Впрочем, такие причины есть у всех россиян, в любом возрасте заставших советскую эпоху. Популярность Агнии Барто не знала границ; кто-то из коллег заметил (не без ревности?), что тираж иных ее книг превышает население иных стран.
Она мечтает стать балериной. На выпускных экзаменах в училище присутствует нарком просвещения Луначарский. Он прилежно ставит зачеты и оживляется во время исполнения концертных номеров. Когда юная черноглазая красавица с пафосом читает стихи собственного сочинения под названием "Похоронный марш", Луначарский с трудом сдерживает смех. А через несколько дней приглашает ученицу в Наркомпрос и говорит, что она рождена писать веселые стихи. (Много лет спустя Агния Барто с иронией вспоминала, что начало ее писательской карьеры было довольно оскорбительным. "Обидно, когда вместo трагического таланта в тебе замечают лишь способности комика").
Слава пришла к ней довольно быстро, но не добавила смелости - Агния была очень застенчива. Она обожала Маяковского, но, встретившись с ним, не решилась заговорить. Отважившись прочесть свое стихотворение Чуковскому, приписала авторство какому-то пятилетнему мальчику. О разговоре с Горьким впоследствии вспоминала, что "страшно волновалась". Может быть, именно благодаря своей застенчивости Агния Барто не имела врагов.
Но имела - критиков, охотно объяснявших ей, что она пишет не так, как следует. Одному из них (между прочим, Маршаку) однажды, не выдержав его нотации, ответила фразой, которая вошла в легенды:
- Знаете, Самуил Яковлевич, в нашей детской литературе есть Маршак и есть подмаршачники. Маршаком я быть не могу, а подмаршачником - не желаю.
Легенды сопутствуют ей на литературном пути, слава растет.
В 1937 году ее включают в состав советской литературной делегации в Испанию. Там гражданская война. Легендарный эпизод увековечен в воспоминаниях дочери: "На одной из остановок у заправочной станции в Валенсии мама увидела на углу магазинчик, где среди прочего продавались кастаньеты. Мама ведь прекрасно танцевала всю жизнь! Пока она в магазинчике объяснялась с хозяйкой, послышался гул и в небе появились самолеты с крестами - в любую минуту могла начаться бомбежка! И вот представьте: целый автобус с советскими писателями стоит и ждет Барто, покупающую кастаньеты! Во время бомбежки! Вечером в гостинице финал эпизоду подвел Алексей Толстой, как бы между прочим спросивший маму, не купила ли она еще и веер, чтобы обмахиваться во время следующего налета".
Строчки
Легенды множатся, потому что стихи читаются! Они запоминаются сходу. В них есть какая-то колдовская, втягивающая простота.
"Уронили мишку на пол,
Оторвали мишке лапу.
Все равно его не брошу -
Потому что он хороший".
Или вот это:
"Что болтунья Лида, мол,
Это Вовка выдумал".
Или еще:
"Идет бычок, качается,
Вздыхает на ходу:
- Ох, доска кончается,
Сейчас я упаду!"
Может показаться, что этот камерный лейтмотив (иногда просто комнатный) демонстративно расходится с той маршевой музыкой, под которую шагает к светлому будущему тогдашняя советская молодежь - тимуровско-гайдаровские марши помогают на весь мир прицеливаться, ружья заряжать, шеренги смыкать...
А тут что? То, что Вовка выдумал?
Что же, стихи Барто, замыкающиеся школьным двором, а то и семейным кругом, - в оппозиции советской лирике?
Да ни в коем случае! Ни в какой они не в оппозиции! А наоборот: подтверждают со своей артистичной стороны нравственный пафос советской жизни! Человек у Барто, хоть и малолетний, - готов трудиться по способностям и получать по труду! Социализм осуществляется в конкретной упорядоченности бытия. Надо только не бросать мишку на пол! И так рассчитать доску, чтобы бычок дошел, куда задумал!
Мы все росли, проникнутые этой поэтикой.
Теперь закончу свою личную историю.
"Подкидыш"
За пару лет до войны на "Мосфильме" сделали картину "Подкидыш". Пара эпизодов там - в детском саду. Поскольку мой отец работал на студии, я посещал мосфильмовский детсад. И, естественно, поучаствовал в массовках.
Тут мне дали "роль".
Что такое "роль", я в шесть лет понятия не имел. Просто выучил слова:
"- Хочу быть летчиком! - Ты еще маленький. - Ну, танкистом. - И танкистом мал еще. - Ну, пограничником! - Тоже мал. - Но пограничной собакой я могу быть? - Пограничной собакой можешь".
Фильм до войны успел прогреметь командирскими командами Фаины Раневской, кричавшей Репнину:
- Муля! Не нервируй меня!
Запоминалось!
Потом, в войну, подзабылось.
Пару десятков лет спустя, уже в либеральные 60-е, картину достали, признали советской киноклассикой и пустили на экран (на телеэкран).
Распознав мою шестилетнюю физиономию, друзья стали интересоваться, с чего это я захотел стать собакой.
А я уже начинал печататься как литературный критик. Только вписаться никак не мог ни в леволиберальные, ни в правоортодоксальные органы печати. Не мог найти себе места между непримиримыми враждующими станами. Вроде пограничной собаки.
И тут впервые задумался: кто же это так ловко предугадал мою литературно-критическую ситуацию?
Полез в киноэнциклопедию. Отыскал "Подкидыш". Открыл выходные данные.
Так и есть!
Сценарист - Барто...
Благодарный поклон Вам, Агния Львовна!