И сердце вновь горит…

Символом последнего периода царствования Екатерины стало постыдное господство при дворе братьев Платона и Валериана Зубовых. История их фавора началась задолго… до их рождения. Граф Сегюр, тонкий и глубокий наблюдатель, вспоминал: "Эта необыкновенная женщина являла в своём характере удивительное смешение присущей нам, мужчинам, силы со слабостями женской природы; года состарили черты её лица, но её сердце и её самолюбие сохранили свою молодость и в то же время были глубоко оскорблены".

Шёл 1789 год, императрице почти шестьдесят лет. Неожиданно для себя она обнаружила, что её фаворит Саша - Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов - изменяет ей. Это страшно огорчило государыню: слёзы и истерики, объяснения и упрёки следовали друг за другом. В чём же дело? О чём плакать и убиваться самодержице, если таким мальчикам несть числа?

Здесь мы касаемся очень тонкой материи, рискуем порвать её неосторожным, грубым движением. Мне кажется, что рождённая для любви и семьи Екатерина была всю свою жизнь несчастлива. Без любви началась её семейная жизнь, романы с Салтыковым и Понятовским были неудачны по разным причинам. Казалось, что с появлением в 1760 году Григория Орлова всё переменилось: она была влюблена в этого могучего красавца, которому была, кроме всего прочего, обязана троном. И вот, в 1773 году, прожив с Орловым под одной крышей больше десяти лет, Екатерина решила с ним расстаться. Это был тягостный, мучительный разрыв, ведь они давно стали родными людьми и в жаркой любви зачали детей: некоторые авторы считают, что императрица родила Орлову - помимо всем известного графа Бобринского - ещё двух сыновей и несколько дочерей.

Было время, когда Екатерина на многое была готова ради своего богатыря. Так, около 1763 года по столице стали ходить слухи о намерении Орлова и Екатерины пожениться церковным браком. Для этих слухов были основания: императрица была без ума от героя, он же был настырен и нетерпелив. Но в какой-то момент здравый смысл, как и опасения за императорскую власть, которая будет неминуемо дискредитирована браком со своим, да ещё столь малопочтенным подданным, возобладали. Екатерина не решилась пойти против общественного мнения, к которому всегда чутко прислушивалась. Брак расстроился.

Впрочем, это не помешало Григорию властвовать во дворце по-прежнему ещё не менее десятка лет, пока не наступил конец его могущества. В "Чистосердечной исповеди" - своеобразной любовной биографии, написанной для Потёмкина, - Екатерина видит причину разрыва с Орловым в его измене: "Сей бы век остался, естьли б сам не скучал. Я же узнала (об измене. - Е. А.) в самый день его отъезда на конгресс из Села Царского (Орлов возглавлял делегацию на русско-турецких мирных переговорах в Фокшанах летом 1772 года. - Е. А.) и просто сделала заключение, что, о том узнав, уже доверки иметь не могу - мысль, которая жестоко меня мучила и заставила из дешперации (отчаяния. - Е. А.) выбор [сделать] кое-какой (речь идёт о новом фаворите А. Васильчикове. - Е. А.), во время которого и даже до нынешняго месяца я более грустила, нежели сказать могу… и всякое приласкание во мне слёзы возбуждало, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года. Сначала я думала, что привыкну, но что далее, то хуже… Потом приехал некто богатырь". Это уже Потёмкин.

Кажется, что разрыв с Орловым был связан не только с его изменой: известно, что вообще-то он и раньше был, как говорится, кобель изрядный. В мае 1773 года императрица с обидой говорила об Орлове дипломату Дюрану: "В любви он также неразборчив, как в еде: калмычка, финляндка и самая изящная придворная дама в этом отношении для него безразличны - такова его бурлацкая натура". Кутежи и амуры Григория, несомненно, оскорбляли Екатерину как женщину и дискредитировали как императрицу - сожительницу этого завсегдатая публичных домов и кабаков.

