"Увижу ль, о друзья! Народ неугнетённый..."

Вот как декабрист Александр Бестужев-Марлинский написал об этом императору Николаю Павловичу в письме из Петропавловской крепости: "Ещё война длилась, когда ратники, возвратясь в домы, первые разнесли ропот в классе народа. "Мы проливали кровь, - говорили они, - а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, нас опять тиранят господа". Войска от генералов до солдат, пришедши назад, только и толковали: "Как хорошо в чужих землях". Сравнение со своими, естественно, произвело вопрос: почему же не так у нас?"¹.

Ополченцы из крепостных полагали, что после победы им самим и их семьям будет дарована свобода. В итоге невыгодное для властей сравнение жизни победителей и побеждённых прочно укоренилось в сознании народа. В отчёте III Отделения за 1827 год о крепостных было сказано: "Среди этого класса встречается гораздо больше рассуждающих голов, чем это можно было предположить с первого взгляда... Они хорошо знают, что во всей России только народ-победитель, русские крестьяне находятся в состоянии рабства; все остальные: финны, татары, эсты, латыши, мордва, чуваши и т. д. - свободны... В начале каждого нового царствования мы видим бунты, потому что народные страсти не довольствуются желаниями и надеждами. Так как из этого сословия мы вербуем своих солдат, оно, пожалуй, заслуживает особого внимания со стороны правительства"².

Впрочем, последняя фраза была избыточной. Со времён Екатерины II все российские монархи без исключения не оставляли крестьянский вопрос своим вниманием, однако лишь в 1861 году Александр II решился на отмену крепостного права. Если даже верховная власть задумывалась над необходимостью покончить с крепостничеством, почему же крестьянский вопрос имел почти что вековую историю?

Российская империя была страной аграрной: в конце царствования Екатерины II городское население страны составляло всего-навсего 4,1 процента, а к началу правления Александра II увеличилось до 7,8 процента³. Поэтому крестьянский вопрос затрагивал интересы всех сословий империи без исключения. Не только сами монархи, но и их благомыслящие подданные прекрасно понимали, что поспешное решение вместо достижения всеобщего блага приведёт к большой беде: разгулу своеволия и распаду государства. Суть этих обоснованных опасений очень точно и чётко была сформулирована чиновниками III Отделения в "Обозрении расположения умов и различных частей государственного управления в 1834 году": "Крестьянин наш не имеет точного понятия о свободе и волю смешивает с своевольством. А потому сколько с одной стороны признаётся необходимым, дабы правительство исподволь приближалось к цели освобождения крестьян из крепостного владения, столько с другой - все уверены, что всякая неосторожная, слишком поспешная в сём деле мера должна иметь вредные последствия для общественного спокойствия"⁴.

Именно сознательное стремление правительства избежать кровавых крестьянских волнений и новой пугачёвщины, а также хорошо осознанное желание любой ценой сохранить общественное спокойствие - всё это десятилетиями обусловливало неспешность действий верховной власти. Однако если политический аспект этой наболевшей проблемы был отлично уяснён монархами и их подданными, то её экономический аспект практически никем не осознавался. Экономический образ мышления не был присущ ни высшей власти, ни благородному сословию. В течение почти всего Петербургского периода умнейшие люди своего времени, прекрасно постигавшие происходившие на их глазах процессы и явления, крайне редко задумывались над экономическим смыслом сущего.

Михаил Александрович Дмитриев (1796-1866) родился в обеспеченной и культурной дворянской семье. Его родной дядя Иван Иванович был известным поэтом и министром юстиции. Сам Михаил Александрович окончил Московский университет, писал стихи и критические статьи, занимался поэтическими переводами, хотя выше уровня литератора второго ряда так и не сумел подняться. Он одно время принадлежал к числу московских "архивных юношей" и, последовательно поднимаясь по ступеням служебной лестницы, дослужился до генеральского чина действительного статского советника и придворного звания камергера.

Племянник министра уже сделал вполне достойную, хотя и не блестящую карьеру, когда после 35 лет беспорочной службы как гром среди ясного неба последовала отставка без пенсии. Министр юстиции граф Виктор Никитич Панин жестоко расправился с чиновником, который отличался независимым поведением. Обер-прокурор 7-го московского департамента Сената Дмитриев был нелицеприятным блюстителем законов и не скрывал своего отвращения к жандармам. Он был человеком умным, не лишённым способностей и благородным.

