Семибоярщина

Крайне негативные оценки "седьмочисленных бояр" звучали из уст многих отечественных историков, например К. Н. Бестужева-Рюмина, одного из столпов дореволюционной исторической науки: "Деятельность Семибоярщины не симпатична мне в том отношении, что они не церемонясь выпрашивают подачки у Сигизмунда, который не был русским царем". Ему вторил Н. И. Николаев: бояре эти "очень мало заботились о земле и очень много хлопотали о своих собственных выгодах". В 1939 году А. И. Козаченко прямо назвал всех московских бояр "изменниками". Далее точка зрения эта практически не подвергалась пересмотру.

При этом специальных исследований, посвященных Семибоярщине, до сих пор нет. Единственная статья о ней была написана в 1910 году потомком одного из участников боярской комиссии, графом С. Д. Шереметевым и представляет ныне разве что историографический интерес¹.

Итак, бояр обвиняют в близости к польскому королю и предательстве интересов страны. Логично посмотреть, что по этому поводу говорят источники и как самих бывших "земледержцев" воспринимали современники.

Кто входил в совет?

Сперва уточнение: кто входил в Семибоярщину? Как ни парадоксально, но историки так и не выяснили достоверный состав этого правительства. В Московском государстве начала ХVII века при назначении на высшие государственные посты огромную роль играла система местничества, при которой все знатные фамилии были четко ранжированы, и назначения, нарушавшие "старшинство" того или иного представителя рода, воспринимались как оскорбление всей фамилии. Естественно, что в состав Семибоярщины могли войти только представители наиболее родовитых боярских фамилий. Перечень их мы можем найти в так называемых Боярских списках - особых документах, фиксировавших состав Боярской думы.

Опуская подробности, укажу на тех из них, кто стоит в списке на первых местах: Ф. И. Мстиславский, И. М. Воротынский, А. В. Трубецкой, братья В. В., И. В. и А. В. Голицыны и примкнувший к ним Ф. И. Шереметев².

Ясно, что в условиях острой политической борьбы, которая после свержения Шуйского развернулась в Москве, противники группы Голицыных не могли допустить, чтобы в состав правящей комиссии входили все представители этого рода. Очевидно, с 17 июля по 11 сентября в Семибоярщину входил только старший из братьев - Василий (вполне реальный претендент на престол), замененный после отбытия в составе посольства к Сигизмунду на младшего - Андрея. Подтверждением этого служит тот факт, что подпись А. В. Голицына стоит среди прочих шести под договором о вводе в Москву польских войск в сентябре 1610 года.

Девятый по списку - князь И. С. Куракин. В сентябре 1610 года он командовал московским гарнизоном, который должен был охранять столицу от войск Тушинского вора, а потому под договором о введении в Москву польских отрядов его подписи нет - князь просто не мог покинуть город. Однако и по своей родовитости, и по личным качествам Куракин вполне мог бы входить в состав Боярского правительства. Основным аргументом в пользу этого можно считать то, что его подпись стоит второй под грамотой бояр в Кострому, Ярославль и Переславль-Залесский от 25-26 января 1612 года³.

Вслед за Куракиным идут фамилии князя Б. М. Лыкова и И. Н. Романова. Это уже восемь человек. Сейчас трудно сказать, отражал ли термин "седьмочисленные бояре" реальное их число или был просто фигурой речи. Но если принять, что бояр было действительно семь, кто-то из списка оказывается лишним.

Здесь надо оговориться, что состав Семибоярщины, видимо, был не постоянным. Оккупанты хотя и были в Москве хозяевами, но, видимо, чувствовали себя не очень уверенно. В марте 1612 года "Московских городовых всех ворот ключи, и на городе наряд и зелье, и свинец и всякие пушечные запасы Александр Госевский с полковники и с ротмистры взяли к себе, и по всем городовым воротам и по улицам у решоток сторожеи учинили своих" ⁴. Еще более яркую картину тогдашней московской жизни дает ее непосредственный свидетель, автор Пискаревского летописца: "Не велено ходити никаким руским людем ни с каким оружием, и по подворьем оружия никакова не держати и топоров; да не токмо со оружием: ни с ослопы, ни с палками, ни с ножи ходити".

