Японская миссия Адольфа Иоффе

Первые контакты

В феврале 1923 года в Японию прибыл первый представитель советского государства - полпред Адольф Иоффе. Событие стало сенсационным. Долгое время правительство Страны восходящего солнца не скрывало своей враждебности к большевикам и наотрез отказывалось иметь с ними дело. Оно было готово договариваться только со слабой и не вполне самостоятельной Дальневосточной республикой (ДВР), рассчитывая превратить ее в свой протекторат и распространить японское влияние на все дальневосточные и восточносибирские земли России - вплоть до Байкала.

В августе 1921 г. открылась двусторонняя Дайренская конференция (в китайском Даляне, японское название - Дайрен), куда советскую делегацию не пригласили. Японцы хотели сохранить свое военное присутствие в регионе, закрепить за собой Северный Сахалин, оккупированный ими в 1920 г., и получить широкие политические и экономические привилегии. Подобная позиция завела переговоры, длившиеся до апреля 1922 г., в тупик. После этого Токио пришлось согласиться на советское участие, и в сентябре созвали конференцию в китайском Чаньчуне - уже в трехстороннем формате. Российскую советскую республику представлял Иоффе, назначенный тогда полпредом в Китай.

Он был личностью известной - профессиональный революционер со стажем, близок к руководителям большевистской партии, во время Октябрьского переворота в Петрограде являлся председателем Военно-революционного комитета. Возглавлял делегацию на переговорах в Брест-Литовске, а в Германии - "первую полноценную дипломатическую миссию Советской России"². Участвовал в Генуэзской и Гаагской конференциях, урегулировал отношения со странами Балтии и Польшей и подписал с ними мирные договоры, выполнял другие, как тогда говорили, "ответственные поручения партии и правительства".

В советский период о нем предпочитали не вспоминать - ведь он был одним из соратников Льва Троцкого, лишь в последнее время его деятельность стала предметом серьезных исследований. Однако многие ее стороны остаются неизученными и далеко не все связанные с ней архивные документы введены в научный оборот.

Пиратская позиция Японии

По ходу разворачивания японского сюжета стало очевидным, что гибкость и готовность искать компромиссы были больше присущи, как это ни парадоксально, не революционеру Иоффе, а японцам. Они соблюдали определенные дипломатические правила и в Пекине оказались единственными среди представителей стран Антанты, кто прислал Иоффе по протоколу свои визитные карточки. Но это было скорее вынужденным жестом. Когда Иоффе направил японскому посланнику ноту протеста в связи с оккупацией Северного Сахалина, то ее сначала взяли, потом вернули, пояснив, что она должна быть направлена почтой, а получив почтой, снова вернули и уведомили, что вообще не имеют права ее принять³. Причина такого оскорбительного "футбола", не укладывавшегося в профессиональные рамки, заключалась в указаниях, поступавших из Министерства иностранных дел в Токио.

Иоффе подмечал причину наглости и нахрапистости японской дипломатии в том, что она в продолжение ряда лет имела дело "с совершенно деморализованными, бессильными и продажными так называемыми "правительствами" на Дальнем Востоке и вследствие этого совершенно утеряла чувство действительности. Вообразила, что Советская Россия ничем от них не отличается"⁴ и позволяла себе "крайне враждебное" к ней отношение, "полное игнорирование" России как великой державы и нежелание "проявить к ней хотя бы элементарное уважение"⁵.

Японцы не желали слышать возражений при обсуждении вопросов Северного Сахалина, погашения царских долгов, незаконного рыболовного промысла в российских водах и заходов туда своих военных судов. Это приводило к вооруженным инцидентам, в результате чего "перебиты были многие российские граждане и захвачено их имущество". Иначе, как "пиратством", Иоффе это не называл⁶.