Прекрасное образование и многолетняя привычка к кабинетной работе не позволили Михаилу Александровичу впасть в отчаяние. Он здраво взглянул на ситуацию и нашёл единственно возможный выход из неё. Человек, более трети века поглощённый интересами службы, гордившийся своими честно заработанными чинами и знаками отличия, живший на государево жалованье, силою вещей был вынужден стать "помещиком поневоле".

Просвещённый городской человек сознательно покинул Москву и отправился в своё небольшое родовое имение - село Богородское Сызранского уезда Симбирской губернии. Если бы Дмитриев не сделал этот решительный шаг и остался жить в Москве частным человеком, то неизбежно бы разорился. Ведь бывший чиновник не получал ни жалованья, ни пенсии и быстро прожил бы остатки своего небольшого достояния. Именно так и произошло с его великим современником и другом Петром Яковлевичем Чаадаевым. Чтобы избежать подобной перспективы, Дмитриев добровольно заточил себя в отдалённой глуши и деятельно начал обустраивать имение.

Михаил Александрович счастливо избежал столь естественного в его положении соблазна - единым махом изменить прежнюю систему хозяйствования. Он переборол в себе беса нетерпения и начал исподволь заниматься постепенными улучшениями: не стремился к перестройке основ, но старался вникать в малейшие частности. Например, внимательно изучив своё имение, новоявленный помещик увидел, что в нём явно недостаёт пахотной земли, но с избытком земли луговой, с лугов травы накашивалось гораздо больше, чем требовалось для хозяйственных нужд. Из-за нехватки пахотной земли часть крестьян находилась на оброке, то есть ежегодно платила помещику фиксированный денежный сбор. Для того чтобы заработать оброчные деньги, эти крестьяне занимались отхожим промыслом: покидали свой дом и добывали деньги на стороне.

Дмитриев распорядился обратить обширный луг в пашню и, сократив число оброчных крестьян, увеличил барскую запашку. Мы не знаем, как отнеслись к этому сами крестьяне. Их голоса до нас не дошли, хотя сам помещик настаивал на том, что после этого мужики стали относиться к нему с большим доверием. Одна эта мера без каких-либо дополнительных капитальных вложений сразу же увеличила доходность имения на одну пятую. Сменив шитый золотом камергерский мундир на овчинный полушубок, Михаил Александрович, не доверяя управляющему, взвалил на свои плечи бремя хозяйственных забот: "Управителям всегда выгодно, чтобы господин не видал ясно!"⁵ Младший сын управителя втайне от помещика продавал господский хлеб крестьянам, а деньги клал себе в карман - Дмитриев своей помещичьей властью сослал его в Сибирь.

Плуты управляющие были настоящим бичом всех помещичьих имений: от них одинаково страдали как крепостные крестьяне, так и сами помещики. Львиная доля господских доходов оседала в их карманах. Вспомним иронический эпилог пушкинской "Пиковой дамы": "Лизавета Ивановна вышла замуж за очень любезного молодого человека; он где-то служит и имеет порядочное состояние: он сын бывшего управителя у старой графини"⁶. Стремясь избежать разорительных потерь, Михаил Александрович стал самолично надзирать за тем, как производятся все крестьянские работы. Первоначально это было вынужденной мерой, продиктованной стремлением увеличить доходность имения. Со временем Дмитриев стал находить в помещичьей работе поэтическое вдохновение и нравственное удовлетворение. Отставной чиновник неоднократно задумывался над своей судьбой: если бы его карьера развивалась успешно, то он никогда бы не переселился в деревню и не стал бы управлять своим имением. Хозяйство пришло бы в неминуемое запустение, из источника дохода превратившись в обременительную обузу. Не так ли обстояли дела у большинства его современников?

Благородное сословие Российской империи в погоне за чинами и орденами оставляло родовые дворянские гнёзда без присмотра, имения приходили в упадок, крепостные крестьяне подвергались разорительным поборам со стороны алчных управителей, помещики теряли остатки своего состояния. "Наибольшая часть лучшего дворянства, служа в военной службе или в столицах, требующих роскоши, доверяют хозяйство наёмникам, которые обирают крестьян, обманывают господ, и таким образом 9/10 имений в России расстроено и в закладе"⁷.