Безусловно, поляки "тасовали" московское правительство. Устранить его совсем они не могли - от имени Семибоярщины на русский престол был призван королевич Владислав, и ликвидация боярской комиссии означала бы аннулирование этого приглашения. Поэтому оккупанты предпочитали постепенно вводить в состав правительства новых, более близких себе людей. Так, 15 октября 1610 года по обвинению в подготовке заговора были арестованы и взяты "под приставы" князья И. М. Воротынский и А. В. Голицын. Вместо князя Воротынского в комиссию включили более лояльного Куракина, а Голицына заменил М. А. Нагой.

Именно он в начале сентября привез в полки к полякам тех тушинцев, которые после бегства Лжедмитрия II решили перейти на польскую службу.

Можно говорить о следующей эволюции в составе Семибоярщины:

Июль 1610

Кн. Ф. И. Мстиславский

Кн. И. М. Воротынский

Кн. В. В. Голицын

Кн. А. В. Трубецкой

Ф. И. Шереметев

И. Н. Романов

Кн. Б. М. Лыков

Сентябрь 1610

Кн. Ф. И. Мстиславский

Кн. И. М. Воротынский

Кн. А. В. Голицын

Кн. А. В. Трубецкой

Ф. И. Шереметев

И. Н. Романов

Кн. Б. М. Лыков

Январь 1612

Кн. Ф. И. Мстиславский

Кн. И. С. Куракин

М. А. Нагой

Кн. А. В. Трубецкой

Кн. Б. М. Лыков

И. Н. Романов

Ф. И. Шереметев

Был ли сговор?

К этим боярам и следует относить остроумное замечание дьяка Ивана Тимофеева о "землеседцах", вступивших в сговор с поляками. Что же представлял собой этот сговор и как развивались события в Москве после создания Семибоярщины?

Уже 20 июля в грамоте с известием о низложении Василия Шуйского, направленной в Пермь, бояре писали о необходимости "выбрать нам государя всею землею, сослався со всеми городы, ... а до тех мест правити бояром князю Федору Ивановичу Мстиславскому с товарыщи". Значит, с самого начала боярская комиссия была органом временным и действовавшим только до момента избрания нового государя. Вряд ли это позволяет видеть в ней некий пережиток "славного боярского прошлого" с его дружинными традициями или "орган олигархического правления", как нередко утверждают историки. Это был регентский совет, но не такой, что был организован при малолетнем Иване Грозном. Здесь ситуация была сложнее: требовалось не просто сберечь трон для государя, но еще и выбрать его.

А последнее можно было сделать только при "Совете всей земли". И вот в Казань, Пермь и другие города из Москвы полетели грамоты о присылке в столицу выборных от "всех чинов людей".

Но в условиях гражданской войны и интервенции они не могли собраться быстро, да и легитимность многих выборных людей подверглась бы сомнению делегациями, прибывшими от противоборствующих группировок.

Но и медлить было нельзя. Поляки во главе с гетманом коронным Станиславом Жолкевским, узнав 22 июля о свержении Шуйского, уже 23-го стояли под Вязьмой, а 26-го находились в непосредственной близости от Москвы. Тушинский вор со своими отрядами разбил лагерь с другой стороны города. Мятежные настроения столичной бедноты вызывали боязнь бунта.

Другой проблемой была кандидатура будущего царя. "Земская династия" Годуновых пережила своего основателя всего на несколько месяцев. Бояре, целовавшие крест на верность сыну Бориса, молодому Федору, почти без колебаний перешли на сторону Лжедмитрия I и не сделали ничего, чтобы предотвратить убийство нового царя и его матери. Василий Шуйский был свергнут с престола так же легко, как и возведен на него. Ни один из московских аристократических родов не стоял столь высоко, чтобы претендовать на трон и избежать постоянных заговоров и интриг.