Чаньчунская конференция, как и Дайренская, закончилась ничем. Но 15 ноября 1922 г. ДВР была включена в состав РСФСР и японской верхушке окончательно стало ясно, что дело придется иметь не со слабой "буферной республикой", а с крупным и сильным в военно-политическом отношении государством. Тогда же Токио пришлось эвакуировать свои войска с российского Дальнего Востока по настоянию американцев, опасавшихся чрезмерного усиления японских позиций в регионе. Все это буквально за несколько месяцев создало принципиально новую ситуацию, что заставило Токио пойти на двусторонние переговоры с Москвой и пригласить к себе большевистского эмиссара.

Восточное окно

Формально Иоффе ехал в Японию для лечения. Он заболел, предположительно тифом, еще в конце сентября. За несколько месяцев ему стало немного лучше, и для полной реабилитации его пригласил в Японию мэр Токио и председатель Русско-японского общества виконт Симпэй Гото. Этот государственный и общественный деятель в том, что касалось России и СССР, трезво смотрел на вещи и отвергал стратегию грубой силы и диктата. Иоффе называл Гото "сторонником и искренним борцом за сближение между Россией и Японией"⁷.

Премьер-министр Томосабуро Като, отвечая в парламенте на депутатский запрос, уверял, что "приезд Иоффе правительства не касается"⁸ и носит сугубо частный характер, хотя на деле это было не так. Сама формулировка приглашения (весьма своеобразная) - "для лечения, могущего прояснить существующее непонимание между нашими странами"⁹ - наводила на мысль о политической составляющей. Как отмечает российский японовед П.Э. Подалко, неофициальные встречи с Гото переросли в "полуофициальные"¹⁰ - со стороны японского правительства их курировал бывший посланник в Варшаве Тосихико Каваками, недавно посетивший Москву и выступавший за сближение двух стран. Он называл эти встречи переговорами, "имеющими целью открытие русско-японской конференции"¹¹. По его свидетельству было проведено "12 заседаний", на которых "оба представителя рассматривали и обсуждали разные вопросы в виде откровенного обмена мнениями"¹².

С Иоффе также тесно общались японский посланник в Китае Кенкичи Ёсидзава, финансист Козо Мори, другие политики и бизнесмены.

Советское правительство надеялось повысить статус визита Иоффе, наделив его мандатом "полномочного представителя РСФСР¹³ во всех странах Дальнего Востока"¹⁴. Однако японцы к этому не были готовы. Это объяснялось как нежеланием навлечь на себя критику правонационалистических кругов, так и отсутствием единства в самом правительстве.

Проверка на прочность

Японские чиновники, не имея четких и однозначных указаний, часто не знали, как принимать Иоффе, опасаясь прогневать начальство. Когда он собрался в поездку, ему пообещали дипломатический иммунитет, но дать письменные гарантии не рискнули. А в день отплытия из Шанхая, когда он уже находился на борту парохода, следовавшего в Иокогаму, генконсул Японии сообщил о том, что пришла телеграмма от министра внутренних дел о якобы "заговоре" против Иоффе и невозможности обеспечить ему личную безопасность¹⁵. Предполагалось, что советский представитель испугается и откажется от поездки, но этого не произошло.

В Иокогамском порту чиновники вскрыли его багаж, а после регулярно нарушали неприкосновенность переписки и окружили Иоффе "стеной шпионов". По его словам, он чувствовал себя так, словно "в тюрьме", и с возмущением констатировал: "Мне наконец много раз приходилось иметь дело с уполномоченными государств, с которыми мы находились в состоянии войны. Но никогда и нигде мне не приходилось сталкиваться с таким недружелюбием, враждебностью и с такой грубой бестактностью, которые проявляет в отношении меня японское правительство"¹⁶.

Однако он умел держать удар, поскольку прошел суровую школу подпольщика-революционера: "У меня был опыт 15-летней подпольной работы в условиях царского режима, когда полиция применяла технически гораздо более совершенные методы, с которыми я хорошо знаком"¹⁷. Стоически терпел еще и потому, что рассчитывал на благожелательность японского общественного мнения (отмечал "дружелюбную атмосферу" и "глубокую симпатию¹⁸) и понимал: его провоцируют, чтобы он уехал, не решив поставленных перед ним задач. Потому демонстрировал упорство, последовательность и настаивал на выполнении принимающей стороной своих обязательств.

