"Горнило польских козней…"

Представления о поляках и о русско-польских взаимоотношениях сложились у Давыдова ещё в юные годы (не в последнюю очередь под влиянием его кумира генералиссимуса Суворова) и утвердились в ходе Отечественной войны. Его собственные впечатления отразит, в частности, очерк "1812 год" (1825), где Варшава аттестовалась им не иначе, как "горнило козней, вражды и ненависти к России"². Но в полный голос польская тема зазвучала в его творчестве под влиянием событий 1830-1831 годов.

Когда известие о вспыхнувшем в ноябре 1830-го польском восстании потрясло Россию, единства мнений не было. Крайние позиции здесь обозначили, с одной стороны, стихотворения Пушкина "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина", а с другой - достигший столиц из Сибири прочувственный отклик декабриста Александра Одоевского: "На Висле брань кипит! Там с Русью лях воюет за свободу"³. При этом большинство умеющих читать россиян разделяло точку зрения Александра Сергеевича.

Неудивительно, что реакция Давыдова на тревожные известия из Царства Польского была очень близка к пушкинской. "Какое русское сердце, чистое от заразы общемирного гражданства, - указывал он в своих записках, - не забилось сильнее при первом известии о восстании Польши?"⁴. К тому времени Денис Васильевич был уже в отставке. Понимая, что раз "возникли беспокойства, полагать должно, что загремит скоро там оружие"⁵, поспешил вернуться на действительную службу. Как чеканно сказано в автобиографии: "Давыдов скачет в Польшу"⁶, - где и будет сражаться против повстанцев. Сколь опасным считал он это восстание для России, видно хотя бы из того, что "польская война" 1831 года была названа им "близким родственником 1812 года"⁷, - кстати, примерно так же воспринимал это - Ноябрьское, как его называют поляки, восстание и Пушкин⁸.

О том времени Давыдов подробно рассказал в "Воспоминаниях о польской войне 1831 года" (1835). По его собственному признанию, он "пустился в военные записки" потому, что сразу по завершении польской кампании вынужден был уйти со службы: "Не позволяют драться, я принялся описывать, как дрались".

Монета номиналом в два злотых времени Ноябрьского восстания с гербами Польши и Литвы. Фото: из архива журнала "Родина"

Примечательно, что Давыдовым освещены не только те события, непосредственным участником которых был он сам. В них изложен - когда подробно, когда в двух словах - весь ход польской кампании и весьма нелицеприятно охарактеризованы действия российского командования⁹. Так, Давыдов выражал, по меньшей мере, недоумение по поводу действий (в первые недели восстания) великого князя Константина Павловича, наместника Царства Польского.

Действия эти, по словам мемуариста, были "столь таинственны, что значительное большинство его подчинённых, никогда ему ни в чем не сочувствовавшее, явно обвиняло его в измене… должен с прискорбием сказать, что поведение цесаревича подало повод к нареканиям страшным и неотразимым". Давыдову, рвавшемуся в бой, было не понять, почему "этот своенравный, но мужественный человек… был вынужден терпеливо выслушивать надменные и дерзкие требования лиц, незадолго пред тем распростёртых у его ног"¹⁰.

Давыдов отдавал должное "замечательному мужеству"¹¹ Ивана Ивановича Дибича, после смерти Константина руководившего подавлением восстания, но это не помешало ему обвинить фельдмаршала в самонадеянности, которая дорого обошлась: "Дибич… ехал в Польшу в полной уверенности на победу при первом своём появлении,.. одержанные им успехи в Турции вознесли самонадеянность его за пределы благоразумия", и потому, "получив начальство над армией в Польше, … он возвысился над толпой, насколько верёвка возвышает висельника" и т. д.

Под влиянием "мыслей и подозрения, невольно запавшего в душу каждого солдата, что главнокомандующий [Дибич] подкуплен врагами", Давыдовым было написано стихотворение "Голодный пёс" (1832). Он включил его в свои "Воспоминания о польской войне"¹², но до сих пор оно остаётся малоизвестным, редко входит в сборники¹³. Авторские эмоции по отношению к повстанцам выражены в этом стихотворении совершенно недвусмысленно:

• Лях из Варшавы
• Нам кажет шиш,
• Что ж ты, шаршавый,
• Под лавкой спишь?
• Задай, лаяка,
• Варшаве чёс!
• Хватай, собака,
• Голодный пёс.