В таких условиях естественным было вернуться к возникшей еще несколько лет назад идее возведения на русский престол иностранца. Первым среди претендентов упоминалось имя польского королевича, пятнадцатилетнего сына Сигизмунда III, Владислава Вазы. Для переговоров с поляками ехать далеко не пришлось, нужно было только выйти за городские стены, где у села Хорошева стояло польское войско.

Камнем преткновения на переговорах стал вопрос о смене веры. Московские бояре настаивали на том, чтобы королевич перешел в православие, а гетман заявлял, что не имеет достаточных полномочий обсуждать подобные вопросы.

Переговоры затянулись так, что в начале августа Жолкевский даже не стал отвечать на очередную грамоту Мстиславского, заявив: "Письмо за письмом, так и конца разговорам не будет".

Наконец, 27 августа договор был подписан. Он предполагал избрание на русский престол польского королевича, но при этом охранял независимость Московского государства от Речи Посполитой и не содержал никаких условий, которые можно было бы связать с утвердившимся в отечественной науке представлением о "боярах-предателях".

Владислав должен был перейти в православие и "не отводити" православных ни в какую иную веру. В стране запрещалось строить католические костелы. Поляки и "литовские люди" не могли занимать государственные должности в Российском государстве, вся система отношений царя и общества должна была остаться прежней.

Через день после этого гетман Жолкевский "пригласил к себе всех знатнейших бояр на обед и угостил их как можно лучше". Польский офицер Маскевич в своем дневнике так описывал это торжество: "Каждого [гетман] одарил конями, сбруею, палашами, соболями, бокалами, чашами, рукомойниками; он роздал не только свои собственные вещи, но брал их и у ротмистров и у товарищей, не отпустив самого последнего москвича с пустыми руками. Этот пир стоил ему дорого".

Законы гостеприимства требовали соответствующего жеста и со стороны московских бояр. Уже 2 сентября боярин Федор Иванович Мстиславский устроил ответный прием. Гетману преподнесли сокола и собаку для травли медведей, а также 40 соболей. Впрочем, как заметил все тот же польский офицер, соболя были "не из лучших". Ротмистры получили по паре соболей, что было воспринято как знак явного презрения.

Однако вряд ли московская верхушка хотела продемонстрировать пренебрежение к войскам Речи Посполитой. Именно с ними были связаны надежды бояр на обеспечение безопасности в столице. Городские низы могли в любой момент открыто перейти на сторону Лжедмитрия II и открыть ворота его войскам. В выборе между Тушинским вором и королевичем Владиславом бояре особых колебаний не испытывали, тем более что поляки помогли отбросить Лжедмитрия II от Москвы. Самозванец бежал сперва в Николо-Угрешский монастырь, а затем в Калугу.

11 сентября из Москвы под Смоленск отправилось Великое посольство, которое должно было переговорами с самим польским королем окончательно прояснить вопрос об избрании на русский престол Владислава. По собственному признанию гетмана Жолкевского, он пытался в состав посольства включить "лиц, имевших притязания на царство", поэтому неудивительно, что возглавили его митрополит Филарет, в миру Федор Никитич Романов, отец одного из реальных претендентов на царский скипетр, и боярин князь Василий Васильевич Голицын, сам примеривавшийся к шапке Мономаха.

Судьба руководителей посольства оказалась непростой: Филарет вернулся из польского плена в Россию только в 1619 году, через шесть лет после того, как его сын Михаил занял царский трон. А князь Василий Голицын в этот сентябрьский день не знал, что прощается со столицей навсегда. Он умер в том же 1619-м по дороге из польского плена.

Пока посольство медленно и тяжело добиралось до Смоленска, в Москве дела шли своим чередом. В город прибывали все новые и новые сторонники поляков, и постепенно соотношение сил начало меняться. Сначала москвичи выдали полякам всех трех братьев Шуйских, хотя и с условием "не вывозить их из Московского государства", а после этого впустили польское войско в столицу.