Но важна и другая причина размолвки: Орлов тягостно связывал её памятью событий июня-июля 1762 года, он был перед глазами как напоминание об их общем грехе и даже не раз на этом спекулировал. Конечно, Екатерина была благодарна Орлову и его братьям за то, что они сделали для неё в 1762-м, но, как известно, есть пределы и человеческой благодарности, и Екатерина их однажды достигла. Она говорила тому же Дюрану, что обязана Орловым, что осыпала их деньгами и чинами, что никогда не забудет их заслуг, но что её решение расстаться с Григорием окончательно: "Я терпела одиннадцать лет, я хочу, наконец, жить так, как мне заблагорассудится и совершенно независимо. Что касается князя, он может делать всё, что ему вздумается: он волен путешествовать или оставаться в России, пить, охотиться, он может занять свои прежние должности и заведовать вновь делами. Природа создала его русским мужиком, таковым он останется до смерти… Его интересуют одни пустяки. Хотя он и занимается иногда, по-видимому, серьёзными делами, но это делается им безо всякой системы, говоря о серьёзных вещах, он впадает в противоречия, и его взгляды свидетельствуют, что он ещё очень молод душою, мало образован, жаждет славы, весьма плохо им понимаемой, неразборчив во вкусах, часто проявляет беспричинную деятельность, вызванную простой прихотью".

Признаем, что это - уничтожающая характеристика умственных и деловых дарований бывшего возлюбленного, которого она в начале их совместной жизни обожала. Словом, оба они по-разному использовали отпущенное им время и подошли к расставанию разными людьми. Если Григорий беспечно прожигал годы, то сама императрица стала - благодаря своим способностям, трудолюбию, терпению, умению учиться - крупным государственным деятелем европейского масштаба, разгоралась её слава как просвещённой государыни, искушённого и тонкого политика.

Она, не поднимая головы, трудилась, а рядом, на канапе, как и десять лет назад, храпел пьяный артиллерийский капитан. Екатерина, зная нрав Григория, который порой срывался с канапе, что-то делал недолго, а потом снова заваливался туда же, называла его точно: "кипучий лентяй". И наконец - самое важное: в их отношениях исчезла любовь. А для Екатерины она имела особое, исключительное значение в жизни. Эта женщина не могла жить без влюблённости, без острого ощущения любви. В этом-то и крылись истоки её личной драмы - причина столь многочисленных неудачных романов. В "Чистосердечной исповеди" 1774 или 1775 года она признавалась в особенности устройства своей души: "Беда та, что СЕРДЦЕ МОЁ НЕ ХОЧЕТ БЫТЬ НИ НА ЧАС ОХОТНО БЕЗ ЛЮБВИ. Сказывают, такие пороки людские покрыть стараются, будто сие происходит от добросердечия, но статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель". Как тут не вспомнить пушкинское:

• И сердце вновь горит и любит -
• оттого
• Что не любить оно не может…

Когда она писала "Чистосердечную исповедь", её роман с Потёмкиным был упоительно свежим и казался романом навсегда: недаром она так откровенно ему исповедовалась в своей любовной истории. По мнению издателя "Русского архива" П. И. Бартенева, Екатерина и Потёмкин негласно обвенчались в Петербурге или осенью 1774-го, или в январе 1775 года. Их медовый месяц пришёлся на весну-лето 1775-го, они провели его под Москвой. Именно тогда Екатерина купила так понравившееся ей и супругу село Чёрная Грязь, ставшее Царицыном. К этому времени относится и адресованная Григорию Александровичу "Чистосердечная исповедь".

Заканчивая свои интимные признания, Екатерина пишет: "Но напрасно я сие пишу, ибо после того возлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, что я тебя позабыла, но право не думаю, чтоб такую глупость сделала, а естьли хочешь навек меня к себе привлекать, то покажи мне столько дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду". Но прошли всего-навсего год или полтора, и будто что-то сломалось в этих, казалось бы лучезарных, отношениях. Уже в 1776 году у Екатерины появляется новый фаворит - Пётр Завадовский, который становится её статс-секретарём. На смену ему в 1777-м приходит Семён Зорич, век которого в любовниках императрицы был тоже недолог. При этом Потёмкин не проявляет никакого беспокойства и находится, как пишет один из дипломатов, "на верху блаженства". Более того, все были убеждены, что вереница юных фаворитов, попадавших в спальню "матушки", проходила придирчивую проверку у самого светлейшего и он якобы отбирал наиболее глупых и поэтому вполне безопасных для него молодых людей, которых всё-таки держал через своих доверенных лиц под постоянным контролем.