В уподоблении русской армии голодному и трусоватому псу явно сквозит возмущение поэта нерешительностью военных властей в Царстве Польском, о чём Денису Васильевичу не раз доводилось писать и в прозе. "Воспоминания о польской войне" ещё при жизни автора широко ходили в списках¹⁴. Однако до публикации дело дошло лишь в 1872 году¹⁵, когда сама кампания успела стать историей. Впрочем, историей по-прежнему живо воспринимавшейся, следствием чего стало появление критических откликов, в которых главным образом содержались "замечания на пристрастие и неверности"¹⁶.

Давыдов касался и политики Александра I, благодаря которому в пределах Российской империи появилось конституционное Царство Польское. По мнению гусара, истоки того, что поляки получили "огромные способы к восстанию и продолжительной борьбе с Россией, о коих они не смели и помышлять", следует искать в действиях предшественника Николая I на троне. Именно с тех пор, по его мнению, "Польша, чреватая мятежом, зарождённым в ней Александром I в минуты несчастной либеральной склонности его, нетерпеливо ожидала срока своего разрешения". Стремления императора "навсегда прекратить искони существующую между Россиею и Польшею вражду" названы мемуаристом "заблуждениями", которые "стоили нам дорого". Когда же Давыдов, перечисляя причины русских неудач в Польше, на первое место ставит "гибельную систему отталкивать людей способных, бескорыстных, постоянно предпочитая им личности ничтожные, бездарные, корыстолюбивые, кои могли быть лишь слепыми исполнителями", то упрёк (в котором явственно звучит личная обида) подразумевает, похоже, и времена Николая I.

Главный же объект критики и даже ненависти Давыдова - это мятежники-шляхтичи и их покровители на Западе. Говоря о мятежниках, Давыдов вновь и вновь повторял, что это - "одно шляхетство и городская сволочь из тунеядцев", "шляхетство и разная буйная сволочь, обитавшая в окрестностях [Варшавы]". По его наблюдениям, как и во времена Наполеона, "Варшава - гнездилище вражды против России".

Оглядываясь на "многочисленнейший класс народонаселения, состоящий из хлебопашцев, мещан и ремесленников", поэт-партизан подчёркивал, что этот "класс" относился к русским вполне лояльно. Мемуарист всякий раз напоминал, что оно не было ни всеобщим, ни национальным, - восстала только шляхта. Но Давыдов всё-таки не мог не признать: "Находясь в рядах мятежников, они [рекруты] сражались храбро; это свойство славянских народов". Мемуарист не сомневался, что Петербург должен был проявить самое живое участие в судьбах польского простонародья, выступив защитником его интересов. Независимость же Польше не может быть возвращена потому, что России нельзя отказаться от однажды занятых территорий. Полякам вовсе нельзя предоставлять независимость, поскольку "для Польши самостоятельность есть дело трудное и доселе невозможное". Тезис был подкреплён исторической справкой, содержащей прозрачный намёк на разделы Речи Посполитой: "До сего времени едва лишь Польша предоставлена была самой себе, как она накликала на себя ряд бедствий, и вмешательство сильных соседей становилось необходимым".

Опираясь на собственные наблюдения, Давыдов настаивал, что именно шляхта является носительницей всех национальных пороков и ненавистницей России. Кроме всего прочего, "всё польское шляхетство", по его убеждению, крайне неблагодарно. "Истинный представитель характера польской нации" для мемуариста - это генерал Ян Круковецкий: "Дерзкий и спесивый, проныра и низкопоклонный по обстоятельствам, властолюбец… он не был способен ни к военному, ни гражданскому делу". Именно к шляхте относит Давыдов обвинение поляков в непостоянстве, а также в том, что им свойственны "несогласия и споры, …междоусобные брани".

Наряду с такого рода морализаторством, Денис Васильевич охотно прибегал к доводам исторического характера, напоминая, в частности, о переменчивости судеб. "Борьба России с Польшей, - писал он, - продолжалась несколько столетий сряду. Были времена, когда Волынь, часть Литвы и часть коренной Польши принадлежала России". "Была эпоха, - продолжал Давыдов, подразумевая, видимо, период Смуты, - когда Польша около пяти лет сряду, и не далее двухсот лет тому назад, владычествовала над Россией оружием, но более всякого рода кознями и пронырствами".

Давыдов решительно отметал все звучавшие на Западе обвинения по адресу России из-за того, что она не предоставляет полякам независимость. "Столь благодушным поступком, - рассуждал Давыдов, - Россия сама бы себя изгоняла из среды европейских государств, поступая добровольно в состав азиатских государств; передав в руки Польши все отверстия, чрез которые проникает к нам просвещение, она должна была совершенно отказаться от многих хозяйственных, финансовых и торговых предначертаний своих и беспрекословно покориться игу Польши и Европы, не имея, по их мнению, права отстаивать свое нравственное и вещественное могущество… Россия, восстановив Польшу, нашлась бы вынужденной признать и самостоятельность и других областей, поступивших искони и силою оружия в состав её?… Не надлежало ли нам возвратить всем соседям все земли, от них приобретённые?", - задавал Давыдов риторические вопросы.