Последнее относилось и к возможности получать и отправлять дипломатическую почту и шифрованные телеграммы. Японцы тянули с выполнением обещанного: Иоффе возмущался, указывая, что "право шифрсвязи не является дипломатической привилегией, ею пользуются банки, пресс-агентства и очень часто коммерческие фирмы"¹⁹. Только 23 апреля "право шифра" было предоставлено благодаря содействию Козо Мори, но с условием: чтобы Иоффе обязался никому об этом не говорить. Вопрос с дипломатической почтой, гарантией ее неприкосновенности, тоже решился не сразу. Чиновники уступили с условием, что она будет называться не "дипломатической", а "почтой господина Иоффе", а дипкурьеры - "курьерами Иоффе"²⁰.

Все эти искусственно создававшиеся трудности отравляли жизнь - Иоффе проверяли на прочность в тайной надежде, что в какой-то момент он не выдержит и покинет страну. Однако такого удовольствия своим оппонентам он не доставил, демонстрируя завидную выдержку. Бесспорно, это был акт личного мужества, особенно в связи с тем, что в Японии его настиг еще один тяжелейший недуг - полиневрит, множественное воспаление нервных стволов. Но полпред продолжал вести переговоры, даже лежа в постели.

Именно на взаимности Иоффе настаивал при обсуждении самых чувствительных вопросов: признание советского государства, освобождение Северного Сахалина, урегулирование Николаевского инцидента²¹ и погашение царских долгов. В своих подходах сочетал твердость с гибкостью, то есть действовал как профессиональный дипломат.

Борьба за Сахалин

Вопрос о Северном Сахалине был, пожалуй, самым непростым. Всякую связь "сахалинской проблемы" с Николаевским инцидентом Иоффе отрицал; соглашался на возмещение убытков семьям пострадавших японских граждан, однако не на односторонней основе - принимая во внимание человеческие жертвы и материальный ущерб, вызванные японской интервенцией на Дальнем Востоке. Формулировка предлагалась следующая: "Россия выражает свое глубокое сожаление по поводу имевших место в г. Николаевске в марте 1920 г. печальных событий и признает свою материальную ответственность за них. Япония в свою очередь выражает глубокое сожаление по поводу аналогичных событий на территории бывшей Российской империи и признает свою материальную ответственность за них"²².

Иоффе понимал стратегическое значение Сахалина, как "Гибралтара Тихого океана"²³ и его "огромную экономическую ценность". Указывал, что "при соответственной разработке Сев. Сахалин становится главной угольной станцией Тихого океана", а "что касается запасов нефти, то их считают почти неисчерпаемыми"²⁴.

В политическом плане его тревожила информация о намерениях японского правительства переправить на остров белоэмигрантов, включая военные части, отступившие с советской территории, "для новой попытки интервенции". Заявлял, что "переход всего Сахалина в руки Японии поставит под угрозу весь Дальний Восток" и "российский народ не уверен, что японское правительство не воспользуется таким преимуществом". Подчеркивал репутацию Японии, как "самой агрессивной державы в мире", в противоположность миролюбивой Советской России, у которой "даже флота нет на Тихом океане"²⁵.

Японские переговорщики ссылались на свои будто бы "исторические права" на Сахалин, но этот аргумент Иоффе парировал весьма убедительно, не без юмора замечая, что "при принятии этого принципа каждой великой державе пришлось бы вернуться к ее национально-историческим границам: Японии - отдать огромные части своей территории, России - вернуться к периоду Великого княжества Московского; Великобритании - ограничиться частью Британских островов; Германии - герцогством Бранденбургским и т.д. и т.п."²⁶.

Идею покупки Северного Сахалина, которая импонировала Токио, Иоффе отвергал и, чтобы показать нелепость подобного предложения, назначал цену по тем временам заоблачную - миллиард долларов золотом. А публично говорил, что такая продажа будет столь же ошибочной, как продажа Аляски²⁷.