О том, кто именно был инициатором этого шага и что послужило причиной, историки спорят до сих пор. Сведения источников также противоречивы. Мазуринский летописец говорит, что еще во время избрания послов под Смоленск "4 человека от синклита начаша мыслити, како бы пустити литву в город, и начаша вмещати в люди, что бутто черные люди хотят впустити в Москву вора". Пискаревский летописец сообщает, что подбили на это бояр "изменник Михайло Салтыков да Фетька Андронов", а против выступали патриарх Гермоген и бояре князья Андрей Голицын да Иван Воротынский. Последнее вполне вероятно, так как примерно через месяц после ввода в город польских гарнизонов эти двое бояр будут взяты под стражу по обвинению в связях с вором.

Очевидец событий, польский ротмистр Н. Мархоцкий, прямо писал, что бояре "опасались измены простонародья, которое хотело встать на сторону Дмитрия, и уговаривали гетмана ввести в столицу войска". Он же сообщил и о колебаниях Жолкевского, опасавшегося, что в городских условиях конница потеряет свое военное преимущество и окажется легкой добычей для москвичей, если вдруг те решат восстать.

Но опасения гетмана не были услышаны, и на второй неделе октября, по одним данным 9, по другим - 11 октября, польские войска, по меткому замечанию очевидца, "тихо вступили в столицу".

Патриоты или изменники?

Жолкевский и велижский староста Александр Госевский, выполнявший роль агента короля Сигизмунда, остановились на старом дворе Бориса Годунова в Кремле. Собственно войско расположилось на небольшом расстоянии друг от друга в Китае и Белом городе. Для большей безопасности неподалеку от Москвы, под Можайском, был оставлен полк Струса. Из самой столицы были удалены многие стрельцы, представлявшие для поляков потенциальную угрозу, а также часть иностранного наемного войска.

А что же бояре? Какова была роль верховной комиссии во всех происходивших событиях? Да, они твердо стояли на условиях августовского договора с Жолкевским, ждали на русский престол королевича Владислава и старались охранять свои родовые привилегии. Но реальная власть постепенно ускользала из их рук.

Прибывший в Москву прямо изпод Смоленска Михаил Салтыков, явный сторонник короля Сигизмунда, пожалуй, самый близкий к нему из московских бояр, бежавший в 1611 году в Польшу да так там и оставшийся, писал литовскому канцлеру Льву Сапеге в ноябре 1610-го: "А со Мстиславского с товарыщи и с нас дела посняты".

Госевский присутствовал на заседаниях Боярской думы и собственной волей жаловал поместья. Судя по запискам уже упоминавшегося ротмистра Мархоцкого, их автор также не раз бывал на встречах членов "синклита". На Москве было неспокойно; уже в октябре казак Иванов сообщал в Вязьме, что в столице "боязнь есть великая, и закупают хлеб, готовятся в осаду". Составлен был даже специальный список "урядов" - назначений на высшие приказные должности сторонников поляков.

Госевский был сторонником решительных действий и считал необходимым превращение страны в колонию Речи Посполитой, наподобие испанских владений в Южной Америке, путем сговора с коррумпированной верхушкой общества. Именно эти взгляды и принял на вооружение король Сигизмунд, отказавшийся посылать сына в неспокойную Московию и вместо этого сам возжелавший занять "дедичный" престол. Реакция некоторых московских бояр подогревала его решимость. Тот же Салтыков писал под Смоленск: "А под Смоленском, государь, Королю что стоять? Коли будет Король на Москве, тогды и Смоленск совсем его". И еще: "А лутче б, государь, дело: итти Королю к Москве, не мешкая, покамест городы от Москвы не отстанут".