Сам же Потёмкин не уступал Екатерине и открыто возил с собой небольшой гарем из смазливых племянниц и чужих жён, без боязни писавших своему "милюшечке Гришатке" призывные записочки. Создаётся впечатление, что в какой-то момент любовь между императрицей и её фаворитом кончилась, а началось - как не дико звучит - сотрудничество, совместная работа, с предоставлением друг другу полной свободы. Это видно из сохранившейся переписки, пестрящей приветами от очередного "Сашеньки" или нового "дитяти".

Любопытно письмо Екатерины Потёмкину, который вознамерился добиться расположения одной дамы посредством назначения её мужа на должность генерал-инспектора. Узнав об этом, самодержица восстала против подобной сделки: "Позволь сказать, что рожа жены его, какова ни есть, не стоит того, чтоб ты себя обременял таким человеком, который в короткое время тебе будет в тягость. Тут же не возьмёшь ничего, ибо мадам красотка, но ничего не сделаешь, волочась за нею. Это дело известное. Многочисленная родня смотрит за её репутацией... Друг мой, я привыкла говорить тебе правду, ты также говоришь мне её, когда представляется случай. Сделай мне удовольствие, выбери на эту должность кого-нибудь пригоднее, кто бы знал службу, так, чтобы твой выбор и моё определение увенчались одобрением публики и армии. Я люблю делать тебе приятное, ровно не люблю тебе отказывать, но мне хотелось бы, чтобы про человека, получившего подобное место, все говорили: "Вот хороший выбор!"

Прочитав это письмо, мы никак не можем сказать, что его писала женщина, томимая надвигающейся изменой и страдающая от ревности. Её интересует практический и весьма нежелательный результат очередного "амура" для армии, для дела. Именно эти ценности стали важнейшими для отношений обоих на последующее время. Наиболее полно Екатерина выразила главный принцип этих отношений в письме Потёмкину в 1787 году: "Между тобою и мною, мой друг, дело в кратких словах: ты мне служишь, а я признательна, вот и всё тут".

Австрийский император Иосиф II, близко знакомый с обоими, как-то сказал: "Он не только полезен ей, но и необходим". Это совершенно точно: Иосиф как будто прочитал письма императрицы к Потёмкину за 1780-е годы. Они полны непрерывных забот и тревог о здоровье светлейшего, и через всю многолетнюю переписку звучит главный рефрен: береги здоровье, оно нужно мне и России, "вы отнюдь не маленькое частное лицо, которое живёт и делает, что хочет, вы принадлежите государству, вы принадлежите мне, вы должны, и я вам приказываю беречь ваше здоровье. Я должна это сделать, потому что благо, защита и слава империи вверены вашим попечениям и что необходимо быть здоровым телом и душою, чтобы исполнить то, что вы имеете на руках. После матернего увещания (которое прошу принять с покорностию и послушанием) я продолжаю…". Так императрица писала в 1787 году, так писала она и раньше, и позже: "Ты мне очень, очень надобен и так, прошу тебя, всячески беречь здоровье"; "Ради Бога, ради меня, береги своё драгоценное здоровье"; "Здоровье твоё в себе какую важность заключает, благо империи и мою славу добрую, поберегись, ради самого Бога, не пусти мою просьбу мимо ушей, важнейшее предприятие на свете без тебя оборотится ни во что".

Вообще же сохранившиеся письма Екатерины к Потёмкину - интересный памятник эпохи и человеческих страстей. Сначала это записочки возлюбленному, которого она в шутку называет "гяур, казак, москов"; потом, с годами, их отношения меняются, и письма Екатерины становятся посланиями рачительной хозяйки к своему доброму хозяину, "бате", "батиньке", "папе". Они чем-то неуловимо похожи на письма Пушкина к "жёнке", которая "свой брат": тот же грубоватый шутливый стиль свободного "дружеского письма", в котором видно абсолютное доверие к адресату, много деловых просьб, поручений и наставлений, нет эпистолярных красивостей и "нежностей". Потёмкин: "Моя щедрая мать! Будь здорова по мере моего желания!"; она - в тон - отвечает: "Я здорова и тебя, батя, прошу быть здоровым и весёлым. Прощай до завтра" или "Дай Боже, чтоб полки, идущие на Украину, могли скорее степь перейти; прикажит-ко, барин, когда тебе удобно будет, по степи на каждыя двадцать вёрст сделать сарай ли корчму". Из писем 1780-х видно, что их теперь связывают дела поважнее и посерьёзнее "амуру": ведь они оба, напрягая силы, тянут в гору неподъёмный воз государственных дел и Потёмкин - коренник в этой упряжке, без него воз встанет.