Что же касается ключевого для истории русско-польских отношений вопроса: "Кто виноват?", наш автор уверенно отвечал, что виновницей всех несчастий Польши является шляхта. Нетрудно представить, что информация, на которую он при этом опирался, была почерпнута отставным генерал-лейтенантом преимущественно не из учёных сочинений. Судя по всему, он во многом повторял расхожие, уже вполне утвердившиеся в дворянской - военной, в том числе - среде стереотипы, которые питались, помимо прочего, отвращением российских государственников к политическому устройству ушедшей в историю Речи Посполитой.

Воспоминания Давыдова насквозь полемичны. Отстаивая своё видение и понимание драматических событий 1830-1831 годов, он вступал в спор как с польскими инсургентами и поддерживавшими их европейскими политиками, так и с российской официальной трактовкой происходящего.

Едва ли можно сказать, что он во всём был прав. Но характерно, что в изобличении мятежников он не прибегал к столь частым в российской литературе ссылкам на необходимость воссоединения исконно русских земель - как на причину активного участия Петербурга в разделах Речи Посполитой. Ход его рассуждений основывался исключительно на геополитических, прагматических соображениях. Если о "праве меча" - как основании для России приобрести ряд территорий в результате разделов Польши, Карамзин решался писать лишь во "Мнении русского гражданина" (1819) - конфиденциальной, не предназначенной для публикации записке, представленной им императору¹⁷, то Давыдов не считал нужным стеснять себя подобного рода условностями.

• _{1. Некоторые черты из жизни Дениса Васильевича Давыдова // Давыдов Д. Военные записки. М. 1940. С. 30.}
• _{2. Давыдов Д. 1812 год // Давыдов Д. Некоторые черты из жизни Дениса Васильевича Давыдова. Стихотворения. Военные записки. М. 1962. С. 398.}
• _{3. Одоевский А. И. "Недвижимы, как мертвые в гробах…" // Вольная русская поэзия второй половины XVIII - первой половины XIX века. Л. 1970.}
• _{4. Давыдов Д. Некоторые черты... С. 34.}
• _{5. Письмо А. И. Чернышёву от 1 января 1831 г. // Давыдов Д. В. Собр. соч. Т. 3. СПб. 1893. С. 178.}
• _{6. Некоторые черты из жизни Дениса Васильевича Давыдова <Автобиография>. С. 34.}
• _{7. Там же.}
• _{8. Письмо Е. М. Хитрово от 8 мая 1831 г. // Пушкин А. С. Собр. соч. Т. 10. М., 1962. С. 30.}
• _{9. С точки зрения А. К. Пузыревского, "крайне пристрастно относясь к Дибичу, Давыдов является одним из самых ненадёжных рассказчиков об этой войне. Его ненависть к фельдмаршалу переходит всякие пределы" // Пузыревский А. К. Польско-русская война 1831 г. СПб. 1886. С. Х.}
• _{10. Давыдов Д. В. Воспоминания о польской войне 1831 года // Давыдов Д.В. Собр. соч. Т. 2. СПб. 1895. С. 225-226.}
• _{11. Давыдов Д. В. Воспоминания о цесаревиче Константине Павловиче // Давыдов Д. Некоторые черты... С. 500.}
• _{12. Давыдов Д. Воспоминания о польской войне… С. 250.}
• _{13. См., например: Давыдов Д. Гусарская исповедь. М. 1997, - пожалуй, одно из немногих изданий, где стихотворение "Голодный пёс" представлено.}
• _{14. Как указывают составители собрания сочинений 1895 г., текст "Воспоминаний…" был ими напечатан по журнальному изданию в "Русской старине", но с некоторыми дополнениями, которые были сделаны по списку, принадлежавшему князю И. Ф. Паскевичу и хранившемуся в редакции журнала.}
• _{15. Русская старина. 1872. Т. VI. Правда, существовало и более раннее издание. По сообщению А.К. Пузыревского, стараниями князя Долгорукова "Воспоминания…" были изданы в 1863 г. в Лондоне, но "издание это не допущено к обращению в России" // Пузыревский А. К. Указ. соч. С. Х.}
• _{16. Русская старина. 1884. Т. XLI. С. 160; Т. LXXVI. С. 524-527.}
• _{17. Карамзин Н. М. Мнение русского гражданина // Карамзин Н. М. О древней и новой России. М. 2002.}