О том, что Семибоярщина не изменяла, а просто оказалась бессильной в условиях оккупации, свидетельствует следующий факт. В условиях феодального государства критерием доверия и благоволения со стороны власти являются земельные пожалования. Получали ли "седьмочисленные бояре" земли от поляков? Семь человек из вышеперечисленной десятки бояр за все время польской интервенции не получали никаких земельных пожалований от поляков! Это бояре Мстиславский, Воротынский, Трубецкой, Василий и Андрей Голицыны, Романов и Нагой.

И только трое такие пожалования получали: князья Иван Куракин и Борис Лыков, а также Федор Шереметев. Но и в этом случае большинство пожалований представляли собой возвращение прежним владельцам их старых вотчин и поместий, по тем или иным причинам отнятых у них ранее. Так, Шереметев вернул себе отнятую при Борисе Годунове рязанскую деревню Спасово, Лыков - отнятую при Василии Шуйском вотчину в Новосильском уезде, а Куракину возвращены были его смоленские владения, в августе 1610 года поступившие в раздачу.

На фоне полного политического бессилия боярского правительства в Москве хозяйничали поляки, "литовские люди" и их пособники. Недовольство москвичей действиями оккупантов неуклонно росло и грозило вот-вот прорваться наружу. Доходили в столицу и слухи о создании Первого земского ополчения. Рассылал свои грамоты патриарх Гермоген, предрекавший угрозу православию и всему русскому государству от "злокозненных поляков".

Первое крупное столкновение в столице произошло 25 января 1611 года, когда собравшийся народ начал жаловаться на притеснения со стороны польских солдат и оскорбление ими религиозных чувств православных. 13 февраля произошло столкновение с поляками на хлебном рынке, в результате которого погибли трое поляков и пятнадцать русских. Поводом стало то, что торговец отказался продавать полякам кадку овса за тот же флорин, что взял с москвича, а затребовал с них вдвое большую цену.

19-20 марта столкновения приняли характер настоящей городской войны, и вдобавок к ним Москву охватил пожар.

Как писали впоследствии сами поляки, решение о поджоге было принято "по совету доброжелательных нам бояр, которые признавали необходимым сжечь Москву до основания".

Вероятно, здесь имеется в виду кружок Михаила Салтыкова, но и члены Семибоярщины, конечно же, не могли оставаться в стороне от происходивших событий. Согласно свидетельству архиепископа Архангельского собора Арсения Элассонского, сам боярин Федор Мстиславский, разъезжая на лошади по столице, уговаривал москвичей сложить оружие. Уговоры его не подействовали, и только огонь остановил восставших.

Очевидно, по приказу поляков убили "на подворье" князя Андрея Голицына "да князя Хворостинина в улице".

Пожар был грандиозным. Немецкий наемник Конрад Буссов, вовсе не склонный к патетике, писал: "Великая Metropolis Russiae [столица России]... обратилась в грязь и пепел, и не осталось от нее ничего, кроме Кремля с предкремлевской частью... и нескольких каменных церквей. Большинство же прочих церквей... со всеми домами и дворами, ...равно как и усадьбы князей, бояр и богатых купцов у Белой стены, - все было превращено в пепел... Улицы... были до того завалены мертвыми телами, что ноги проходившие там в некоторых местах едва касались земли".

Следующие месяцы выдались не менее драматичными: создание и медленный распад Первого ополчения, гибель Прокофия Ляпунова и падение Смоленска, захват Новгорода шведами. В самой Москве один за другим умерли крутицкий владыка Пафнутий, бояре князь А. А. Телятевский и М. Ф. Нагой, царица Мария Нагая. А королевич все не появлялся!

Уже и послы из-под Смоленска отправлены были в Литву, а избранного царя Владислава, именем которого давно уже жаловались поместья, все еще не было.