Всё остальное не так уж важно и благодарность её - "матушки", "хозяйки" - усердию "бати" в делах не знает границ: "Нет ласки, мой друг, которую бы я не хотела сказать вам, вы очаровательны за то, что взяли Бендеры без потери одного человека" (из письма 1789 года). И ещё один рефрен в её письмах: "Не опасайся, не забуду тебя", в том смысле, что "врагам твоим не верю, кредит твой надёжен, и за будущее будь спокоен".

Но всё-таки где же столь нужные каждому человеку "нежности"? Видно, что здесь пресловутая любовная лодка разбилась, но… сердце снова жаждет любви. Кажется, что в какой-то момент Екатерина поняла, что человек, способный удовлетворить её взыскательнейший вкус, человек, который мог бы соответствовать её интересам, вкусам, человек, которого за это всё она бы горячо полюбила, увы, не родился на свет. Ну, коли так, то его нужно создать, воспитать, научить чувствовать и любить. Это так соответствовало просветительской идее воспитания, "перековки" человеческой природы с помощью знания, доброты, свободы. Конечно, некоторый опыт воспитания у неё уже был. Один из дипломатов писал, что на каком-то вечере, глядя на Орлова, императрица говорила о нём, что это необыкновенно способный человек, что она его воспитает, сделает великим. Но - увы! Педагогический эксперимент закончился неудачно: слишком закостеневшей, застарелой была натура её первого ученика.

Иным был "новый ученик" - Иван Корсаков, появившийся в 1778 году. Он получил ласковое прозвище - Пирр, и императрица была от него без ума. "Когда Пирр заиграет на скрипке, - сообщала она Гримму, - собаки его слушают, птицы прилетают внимать ему, словно Орфею. Всякое положение, всякое движение Пирра изящно и благородно. Он светит как солнце и вокруг себя разливает сияние. И при всём том ничего изнеженного, напротив - это мужчина, лучше которого вы не придумаете. Словом, это Пирр, царь Эпирский. Всё в нём гармония…" Правда, "царь Эпирский" довольно скоро получил отставку: в нём не было той гибкости и отзывчивости, которую нашла царица в своём новом избраннике Александре Ланском. Красивый, молодой (24 лет), он казался Екатерине идеальным материалом для "педагогики сердца". Она была в восторге от молодого кавалергарда, прекрасного, как Иосиф.

Нет смысла распространяться об истинных достоинствах фаворита: наверняка они были более чем скромны. Но одно из них было несомненно: Ланской оказался первоклассным приспособленцем, и как истинный альфонс, зная, "что старухе нужно", стремился под неё подделаться. Вот он, к радости императрицы, "прыгает козой", получив послание обожаемого Екатериной Бюффона; вот он срочно пополняет своё образование, чтобы быть в курсе её увлечений. А Екатерина счастлива, ибо для неё исчезло тягостное одиночество, у неё наконец-то появилась родственная душа, которая кажется открытой для чувств и мыслей, так волнующих её тонкую, нежную, горячую душу. "Этот молодой человек, - пишет Екатерина Гримму в июне 1782 года, - при всём уме своём и уменьи держать себя, легко приходит в восторг; при том же душа у него горячая".

Приводя слова Алексея Орлова: "Вы увидите какого человека она из него сделает", Екатерина с гордостью дополняет: "В течение зимы он начал поглощать поэтов и поэмы, на другую зиму - многих историков. Романы нам наводят скуку и мы жадно берёмся за Альгаротти и его товарищей. Не предаваясь изучению, мы приобретаем знаний без числа и любим водиться лишь с тем, что есть наилучшего и наиболее поучительного. Кроме того, мы строим и садим, мы благотворительны, веселонравны, честны и мягкосердечны".

В декабре того же года она просила достать для Ланского работу художника Грёза и обещала, что фаворит будет опять "прыгать как коза и цвет лица его, всегда прекрасный, оживится ещё больше, а из глаз, и без того подобных двум факелам, посыплются искры". В другой раз она сообщает Гримму, что у генерала Ланского чуть не произошёл обморок при известии, что Гримм ещё не купил заказанную ему коллекцию резных камней. Развязка наступила 25 июня 1784 года, когда продукт просвещённого воспитания внезапно умер от злокачественной скарлатины или, как говорили злые языки, от передозировки возбуждающих средств: 55-летняя государыня уже давно не была соблазнительна.

