Грозный век

Так, может быть, и внук вовсе не изначально безумен, злобен, подозрителен до патологии, а оттиснут ситуацией, да так, что щеголяет по историческим горизонтам то в шутовском колпаке, то со следами крови на посохе?

К логике тогдашнего бытия уже почти не пробиться: ничто не остается на месте, и все бегают. Если искать эпохе Грозного какой-то образный символ, то, наверное, это беглец, бегун, беженец, и не в переносном смысле, а в прямом: человек бежит; то ли за ним гонятся, то ли он гонится, то ли все за всеми гоняются по кругу.

Андрей-то Курбский, главный перебежчик века, "предтеча Герцена", вряд ли состязался с марафонцами, он переместился в Литву в карете, окруженный конной стражей и встречаемый гимнами поэтов. Но образ человека бегущего недаром мелькает в летописях века: больно уж много этой беготни. Что делает переводчик царского лекаря, не сумевший когда-то сбежать из осажденного Озерища и пригретый Грозным? Бежит в Рим. От страха опалы. А смоленский княжич без всякой опалы просто разругался с родичами - и бежит. Бегут насельники русского Юга навстречу крымцам, бегут из Крыма обратно на Русь каяться в побеге. Бегут потомки Мамая братья Глинские из Польши в Москву, потом бегут в Литву. Михаила, чтобы не сбежал, сажают в тюрьму, откуда он выходит по тому счастливому случаю, что Елена, "княжь Васильева дщерь Львовича Глинского", становится женой Василия III, и рожает она царевича Ивана, при котором эта заполошная беготня делается каким-то всеобщим бедствием.

Магическим контрастом этому задыхающемуся аллюру становится монументальное замирание "культовых фигур" в предсказываемых ситуациях. В Вербное воскресенье царь шествует из дворца в храм Василия Блаженного. Пешком. Медленно. По шажочку. Подобно Христу, входящему в Иерусалим. И точно так же, торжественно, неспешно, - в полоцкую Софию по взятии города.

А трапезы во дворце после аудиенций! По Соборной площади надо передвигаться "тихо и важно", за столом перед каждым блюдом - вставать и застывать, слушая длинные здравицы. Они там, кажется, вообще не едят, только стоят. Да в таких нарядах, что не побегаешь.

(О, эти драгоценные шубы, которые гостям дают напрокат! Вспоминается мне нынешняя Америка, где есть рестораны, куда пускают только в галстуке, и галстуки эти при входе предлагают напрокат. Живучи традиции! А упоить гостя до бесчувствия, чтобы выболтал затаенное, - не у Грозного ли научился такому методу четыре века спустя товарищ Сталин?)

Как связать это замирание и этот бег?

Так, как связаны две стороны неустойчивости: ритуал и разгул. Стандарт поведения - попытка смирить хаос. Приказ - заклятье непредсказуемости. Вменить "измену" в ответ на невменяемость. На изменчивость.

Лоно этой изменчивости - Дикое поле. Вечная карусель кочевых народов, подвижное равновесие территорий, которые никак не могут прибрать к рукам ни Московия, ни Порта, ни даже ближнее Крымское ханство, которое по инерции считает себя наследником Орды и пробует если не вернуть "улус Джучиев", то набегом и грабежом по крайней мере содрать клок с паршивой овцы.

Оставляем в стороне крючкотворно-юридический вопрос: чье Поле? Оно ничье. Актуально другое: куда мужику податься? С юга татары, с севера московиты. Побегаешь тут. Мужик становится казаком. Куда ни побеги - ты "изменник".

Не отсюда ли в мифологию вошедший "задний ум" русских, лукавый расчет на "авось" и звериная осмотрительность при невозможности что-либо реально предусмотреть (помните каламбур Ключевского?).

Но все-таки жить? Грабить - по крымской модели? Ломать "вольную службу" - по литовским или польским правилам? Или согнуть шею под тяжким ярмом "государева дела"?

Ярмо есть ярмо, но ведь не лезет же власть в повседневную домашнюю жизнь людей. "Паутина неформальных межличностных отношений" дает людям возможность держаться. Как пращуры дышали через соломинку в болоте.

Не отсюда ли традиционная же русская все отзывчивость? Такая же непредсказуемая...

Конечно, московскую власть терпеть трудно. Крутая, безжалостная. Не говоря уже об опричном беспределе: в мор заколачивают дом, где болеет чумной, и оставляют умирать - и его, и всю семью. Это гуманно? А везти из набега похищенных детей в специальных корзинах, а коли дитя занемогло, головой о дерево или о камень и бросить подыхать - это лучше? Все во вражде - звери, "и те, и эти". А где больше извели - кто считает?

Потом сочли: изведено при Иване Грозном - 3300 душ. При Столыпине - меньше? Про Сталина умолчим. Так Иван хоть каялся, синодики составлял, на коленях ползал. Пусть нынешние нераскаянные внесут поправки на масштаб и прикинут что почем.

Главное-то острие террора Грозного против кого направлено? Главный приказ как называется?

Разбойный.

"Лихие люди", "тати", "воры" - обыкновенность того времени. Не поверстался в войско - рванул гулять. Другой поверстался гулящего ловить. Рвать ноздри, сечь плетьми, клеймить. Террор в чистом виде. Кто виноват? Что делать? Кому на такой Руси хорошо?

Так ведь эта многоруганная установка: связать души, овладеть умами, стать в Кремле чуть не вероучителем - и вообще: этот гибрид пыточного злодея и юродивого страдальца, размазывающего то кровь, то слезы, не результат ли той разрывающей страну невесомости, в которой она оказалась в грозный век?

На Волге едва закрепились, а силы надо "транжирить" на Юге, на Западе. Хотели с Крымом замириться - литовцы не дали. Хотели поладить с Римом - поляки не дали. Ливонская война - какой-то бегучий лишай кругового бессилия. Сторон много, каждая одерживает частные победы и считает, что до окончательного триумфа чуть-чуть недобрали. "Роковой конфликт" Польши и Швеции, видите ли, помешал культурным европейцам одолеть восточного варвара, московского фараона, кремлевского изверга. Как будто они в Европе могли помириться, прежде чем согласились бы на какую-то общую крышу. А уж кто крышу выстроит - швед, немец или поляк - вопрос даже не геополитический, а почти династически-вензельный. В любом варианте это ярмо, тягло, иго.

Крыша - всегда тяжесть. Альтернатива - драка в Диком поле. Беготня. Мор.

От невозможности общее регулярное государство - истерия Ивана IV. Надрыв его. Надорвалась Московия - поехала крыша у царя. Рано начал? Через столетие хватило у народа сил решить те же задачи: отбиться на Юге и на Западе, утихомирить казаков и разбойников, устроить под тяжелым скипетром относительно регулярную жизнь.

Царю, возглавившему страну сто лет спустя, не надо было слыть Грозным. Ему можно было слыть Тишайшим. Время пришло.

Другой век.