Что касается вывода японских войск, то он не торопил японцев - при условии, что сроки будут непременно зафиксированы в соглашении²⁸.

"Мы сделали все, что могли..."

Переговоры шли более полугода - сначала в курортном городке Атами, известном своими целебными горячими источниками (там Иоффе лечился), затем в Токио. Это был полезный обмен мнениями, японские собеседники прислушивались к доводам советского дипломата. Однако в высшем политическом эшелоне по-прежнему не было полной уверенности в необходимости наведения мостов с Москвой и, по выражению Иоффе, "японское правительство продолжало сидеть сложа руки в этот политический момент"²⁹. А силы его были на исходе, болезнь прогрессировала и остановить ее не удавалось.

У Иоффе было медицинское образование, но сам он никогда не практиковал и помочь себе не мог. Из Москвы сначала прислали неопытного врача ("это был племянник какого-то ответственного лица, который... стремился поехать за границу"), и его пришлось отослать обратно. Потом приехал профессор Яков Эттингер, но он не сумел поставить больного на ноги³⁰. Не удалось это и японским медикам, которых приводил Гото - их помощь "оказалась недействительной"³¹.

Дальнейшее пребывание Иоффе в Японии теряло смысл по ряду причин, и он информировал Гото о своей позиции, которую донес до японских переговорщиков: "...я заявляю этим господам уже официально, от имени своего правительства, что, во-первых, мы не можем вести переговоры на настоящем базисе, наработанном так называемой неофициальной конференцией, а во-вторых, вообще не склонны вести какие бы то ни было переговоры в стиле последних, т.е. неофициальные переговоры с официальными представителями"³². Резюмируя, Иоффе отчеканил: "И вот теперь я говорю, что хватит, неофициальная конференция более не нужна"³³.

По его мнению, теперь нужно было или переводить переговоры в сугубо официальное русло (на повестке дня стоял вопрос о приезде в Токио Л.М. Карахана), или взять паузу, чтобы еще раз обеим сторонам продумать свои шаги по развитию двусторонних отношений.

В прощальном письме виконт Гото высоко оценил самоотверженные усилия Иоффе: "Я чувствую настоятельную потребность выразить мои чувства глубочайшего уважения за то, что Вы, находясь на чужбине, совершенно больной, разъясняли и отстаивали интересы Вашей страны в постоянных дискуссиях с общественными кругами и частными лицами". Гото писал, что, несмотря "на чрезвычайно тяжелое состояние", Иоффе работал по 15 часов в сутки "таким темпом, за которым с трудом мог бы поспеть даже здоровый человек" и "пожертвовал своим здоровьем". Виконт был убежден в том, что "мы сделали все, что могли, как истые патриоты для блага наших стран"³⁴.

11 августа Иоффе, заверив Гото, что "навсегда остается другом Японии"³⁵, покинул эту страну и уже 13-го числа был во Владивостоке, где для него подготовили специальный вагон для переезда в Москву. Там он планировал подвести итоги своей миссии, с тем чтобы в скором времени продолжить ее и завершить. Однако этому помешала не только болезнь - свою роль сыграли другие обстоятельства. 1 сентября 1923 г. произошло природное бедствие - самое сильное землетрясение в японской истории, которое практически полностью разрушило Иокогаму и Токио. "При занятости правительства восстановительными работами, - писал Сигэнори, - российские дела были на время отложены"³⁶. Вместе с тем решающей причиной отстранения Иоффе стало вмешательство Карахана, который заменил его в должности полпреда в Пекине. Для Иоффе это стало сильным потрясением. Узнал он об этом еще в Японии, причем не в сообщении из Москвы, а из японской прессы - когда Карахан уже находился в Чите³⁷.

Карахан в целом следовал линии Иоффе и писал так: "В нашей стране необходимость сближения и оформления отношений с Японией никогда не требовала доказательств, мы всегда к этому стремились. Япония, наоборот, была непримирима и, согласовывая свою политику с союзными ей державами, не шла навстречу нашим желаниям". Но не упускал случая принизить усилия своего предшественника, замечая, что они, мол, не привели "к положительным и формальным результатам"³⁸.

