес") писать от лица интеллигентов, их языком. А другие ("Как птица Гаруда") - от лица пролетариев, языком этих рабочих.

Но - оставаясь при этом самим собой. Он был нестандартен!

Нестандартен благодаря активности и самостоятельности мышления - не позволявшим раствориться ни в интеллигентском, ни в пролетарском, ни в блатном мире.

О том же коммунизме он стал петь не в первой половине 60-х - когда Хрущёв пообещал, что новое общество станет явью уже в 1980-м, и о коммунизме трещали из каждого утюга, - а уже после того, как трескотня поутихла. Когда пропаганда сбавила обороты: да, будет, конечно, но не завтра, товарищи, отнюдь не завтра...

Потому, что идею коммунизма - в отличие от многих трещавших - Анчаров выстрадал лично. И пел, веруя не в официальный, а в этот, свой, анчаровский коммунизм - в товарищество людей-творцов, образующее гармонию, которая есть "не сумма одинаковостей, а произведение различностей, складывающихся в прекрасное целое".

("Как птица Гаруда", 1986)

Общество, созвучное романтикам из светловской "Гренады":

• Там по синим цветам
• Бродят кони и дети.
• Мы поселимся в этом
• Священном краю.
• Там небес чистота,
• Там девчонки как ветер,
• Там качаются в седлах
• И "Гренаду" поют.

("Слово "товарищ")

Атеист, он прибегал и к таким вот метафорам - как в последних двух строках:

• Небо в землю упало.
• Большая вода
• Отмывает пятна
• Несчастья.
• На развалинах старых
• Цветут города -
• Непорочные,
• Словно зачатье.

("Большая апрельская баллада", 1966)

И пел о погибшем под немецким огнем с земли парашютном десанте:

• И сказал господь:
• - Эй, ключари,
• Отворите ворота в сад.
• Даю команду
• От зари до зари
• В рай пропускать десант.

("Баллада о парашютах", 1964)

Член ВКП(б)/КПСС с 1950 года, он был прежде всего человеком тысячелетней, христианской в своей основе культуры.

"Они все в учительской..."

Анчаровский сплав содержит и еще один компонент - который можно назвать "героической романтикой" (или, если угодно, "романтической героикой").

В том, что написал Анчаров, эта нота звучит часто.

Чаще всего - как у Аркадия Гайдара: без пафоса, неявно, в обыденных фразах. Вот, к примеру, начальник автоколонны (лишь между делом упомянувший, что за плечами у него пять лет войны) смотрит на двадцатилетних часовых у мавзолея Ленина:

• Молодые застыли строго...
• Тут я понял, что мне хана:
• Козырей в колоде немного,
• Только лысина да ордена.

("МАЗ", 1960 - 1963)

Обычные сетования тех, кому за 45, - но слово "ордена" Анчаров, исполняя песню, проговаривал не буднично (как все остальные), а возвысив тон!

Фронтовик Михаил Анчаров...

Он и сам хотел быть героем - а иначе зачем изображал в "Теории невероятности" своего автобиографического в целом персонажа участником обороны Москвы в 41-м и взятия Вены в 45-м? Реальный младший лейтенант Анчаров, награжденный орденом Красной Звезды, успел поучаствовать лишь в войне с Японией в августе - сентябре 1945-го, военным переводчиком в штабе 1-го Дальневосточного фронта...

А вот в этой сцене из "Теории невероятности" он пишет уже о себе - о сорокалетнем мужчине, пришедшем в 1964-м с двадцатилетней спутницей в родную московскую школу на Большой Семеновской.

"- Пойдемте, Катя.

Нам хлопают со всех сторон.

- Пойдем... А куда?

Мы идем по скрипучему коридору, сзади в дверях аплодисменты гремят. Потом мы спускаемся по каменной лестнице.

- Куда мы идем? - спрашивает Катя. - Почему мы одни танцевали?

- Я покажу вам, где остальные из нашего класса, - говорю я и подвожу ее к стеклянной двери учительской. - Смотрите.

Я прикладываю руку козырьком и прислоняюсь к стеклу. Катя делает то же самое.

- Видите? - говорю я. - Они все в учительской...

- Где? - спрашивает Катя.

- Вон на доске... на мраморной, - говорю я. - Приглядитесь. Там все фамилии золотом выбиты. Весь список двух классов сорок первого года выпуска".

Обычная вроде бы для 60-х "исповедальная" проза, напоминающая Ремарка 30-х, "Возвращение" и "Три товарища"... Но камертон сцены - чисто анчаровский.

Картина Михаила Анчарова "После войны".

"Позади - большой перегон..."

Нестандартный мыслитель и романтик, Анчаров как нельзя нагляднее отразил в своих стихах и прозе путь, пройденный страной с 20-х по 70-е.

