"Мы испугались, что нас отдадут на расправу толпе" - 80 лет "Параду побежденных" в Москве

Воспоминания немецких солдат записал советский лингвист, человек, участвовавший в переговорах Молотова с Риббентропом и Гитлером, личный переводчик Сталина Валентин Бережков. По долгу службы он часто жил и работал за границей. Он встретился с участниками того самого "Большого вальса". Кстати, название операции НКВД - калька с популярного в то время голливудского музыкального фильма о жизни Иоганна Штрауса "Большой вальс".

Рядовой Вермахта Карл Хельмут рассказывал, что его вместе с сослуживцами доставили в Москву за несколько дней до события. Они жили на стадионе, куда постоянно подвозили новых пленных. Как ни странно, многие даже не знали, в какой именно город их привезли. Кормили нормально, минимум, раз в день пленные получали горячую еду и расширенные сухпайки.

Утром 17 июля, когда их выстраивали в колонны, многие мысленно прощались с жизнью - думали, их ждет показательный расстрел.

Были и другие версии. Например, о пешем переходе в Сибирь, в котором они непременно замерзнут. Уж о русских морозах к тому времени немцы знали не понаслышке. Но того, что произошло на самом деле, не ожидали. Перед самым выходом колонн, построенных маршем по 600 человек, пленным сообщили, что сейчас произойдет.

"Мы испугались, что нас решили просто отдать на расправу разъяренной толпе. Тем сильнее мы были поражены выдержкой и спокойствием жителей".

Есть мнение, что, планируя это шествие Сталин в личном разговоре с Берией, руководившим организацией марша, поставил тому несколько условий. Первое - не допустить агрессии со стороны москвичей, потому что победитель должен быть великодушным. Второе - люди должны увидеть поверженное немецкое войско и получить моральное удовлетворение. Позднее Берия докладывал генсеку, что никаких эксцессов не случилось, а "население вело себя организованно".

По словам наркома, из толпы наблюдающих за пленными немцами неслись отдельные крики "Смерть Гитлеру!", "Смерть фашизму!" и ироничные комментарии: "Довоевались".

Немецкий ефрейтор Хофман потом рассказывал, что их "воинство" на тот момент представляло жалкое зрелище. Говорил, что злее всего русские реагировали на девятнадцать генералов, которые шли в авангарде. Им оставили форму со всеми знаками отличия: черными крестами, золотым шитьем и даже медалями. Вот высший командный состав и собрал на себя основную часть эмоций с плевками в лицо и закидыванием гнилым картофелем. На солдат было жалко смотреть. Босиком или в самодельной обуви, некоторые в женских платках, чтобы укрыть голову от зноя, брякающие пустыми консервными банками, которые использовали вместо котелков.

"Мы вызывали у людей скорее сочувствие. Хотя я понимал, как они должны нас ненавидеть. Удивительное великодушие", - писал Хофман. - "На жарких улицах Москвы мы испытывали смешанные чувства, это как после триумфа упасть на самое дно. Но тогда мне впервые пришла в голову надежда, что я могу уцелеть. И, я знаю, не одному мне".

В автобиографической книге Валентин Бережков упоминает, что бывшие немецкие солдаты, с которыми он разговаривал через много лет после тех событий, отмечали - в тот момент они думали, что на войне происходят вещи и похуже "Большого вальса позора".