В отчаянии Екатерина писала Гримму: "Моего счастья не стало. Я думала, что сама не переживу невознаградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю тому назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости: он усердно трудился над своим образованием, делал успехи, усвоил себе мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкой душой, честный, разделявший мои огорчения, когда они случались, и радовался моим радостям". Мечта о родственной душе опять рухнула…

Горе Екатерины было столь глубоким, что она, похоронив возлюбленного в царскосельском саду, проливала реки слёз возле его урны и, по словам её доктора Вейкарта, полностью предалась "мизантропическим фантазиям", даже всерьёз намеревалась уйти от мира и заточить себя в усадьбе Пелла, которую поспешно начали строить для неё на берегу Невы в лесистой и дикой местности. Намерения сии очень не понравились Потёмкину, считавшему, что "мать заблажила", забыв о деле.

Светлейший поспешно вернулся в Петербург из Новороссии, где жил годами, вытащил императрицу из уединения и срочно подыскал замену Саше, который, кстати, был с самого начала его креатурой. Новым "учеником" стал упомянутый выше неверный Мамонов, которому дано было прозвище "Красный кафтан". В письме тому же Гримму от 2 января 1787 года читаем нечто уже знакомое: "Господин Красный кафтан - личность далеко не рядовая. В нас бездна остроумия, хотя мы никогда не гоняемся за остроумием, мы мастерски рассказываем и обладаем редкой весёлостью, наконец, мы - сама привлекательность, честность, любезность и ум, словом, мы себя лицом в грязь не ударим". В письме от 2 апреля Екатерина продолжает: "Впрочем, этот Красный кафтан так любезен, остроумен, весел, такой красавец, такой добрый, приятный, такой милый собеседник, что вы очень хорошо сделаете, если полюбите его заочно. Кроме того, он страстно любит музыку".

Стоит ли удивляться, что новый Саша больше всего на свете полюбил любимые императрицей камеи и медали. "Красный кафтан больше моего помешан на камеях и на медалях", так что Екатерина едва смогла вытащить его из комнаты, где они хранились. То-то, наверное, Мамонов подрёмывал между коробок, пока "старухи" не было на горизонте. Естественно, что императрица "боялась, что Красный кафтан с ума сойдёт от радости по поводу Кабинета [камей] герцога Орлеанского", купленного по её заказу. В середине 1789 года оказалось, что Красный кафтан интересуется не только камеями, но и молоденькой княжной Щербатовой. Екатерина поступила с проказником великодушно: устроила молодым великолепную свадьбу, хотя была страшно расстроена и ещё долго не могла успокоиться, регулярно сообщая Потёмкину сплетни о том, как плохо живут между собой молодожёны. "Батя" этой историей был тоже искренне огорчён, но по другой причине: неверный Мамонов подвёл его как патрона тем, что, как писал клиент Потёмкина Грибовский, "оставил своё место самым гнусным образом".

Григорий Александрович не успел найти ему достойной замены, как у Екатерины сам собой появился новый возлюбленный - конногвардейский корнет Платон Александрович Зубов. И о нём императрица сказала сакраментальное: "Я делаю и государству немалую пользу, воспитывая молодых людей". А между тем было как раз наоборот: каждый новый фаворит наносил государству огромный ущерб, ибо Екатерина не скупилась для своих "учеников" на подарки и пожалования и не имела привычки их отбирать после отставки очередного любимца.

Вот примерная смета расходов на Ланского, так и не получившего по причине ранней смерти всего, что было можно получить по его "статусу": 100 тысяч рублей на гардероб, собрание медалей и книг, помещение во дворце, казённый стол на 20 человек стоимостью в 300 тысяч рублей. Родственники фаворита получали повышения и награды, чин же генерал-аншефа или генерал-фельдмаршала с соответствующим содержанием был, почитай, у Саши в кармане. За три года он получил 7 миллионов рублей без подарков, пуговицы на парадный кафтан стоимостью 80 тысяч рублей, два дома в Петербурге и дом в Царском Селе. Все эти цифры нужно сложить и умножить минимум на семь - по приблизительному числу "учеников" Екатерины.