У двери гроба отставной действительный статский советник и камергер полностью пересмотрел систему былых ценностей и сделал неутешительный вывод: "Нет, никогда честолюбие, никогда новый чин или знак отличия не доставляли мне такой чистой радости, как тень и зелень, произведённая моими трудами! - Как жалею я теперь, что потратил так много времени на службу, и лучшей поры моей жизни!"⁸. Итак, Михаил Александрович Дмитриев, проживший в деревне почти 20 лет, обустроил своё родовое имение, обеспечил себе достойную старость, разбил в усадьбе прекрасный парк, своими руками посадил сосновую рощу и успел увидеть, как посаженные им деревья стали большими.

Лишь только обстоятельства непреодолимой силы могли заставить просвещённого человека взглянуть на окружающую действительность с принципиально иной точки зрения. Дворянину должно служить престолу и отечеству пером или шпагой. Таков был краеугольный камень системы ценностей благородного сословия, всячески поощряемый верховной властью. И хотя Россия была страной аграрной, сельским хозяйством в своих родовых имениях занимались исключительно неудачники и маргиналы. Верховная власть понимала ненормальность ситуации, чреватой грядущим обнищанием дворянства, но не решалась покуситься на освящённую веками имперскую систему ценностей. Экономическая целесообразность никогда не была определяющей в этой системе. Успешное управление собственным имением трактовалось как частное дело помещика, но не как дело государственное.

Социальный престиж не находившегося на государственной службе владельца обустроенного и доходного имения не шёл ни в какое сравнение с престижем офицера или чиновника. Дворянин не мыслил своего существования без обретения чинов и орденов, а между тем даже самая успешная хозяйственная деятельность не могла способствовать обретению ни того, ни другого.

Дворянство беднело и вырождалось, хозяйство страны приходило в упадок. Россия шла к неизбежной катастрофе. Всего этого можно было бы избежать, если бы обустройство своих родовых гнёзд воспринималось властью и дворянством как достойная альтернатива государственной службе. Но из-за полного отсутствия экономического мышления как у самодержавной власти, так и у дворянства, важнейшей опоры трона, этого не произошло - и альтернатива не была воплощена в жизнь. Крепостное право развращало не только помещиков, но и крепостных. Для помещиков оно создавало единственную в своём роде возможность вести расточительную жизнь, при которой расходы резко превышали доходы. Вспомним Пушкина:

• Граф Нулин из чужих краёв,
• Где промотал он в вихре моды
• Свои грядущие доходы⁹.

Владельцы крещёной собственности могли делать долги, безответственно вести хозяйство, не особенно интересоваться доходами от имений, закладывая и перезакладывая их, - и всё это без малейшей опаски неминуемого краха. Между безалаберным отношением к своему родовому достоянию и неотвратимым разорением существовала весьма протяжённая временная дистанция. Этот изрядный временной лаг способствовал укоренению устойчивой иллюзии, что со временем всё образуется. Крепостные же, приученные работать только из-под палки, были убеждены, что в неурожайный год барин обязан безвозмездно раздавать им хлеб из господских амбаров, и не мыслили своего существования без отеческого попечения собственного господина.

В воспоминаниях Михаила Дмитриева есть колоритный рассказ о том, к какому неожиданному результату привела его попытка позаботиться о нуждающихся крестьянах: "Узнавши однажды, что у некоторых крестьян моих, семей двадцати, недостало хлеба, я велел раздать им из господских амбаров. На другое утро, проснувшись, увидел я у себя на дворе целую толпу мужиков, человек восемьдесят. Я вышел к ним на крыльцо и узнал, что все они пришли просить хлеба. На вопрос: "Разве и они нуждаются?" - они отвечали: "Нет! У нас ещё есть; да коли тем дали, так за что ж и нам не дать? Мы всё равно ваши же мужики! Уж надо всем поровну!"¹⁰.