Однако едва ли Карахану удалось бы добиться успеха без той большой предварительной работы, которая была проделана Иоффе и в конечном счете заложила основу Конвенции об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией, подписанной в Пекине в январе 1925 г.

Чужой среди своих

В 1924 г. Иоффе в составе советской делегации вел торгово-экономические и финансовые переговоры в Лондоне, а после этого получил назначение в Вену полпредом, что рассматривал, как "сильное для себя понижение"³⁹. Поскольку хотел быть полпредом не там, а в Токио и, хотя еще в феврале 1925 г. Политбюро одобрило кандидатуру В.Л. Коппа, рассчитывал сменить его.

Почти весь 1925 год он убеждал в правильности такого решения Политбюро и лично Сталина, отмечая, в частности, что "весь мир не сомневается, что я поеду послом в Токио"⁴⁰. Обращал внимание на свой опыт и наработанные связи, а также на обещания, которые, по его словам, давались ему раньше. "С точки зрения деловой вряд ли могут быть возражения против моего назначения в Токио:

1) я единственный, кто мало-мальски все же знает Японию и имеет там сравнительно большую популярность; 2) если бы были возражения, само Политбюро никогда не ставило бы вопроса так, будто вопрос о моей поездке в Токио предрешен, между тем и при моем назначении в Лондон, и при моем назначении в Вену, и при проекте моего назначения в Рим - определенно говорилось, что все это впредь до заключения договора с Японией, а после я поеду в Токио"⁴¹.

Раздосадованный тем, что его аргументы не принимаются во внимание, измученный постоянными недомоганиями, провоцировавшими сильнейшие стрессы, Иоффе отчаялся. Иначе не стал бы рисковать и ставить вопрос ребром: "либо мое назначение в Токио (хотя бы временно); либо мой окончательный уход из дипломатии, против чего я никогда не возражал и после чего я готов принять любую работу, которую партии угодно будет мне дать, хотя бы курьером в к.н.⁴² учреждении"⁴³.

Риск не оправдал себя, и причиной тому послужила не только дерзость Иоффе, но и его участие в политической оппозиции, поддержка им Троцкого и как следствие - утрата доверия Сталина.

Иоффе отстранили от дипломатии, в последние годы жизни он читал лекции в Московском университете и являлся заместителем председателя Главного концессионного комитета (председателем был Троцкий). Советская пресса травила его, как и других противников сталинского режима, у него отняли право пользоваться кремлевской клиникой, получать оттуда лекарства, не выпустили для лечения за границу. Между тем полиневрит, к которому добавились "болезнь сердца" и "целый букет сопутствующих заболеваний"⁴⁴, доставлял огромные страдания.

Иоффе принял единственно возможное для себя решение - добровольно ушел из жизни. В предсмертном письме, адресованном Троцкому, назвал свой поступок "протестом борца", который иначе уже не может реагировать на положение в партии и стране⁴⁵.

Проститься с ним пришли руководители НКИД и многие высокопоставленные советские и партийные деятели - почти все они потом были физически уничтожены. Сына Иоффе расстреляли, обеих его жен и дочь репрессировали. Могилу опального дипломата на Новодевичьем кладбище в 1940-1950-е годы сравняли с землей, однако дочь "хорошо помнила место захоронения отца и добилась возвращения надгробной плиты"⁴⁶.

Сегодня Адольф Иоффе остается в нашей памяти, как яркая фигура в истории советской и российской внешней политики, талантливый, видный дипломат, защищавший интересы своей страны в трудное для нее время.