Платон Зубов, 21-летний шалопай, довольно быстро вошёл в фавор к стареющей императрице, и та стала писать о нём Потёмкину как о своем "новичке" - "ученике". 5 августа 1789 года Екатерина сообщила светлейшему нечто интересное о Платоне: у него "есть младшой брат (Валериан, 18 лет. - Е. А.), который здесь на карауле теперь, на месте его; сущий ребёнок, мальчик писанной, он в Конной гвардии поручиком, помоги нам со временем его вывести в люди… Я здорова и весела, и как муха ожила...". Надо понимать, что и "младшой" тоже стал императрицыным "учеником".

Через неделю Екатерина отправляет "бате" курьера с рассказом неизвестно о котором из братьев (думаю, что о Платоне): "Мне очень приятно, мой друг, что вы довольны мною и маленьким новичком; это довольно милое дитя: не глуп, имеет доброе сердце и, надеюсь, не избалуется. Он сегодня одним росчерком пера сочинил вам милое письмо, в котором обрисовался, каким его создала природа". Позже - новое письмо: "Я им и брата его поведением весьма довольна: сии самыя невинные души и ко мне чистосердечно привязаны: большой очень неглуп, другой - интересное дитя".

Из письма 6 сентября стало известно, что "дитя" поразительно быстро избаловалось: "Дитяти же нашему не дать ли конвой гусарской? Напиши, как думаешь... Дитяти нашему 19 лет от роду и то да будет вам известно. Но я сильно люблю это дитя, оно ко мне привязано и плачет, как дитя, если его ко мне не пустят". Уже 17 сентября - новый оборот: "Дитя наше, Валериана Александровича, я выпустила в армию подполковником, и он желает ехать к тебе в армию, куда вскоре и отправится". Причина срочной командировки "дитяти" прозаична: старшой приревновал к меньшому, и не без причины. С тех пор "чернуша" и "резвуша" Платон остался возле государыни один…

Что же случилось с Екатериной? Ведь мы же знаем, что она не была Мессалиной или Клеопатрой. Да, конечно, под влиянием возраста и неизбежных изменений в организме, в психологической структуре личности императрицы, по-видимому, тоже произошли какие-то разрушительные изменения. Да и безграничная власть развращает любого, даже такого умного и ироничного к себе человека, каким была Екатерина в годы своего расцвета. Так уж получилось, что, пройдя огни и воды, государыня не справилась со звоном медных труб, перестала видеть себя со стороны. В итоге она стала жить не синхронно своему возрасту: её игривое поведение молодящейся старухи резко контрастировало с реальным состоянием, превратило её в посмешище. Но что делать?! Не будем её осуждать: нам неведомо, что ждёт нас. Ведь душа каждого человека порой похожа на 15-летнего подростка.

Оставшись вечно молодой, душа её, как прежде, жаждала любви и тепла и в итоге сыграла с великой государыней скверную шутку. Примечательна история, которая случилась в Эрмитажном театре 12 октября 1779 года. Весной этого года Екатерине исполнилось пятьдесят лет - юбилей болезненный для каждой женщины. В тот день, 12 октября, она смотрела вместе со всем двором пьесу Мольера. Героиня пьесы произнесла фразу: "Что женщина в тридцать лет может быть влюблённою, пусть! Но в шестьдесят?! Это нетерпимо!" Реакция сидевшей в ложе Екатерины была мгновенна и нелепа. Она вскочила со словами: "Эта вещь глупа, скучна!" и поспешно покинула зал. Спектакль прервали.

Об этой истории сообщал, без всяких комментариев, поверенный в делах Франции Корберон. Мы же попробуем её прокомментировать. Реплика со сцены неожиданно попала в точку, болезненно уколола 50-летнюю императрицу, которая никак, ни под каким видом, не хотела примириться с надвигающейся старостью и сердечной пустотой. Суть-то в том, что мальчики-фавориты были нужны ей не сами по себе: из приведённой выше переписки видно, что в её сознании они сливаются в некий единый образ, наделённый несуществующими достоинствами - теми, которые она сама хочет видеть, воспитывать в них; теми, которые ей нужны для искусственного поддержания ощущения своей молодости и неувядаемой любви. Они, эти юноши, как весенние цветы в вазе: их часто меняют, а аромат весны сохраняется и радует. Но неумолим закон природы: всему своё время, и задержать весну, как и приход старости, невозможно…