За столетнюю историю крестьянского вопроса в России у идеи отмены крепостного права были свои восторженные сторонники из числа дворян и убеждённые противники, принадлежавшие к тому же сословию. Водораздел между теми и другими нельзя провести ни по имущественному, ни по образовательному признаку. Сторонники отмены крепостничества рассуждали в категориях морали, апеллировали к духу времени и опыту европейских стран. Их оппоненты ссылались на историческую традицию, освящённую авторитетом веков. Однако ни те, ни другие не представляли себе, как вести хозяйство без крепостных. В юности Пушкин мог написать такие строки:

• Увижу ль, о друзья! народ неугнетённый
• И Рабство, падшее по манию царя,
• И над отечеством Свободы просвещённой
• Взойдёт ли, наконец, прекрасная Заря?¹¹

В это время у Александра Сергеевича не было ни собственности, ни семьи. Пройдёт без малого полтора десятилетия, и обременённый семейством зрелый муж станет рассуждать иначе: перестанет видеть в крепостном праве исключительно абсолютное зло и начнёт задумываться над теми последствиями, которыми может быть чревата его поспешная отмена. Не отрицая ужасов крепостничества, Пушкин будет вынужден признать очевидный факт: "Злоупотреблений везде много; уголовные дела везде ужасны"¹². Владелец болдинских мужиков сравнит положение отечественного крепостного с положением английского фабричного работника и найдёт, что имеющий собственность крепостной живёт лучше, чем не имеющий собственности паупер. "В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности... Благосостояние крестьян тесно связано с благосостоянием помещиков; это очевидно для всякого"¹³. Но это были абстрактные рассуждения.

Ни сам Александр Сергеевич, ни его отец Сергей Львович нисколько не радели о благоденствии своих крепостных и занимались хозяйством из рук вон плохо: даже точное количество земли в Михайловском им было неведомо. Полагали, что земли 700 десятин, а на поверку оказалось без малого 2000. И лишь приезд зятя в Михайловское позволил установить истину. Самим владельцам было недосуг заглянуть в межевые книги и планы. Вот почему управляющие обкрадывали их без зазрения совести. Зять Пушкина Николай Павлищев, муж его сестры Ольги, с возмущением писал, что наёмный управляющий "украл в 1835 году до 2500 рублей, да убытку сделал на столько же"¹⁴. Так, например, в приходно-расходных книгах управителя значилось, что от 20 дойных коров за год было получено 7 пудов масла. Зять посчитал это дерзким плутовством: хорошая корова давала в год 1 пуд масла.

Тогда Павлищев предпринял то, что впоследствии станут называть "контрольным замером": живя в Михайловском, он хозяйским глазом стал наблюдать за тем, как доят коров и сбивают масло, в итоге только за четыре недели от 16 коров было сбито 2 пуда масла. Наёмный управляющий не мог не красть. Владелец Михайловского Сергей Львович Пушкин нанял его всего-навсего за 300 рублей в год жалованья и на 260 рублей разных припасов, тогда как прожить в деревне с большим семейством меньше чем за 1000 рублей управитель не мог физически¹⁵.

Однако господ эта презренная проза не интересовала. Безалаберность Сергея Львовича и Александра Сергеевича не была исключительной. Почти все живущие в столицах помещики хозяйничали немногим лучше, и было бы утопией полагать, что в один прекрасный день они приедут в деревню, вникнут в суть дела и, подобно Дмитриеву, займутся обустройством своих дворянских гнёзд. Если бы помещики повсеместно начали радеть о том, чтобы вести рациональное хозяйство, отказались бы от расточительного потребления и львиную долю полученных от труда крепостных денег не изымали бы из имения, а вкладывали в него, то богатели бы и сами помещики, и их крестьяне. В этом случае грядущее освобождение крестьян могло обойтись не только без политических, но и без экономических потрясений.

Пушкин как в воду глядел: "Конечно, должны ещё произойти великие перемены; но не должно торопить времени и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества..."¹⁶. Но так могло быть лишь в идеале. Крепостное же право в России консервировало коллективную безответственность. Крепостники были убеждены, что земля является монопольной дворянской собственностью, нередко трактовали крепостного как вещь и не чувствовали своей ответственности перед грядущим. В 1847 году Николай I, принимая депутацию дворян Смоленской губернии, с укоризной сказал: "Земля, заслуженная нами, дворянами, или предками нашими, есть наша, дворянская. Заметьте, - продолжал он, - что я говорю с вами как первый дворянин в государстве, но крестьянин, находящийся ныне в крепостном состоянии, утвердившемся у нас почти не по праву, а обычаем через долгое время, не может считаться собственностью, а тем менее вещью"¹⁷.