В сентябре 1611 года за ним снарядили посольство, в которое вошли Салтыков и князь Ю. Н. Трубецкой. Так же, как и год назад, состав посольства был неслучаен: тогда из Москвы удаляли тех, кто представлял опасность для поляков, теперь сами сторонники поляков бежали из столицы. В последующие месяцы центр тяжести переместится из Москвы на юг, туда, где будет создаваться Второе земское ополчение, московских бояр заслонит стольник князь Д. М. Пожарский, один из тех, кто не послушал уговоров Мстиславского и не сложил оружия во время мартовского восстания.

Вновь мы встретимся с боярами уже в самом конце польского владычества в Москве. Тогда, в июне 1612-го, в столицу прибыла группа польских мещан и купцов, среди которых был и не лишенный литературного таланта Богдан Балыка, оставивший крайне любопытные записки о пережитом. А пережить ему пришлось многое. Постепенно вокруг Москвы замыкалось кольцо блокады, войска ополчения князя Пожарского представляли собой реальную угрозу. С конца лета - начала осени в городе начался голод. По свидетельству Балыки, уже со второй недели августа пехота начала есть кошек и собак, в сентябре "за корову давали 600 злотых, четверть мяса конского была по 120 злотых".

Но вскоре "пехота и немцы потай почали людей резати и есть. Мы найпершей, идучи от церкви соборной пресвятой Богородицы... голову и ноги человечьи в яме нашли". Вскоре съели всех пленных москвичей - "вязней", но потом и такой еды не стало. Выкопали и съели недавно похороненного пахолика, польского солдата. В октябре пошел первый снег, погубивший всю траву и коренья. Мышь стоила злотый, а во многих избах появились кадки с мясом вполне определенного происхождения. Начались даже тяжбы из-за умерших! Родственники и сослуживцы спорили между собою, кто имеет больше прав на их тела.

Конечно, бояре находились здесь в более привилегированном положении, чем польские солдаты, но и им угрожала опасность. Тот же Балыка сообщал, что в сентябре 1612-го несколько человек залезли во двор к Мстиславскому и "почали шарпати, ищучи живности". Боярин попытался их унять, но получил такой сильный удар кирпичом по голове, что "мало не умер".

В конце октября (начале ноября по новому стилю) поляки капитулировали, и русские вошли в Кремль. Еще несколькими днями раньше из Москвы были выведены боярские семьи, теперь же и сами бояре оказались свободны и были разосланы по деревням для богомолья и восстановления сил. Некоторые, впрочем, вскоре вернулись в столицу или даже и не уезжали из нее. Об отношении к боярам новой власти ясно говорит грамота руководителей Второго ополчения от ноября 1612 года: "И их бояр... не побили, потому что они... по ся места были в неволе, а иные за приставы... И ево князь Федора (Мстиславского. - В. А.) литовские люди били чеканы; и голова у него во мног местах избита. А боярин князь Иван Васильевич Голицын сидел за приставом"⁶.

Воцарение новой династии не внесло заметных перемен в положение членов правительственной семерки, они по-прежнему занимали высокие посты и выполняли ответственные миссии: Мстиславский возглавлял Боярскую думу, Лыков водил войска против мятежных казаков, Шереметев вел переговоры о перемирии с поляками, И. М. Воротынский воеводствовал в Казани и принимал участие в дипломатических беседах. Список можно продолжать. Очевидно, что современники не считали их предателями, пошедшими на сговор с врагом. Факты показывают, что ситуация была значительно сложнее и ее вряд ли можно уложить в готовую схему "плохой - хороший", "патриот - изменник".

• _{1. Шереметев С. Д. Заметка по поводу Семибоярщины//Летопись историко-родословного общества в Москве. 1910. Вып. 1.}
• _{2. ЧОИДР. 1909. Кн. 3. С. 73–103.}
• _{3. Сб. РИО. М. 1913. Т. 142. С. 292.}
• _{4. Там же. С. 332.}
• _{5. Дневник Маскевича//Сказания современников о Димитрии Самозванце. СПб. 1859. Т. 2. С. 45.}
• _{6. Акты подмосковных ополчений и Земского собора 1611–1613 гг. М. 1911. Вып. 5. С. 97.}