Он всегда был предрасположен к осмыслению недавнего прошлого:

• Слушай, двадцатый,
• Мне некуда деться,
• Ты поешь у меня в крови.
• И я принимаю
• Твое наследство
• По праву моей
• Безнадежной любви!

("Баллада о двадцатом веке", 1970-е)

А уже в начале 60-х стало ясно, что великая и страшная эпоха его юности миновала. И тот же его начальник автоколонны - да, в подпитии, да, стремясь излить душу, да, перескакивая с "философии" на критику шофера Эдика, - заканчивал вещими словами:

• Укатал резину до корда -
• Не шофер ты, а скорпион!..
• Кроша, знаешь зачем я гордый?
• Позади - большой перегон.

Осталась позади эта ни с чем не сравнимая треть века - между 1914-м и 1953-м. "С кровью, с революцией, с расстрелами"**, с войнами, с голодом и холодом.

• Что за мною? Автоколонны,
• Бабий крик, паровозный крик...

("МАЗ")

Только за последней строкой - станции, забитые эшелонами с мобилизованными, эшелонами с эвакуированными, эшелонами с ранеными, прожарка одежды в санпропускниках, кипяток, сухари, пшенный концентрат, вши, дистрофия, гангрена...

М. Анчаров. Обложка книги "Этот синий апрель..."

А в 60-е наступила, наконец, тишина, стабильность.

• ...А город засыпает постепенно,
• И гаснут фонари - за рядом ряд.
• Лишь только беспокойные антенны
• С далекими мирами говорят.
• Да свет луны, дремотою объятый,
• Колышет тень березы на стене.
• И тихо-тихо в милой стороне,
• Где люди спят спокойно, как солдаты,
• Добывшие победу на войне.

Это не Анчаров, это замечательный поэт Евгений Глотов, 1975 год. Но точнее свое тогдашнее мироощущение автор этих строк (которому было тогда десять лет) передать не в состоянии.

М. Анчаров. Иллюстрация к книге "Этот синий апрель..."

На смену городским окраинам анчаровского детства пришли новые, с целыми микрорайонами многоэтажек:

• Заря упала и растаяла.
• Ночные дремлют корпуса.
• Многоэтажная окраина
• Плывет по лунным небесам...

Это уже Анчаров отразил мои ощущения тех лет - в песне из сериала "В одном микрорайоне" (1975)...

Владимир Высоцкий называл Анчарова своим учителем.

Время вроде бы успокоилось - и появилась возможность (и необходимость) осмыслить те страшные десятилетия, что остались у страны позади.

Михаил Анчаров сделал это в 1971 году - в "Песне о России".

• "Каждый год - словно храм, уцелевший в огне..."

Слушать эту песню надо в тогдашнем ее исполнении - когда ее спел один из самых вдумчивых и искренних русских актеров Валентин Никулин (1932 - 2005):

• Ты припомни, Россия,
• Как всё это было:
• Как полжизни ушло
• У тебя на бои.
• Как под песни твои
• Прошагало полмира,
• Пролетело полвека
• По рельсам твоим.

И дальше - опять анчаровский сплав. Образности и точности языка и сдержанной (и потому впечатляющей) героики.

Вот в этих строчках архивирована жизнь страны в Великую Отечественную:

• И сто тысяч надежд,
• И руин раскаленных,
• И сто тысяч салютов,
• И стон проводов...

А в этих - вообще все наши 20-е, 30-е и 40-е. Когда сплошь и рядом не жили, а выживали - и радовались даже малейшему просвету в лихолетье...

• На твоих рубежах
• Полыхали пожары.
• Каждый год - словно храм,
• Уцелевший в огне.
• Каждый год - как межа
• Между новым и старым.
• Каждый год - как ребенок,
• Спешащий ко мне.

А теперь лихое позади. Можно спокойно вздохнуть:

• На краю городском,
• Где дома-новостройки,
• На холодном ветру
• Распахну пальтецо,
• Чтоб летящие к звездам
• Московские тройки
• Мне морозную пыль
• Уронили в лицо.

"Я сражался и жил, как умел - по мечте..."

Ну а последняя строфа - это credo русского поэта, прозаика и мыслителя Михаила Анчарова:

• Я люблю и смеюсь
• Ни о чем не жалею.
• Я сражался и жил,
• Как умел - по мечте.
• Ты прости, если лучше
• Сказать не умею.
• Припадаю, Россия,
• К твоей красоте!

_{* Репертуар знаменитого тогда немецкого актера и певца-коммуниста, бывшего рабочего, яркого и харизматичного Эрнста Буша (1900 - 1980).}

_{** Формула замечательного поэта Ростислава Самарина (1911 - 1974).}