• _{1. Южная часть острова перешла к Японии по Портсмутскому миру 1905 г.}
• _{2. Ватлин А.Ю. Полпредство Адольфа Иоффе. Кризисный менеджмент между Москвой и Берлином в июле 1918 г. // Вестник Брянского государственного университета, 2023. N 3. С. 40.}
• _{3. АВП РФ. Ф. 08. Оп. 6. П. 6. Д. 31. Л. 5.}
• _{4. Там же.}
• _{5. АВП РФ. Ф. 08. Оп. 6. П. 6. Д. 31. Л. 5. 9. 64.}
• _{6. АВП РФ. Ф. 08. Оп. 6. П. 6. Д. 31. Л. 9-10. 18-19.}
• _{7. Там же, Л. 81.}
• _{8. Тов. Иоффе в Японии. Печать о приезде тов. Иоффе // Русские марксисты // https://iskra-research.org/Marxists/Joffe/19230202.html.}
• _{9. Подалко П.Э. Деятельность российских дипломатов в Японии в 1918-1924 гг. // Россия и АТР. 2000. N 1. С. 78.}
• _{10. Там же.}
• _{11. АВП РФ. Ф. 146. Оп. 5. П. 5. Д. 5. Л. 94.}
• _{12. Там же.}
• _{13. На том этапе было еще неясно, в какой степени недавно созданный СССР возьмет на себя полномочия союзных республик, сохранявших относительно высокий уровень политической и дипломатической самостоятельности. Поэтому японцы рассматривали в качестве возможного партнера РСФСР, а Иоффе позиционировал себя представителем России, а не союзного государства.}
• _{14. АВП РФ. Ф. 08. Оп. 6. П. 6. Д. 31. Л. 6. 22. Л. 112.}
• _{15. АВП РФ. Ф. 08. Оп. 6. П. 6. Д. 31. Л. 6. 22.}
• _{16. Там же. Л. 7-8. 22.}
• _{17. Там же. Л. 8}
• _{18. Там же.}
• _{19. Там же. Л. 56.}
• _{20. Там же.}
• _{21. Расправа, учиненная партизанским отрядом Я.И. Тряпицына в Николаевске над японскими военнопленными и гражданами.}
• _{22. АВП РФ. Ф. 08. Оп. 6. П. 6. Д. 31. Л. 28. 66-67.}
• _{23. Там же. Л. 41.}
• _{24. Там же. Л. 67-68.}
• _{25. Там же. Л. 12. 68-69. 41.}
• _{26. Там же. Л. 40.}
• _{27. АВП РФ. Ф. 100. Оп. 6. П. 119. Д. 1. Л. 21.}
• _{28. Там же. Л. 65. 70.}
• _{29. АВП РФ. Ф. 08. Оп. 6. П. 6. Д. 31. Л. 112}
• _{30. Иоффе Н.А. Время назад (Моя жизнь, моя судьба, моя эпоха. М., ТОО "Биологические науки", 1992 // https://vgulage.name/books/ioffe-n-a-vremja-nazad/.}
• _{31. АВП РФ. Ф. 08. Оп. 6. П. 6. Д. 31. Л. 128.}
• _{32. Там же. Л. 112.}
• _{33. Там же. Л. 112. 122.}
• _{34. Там же. Л. 125. 127.}
• _{35. Там же. Л. 113.}
• _{36. Воспоминания японского дипломата, С. 122.}
• _{37. АВП РФ. Ф. 04. Оп. 1. П. 3. Д. 45. Л. 6.}
• _{38. Там же. Л. 141-143.}
• _{39. АВП РФ. Ф. 04. Оп. 1. П. 3. Д. 45. Л. 5.}
• _{40. Там же. Л. 7-8.}
• _{41. Там же. Л. 8.}
• _{42. То есть "каком-нибудь".}
• _{43. Там же. Л. 9.}
• _{44. Иоффе Н.А. Время назад. Моя жизнь, моя судьба, моя эпоха. М., ТОО "Биологические науки", 1992 // https://vgulage.name/books/ioffe-n-a-vremja-nazad/.}
• _{45. Предсмертное письмо Иоффе // Русские марксисты // https://iskra-research.org/Marxists/Joffe/19271116.html.}
• _{46. Тамби С.А. К вопросу о месте вечного упокоения "дипломата Революции" А.А. Иоффе // Молодой ученый Международный научный журнал, N 33 (271) / 2019. С. 95.}