Разумеется, любой здравомыслящий помещик понимал, что лучше передать детям обустроенное и не отягощённое долгами имение, чем заложенное и перезаложенное. Он мог заложить имение, чтобы расплатиться с долгами, но был не в состоянии взять кредит для обустройства имения. Помещики, отягощённые долгами, справедливо опасались, что в случае эмансипации крестьян у их бывших владельцев не будет достаточных оборотных средств, чтобы использовать наёмный труд. Крепостные не мыслили себе освобождения без земли. И тех, и других устрашало положение лишённого собственности паупера.

Даже после того как в Европе началась промышленная революция и стал формироваться пролетариат - новый класс современных промышленных рабочих, не имеющих собственности и живущих за счёт продажи своей рабочей силы, - инертность мышления россиян препятствовала безоговорочному принятию новой экономической реальности. Грядущая пролетаризация населения Российской империи внушала им неподдельный ужас. Они не усматривали в этом идеал, к которому нужно стремиться. Сравнивая безотрадное положение крепостных крестьян и европейских пролетариев, благомыслящие люди уповали на то, что со временем России предстоит отыскать свой единственный и неповторимый путь в истории и избежать свойственных Западу социальных потрясений. Они уповали на будущее, но не чувствовали своей ответственности перед ним.

Пушкин был современником промышленной революции на Западе, но ему не было дано познать её отдалённые благодетельные последствия. Он видел исключительно ужасы пролетаризации населения и с брезгливостью смотрел на плутни капиталистов, жаждущих прибыли: "Прочтите жалобы английских фабричных работников: волоса встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой - какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идёт о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идёт о сукнах г-на Смидта или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что всё это есть не злоупотребления, не преступления, но происходит в строгих пределах закона"¹⁸.

Величайший гений России не заметил, что извлечение прибыли сопряжено с ежедневным риском, следовательно, с личной ответственностью собственника за судьбу своего капитала и будущее своего дела. С ежедневным риском было сопряжено и существование пролетария: с опасностью потерять здоровье, утратить трудоспособность и даже стать инвалидом. Однако пролетарий не уповал ни на человеколюбие хозяина, ни на его отеческое попечение и с первых же шагов в качестве лишённого собственности наёмного рабочего осознавал свою личную ответственность за собственную судьбу. В этой экономической свободе и в этой личной ответственности и заключался залог грядущего экономического процветания Запада. При всех очевидных издержках и вопиющих злоупотреблениях у этого пути развития была историческая перспектива.

Политическая несвобода и экономическая безответственность, которые культивировались в течение всего Петербургского периода истории России, способствовали накоплению множества противоречий, устранить которые путём эволюционного развития было невозможно. Это был исторический тупик...

• _{1. "Их вечен с вольностью союз": Литературная критика и публицистика декабристов. М. 1983. С. 205.}
• _{2. Россия под надзором: Отчёты III Отделения 1827-1869. М. 2006. С. 24.}
• _{3. Зайончковский П. А. Отмена крепостного права в России. Изд. 3-е. М. 1968. С. 39.}
• _{4. Россия под надзором... С. 117.}
• _{5. Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. М. 1998. С. 487.}
• _{6. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 8. Кн. 1. М. 1995. С. 252.}
• _{7. Бестужев А. А. Об историческом ходе свободомыслия в России//"Их вечен с вольностью союз". С. 208.}
• _{8. Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 495.}
• _{9. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 5. М. 1994. С. 6.}
• _{10. Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 491-492.}
• _{11. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 2. Кн. 1. М. 1 994. С. 83.}
• _{12. Там же. Т. И . М. 1996. С. 257.}
• _{13. Там же. С. 258.}
• _{14. Там же. Т. 16. М. 1997. С. 150.}
• _{15. Там же. С. 1 3 2 ,1 3 7 ,1 4 9 .}
• _{16. Там же. Т. 11. С. 258.}
• _{17. Зайончковский П. А. Указ. соч. С. 58.}
• _{18. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 11. С. 257.}